Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. VII-я. Часть 1.

Много самых неосновательных мнений существует в нашем обществе на счет земледельческого сословия. В этом отношении те люди, которые всего менее ушли от крестьян, — а это большинство нашего общества – больше и громче всех кричат против улучшения и вообще развития крестьянского сословия. Одни с экономической будто бы точки зрения, говорят: к чему хлопотать о развитии земледелия, когда у нас хлеба и без того очень довольно для продовольствия края? Не за границу же его вести! Эдак обойдется прошва дороже шубы.

Другие люди с филантропическими стремлениями, видят в невежестве земледельческого класса настоящее спасение от какой-то безнравственности. К чему учить крестьян, к чему знакомить их с горьким плодом древа познания, когда мы видим, что с распространением грамотности умножаются плутни, преступления, воровство и мошенничество? Загляните в самую глушь и дичь, — в самые отдаленные, темные закоулки нашего отечества, и вы увидите какие плоды приносит наша образованность. Там, среди первобытной простоты царствует тишина невозмутимая и невинность совершеннейшая; а чем ближе к городу, чем, по вашему, народ образованнее, тем больше пороков, тем сам народ беднее и безнравственнее.

Считаем не лишним сказать несколько слов против сих нападок, хотя – правду молвить – для людей мыслящих они сами в себе так осязательно нелепы, что не требуют опровержения, а люди, которые высказывают их, так слепы, что едва ли какими доводами ума и опыта можно убедить их в чем-нибудь, по самому свойству их посредственных, неподвижных, духовно-мертвых натур. А может быть!

Итак вопрос: куда деваться с хлебом, когда его все будет больше и больше, так что каждогодно будет оставаться повинное количество от собственного продовольствия крестьян и продовольствия целого края? Признаться, решение этого вопроса, так просто, что мы не решились бы и изложить его, если бы по опыту не знали, что есть сотни людей, кричащих о своей образованности, которые серьезно задают себе и другим такие вопросы и недоумевают над ними, как Кифа Мокеевич ломал голову над важным вопросом: если бы слоны рождались из яиц, то как бы была толста скорлупа яиц?

Согласны нет возможности везти здешний хлеб за границу. Согласны и с тем, что при улучшении хлебопашества в здешнем краю, половина крестьянского хлеба будет оставаться у них на руках непроданной. Но разве нет средства превратить этот хлеб в деньги? Разве не возможно из этого хлеба выработать такие продукты которые всегда найдут потребителей и здесь, на месте, и пожалуй могут быть с выгодой отправлены за границу? Если нет возможности превратить хлеб в атлас или бархат, провоз которых увеличивает их ценность только на каких-нибудь четыре процента, то нельзя ли взамен излишнего хлеба и из него же иметь здесь такие предметы, за провоз которых мы платим почти половину их стоимости? Мы покупаем привозное масло; мы имеем половинное количество привозных свеч; у нас нет порядочных кож. Не удели выгоднее доставать масло и свечи из Томска и кожи – из Казани и Кунгура, чем покупать все это здесь, если оно будет? И вот вам потребление излишнего хлеба – улучшение здешнего беспорядочного, жалкого скотоводства, для приобретения достаточного количества сала, масла и кож. На это пойдут миллионы пудов хлеба, и все таки в здешнем крае не прекратится потребность в означенных продуктах. А между тем, с улучшением скотоводства умножатся салотопенные и кожевенные заводы, приедут хорошие мастера, расширится и улучшится производство; потому что огромность размеров фабрикации дает возможность улучшений. Какой, например, свечной фабрикант г. Иркутска при теперешнем недостаточном количестве сала имеет возможность и расчет топить его при посредстве серной кислоты, или добывать из него стеарин? А между тем согласитесь, если казанский, например, заводчик находит выгодным основать стеариновый завод, покупая сало от 2 до 3 руб. за пуд, а продавая стеариновые свечи от 8 до 10 руб., — то как бы не выгодно устроить подобный завод здесь, при цене сала от 1 руб. 80 коп. до 2 руб. 25 коп. и цене свеч в 16 и 18 руб. за пуд? Дело стоит, значит, за недостатком материалов; а этот недостаток зависит от плохого состояния скотоводства.

Но не останется ли крестьянин в накладе, если он употребит свой хлеб на корм скоту? Ведь при огромном излишестве хлеба и при появлении на здешнем рынке разных животных продуктов, цены как на хлеб, так и на эти продукты непременно понизятся? Не легче ли и не выгоднее ли крестьянину продать теперь два пуда сала и столько масла в год по 3 и по 8 руб. сер., чем натопивши того и другого по 5-6 пудов, продавать по полтора и по четыре рубля? Впрочем подобные разглогольствия не стоят серьезного опровержения. Что есть выгода продать по десяти пудов сала и масла вместо двух, хотя и по меньшей против нынешнего цене, это очевидно само собой. Что же касается до облегчения труда, — то разве много излишнего труда надобно на то, чтобы кормить скот хорошим сеном и хлебом вместо теперешней соломы? И будто таких страшных усилий и издержек стоит устройство скотного двора, не затейливого, но теплого, например, из плетеня, умазанного глиной и покрытого соломой? Содержание полудюжины лишних голов скота тоже будто не сказано затруднит крестьянина? Если мы все только будем рассуждать, что о легкости, да об удобстве, то должны будем сами все скласть ноги на печку, и зубы на полку: это легче чем ходить постоянно на службу, сидеть в лавке и возиться с фактурами да подрядчиками. Крестьяне наши впрочем почти все так делают. Едва ли один из ста между ними продает по пуду масла и сала в год от плодов своего хозяйства. А живет, говорят счастливо, т.е. не просит у нас милостыни. Нет, впрочем, как не просит? Потрудитесь завести знакомого крестьянина в одной из окрестных деревень. Поверьте, что при первом же свидании, чтобы закрепить руку при знакомстве, он просит у вас «цалкового» с обещанием на прок привезти вам возик сенца или дровец.

Но зачем слишком винить бедного мужика в том, что не чуждо у нас и других высших сословий? Без возбуждения предприимчивости, без обеспечения его имущества и личной свободы никогда мы не дождемся развития и улучшения в земледелии и скотоводстве, как и во всем другом, в других сферах. Обложите крестьянина податью по имуществу, а не по душам, берите у него из 10 зерен одно за пользование землей и угодьями; но сделайте так, чтобы остальные девять зерен были его неотъемлемой собственностью, на которую никто не смел протягивать святотатственную руку свою, и будьте уверены, крестьяне будут и улучшать и увеличивать способы своего благосостояния. До тех пор, пока этого обеспечения не будет, все благие желания и все начинания добрых и умных людей останутся мечтами. Совокупное содействие всех, прикосновенных к земледельческому классу людей, сближение с этим классом со стороны самых высших властей, — вот средства поднять земледельческое сословие, и положить таким образом прочное начало благоденствию целого края. Потому, что только с улучшением сельского хозяйства, мы в состоянии будем устроить заводы и фабрики, и может быть иметь что-нибудь (кроме собственных душ, как теперь) для торговли с иностранцами. А до тех пор, пока не будет у нас собственных сырых или мануфактурных произведений, серьезные сношения с Америкой и с Японией ограничивается привозом весьма не многого из этих стран. Доказательство – упадок в Кяхте многих купеческих домов, которые принуждены бывают отдавать Китайцам дорогостоящие товары ниже своей собственной цены, лишь бы только эти товары не сгнили в кладовых. Итак, без обеспечения личности и имущества против произвольных посягательств на чужую собственность, нет возможности достигнуть общего благоденствия. А таких необеспеченных личностей в одном крестьянском сословии до 200, 000 т.е. в двадцать раз более против лиц других сословий нашего округа.

Еще менее имеет твердости и основательности другое мнение относительно крестьянского сословия, утверждающее, что образование для этого сословия более вредно, чем полезно. Пресловутая простота нравов и невинность глухих закоулков только кажутся такими вожделенными для близоруких наблюдателей крестьянского быта, мысленно путешествующих по России в своих пределах и не выходя из своего кабинета. Образчики сельского воспитания и обращения, представленные нами в предыдущей статье, взяты не из быта только одних подгородных крестьян. Тоже самое мы найдем везде и всюду. Нужно только смотреть без очков квасного патриотизма пиитического самоуслаждения, а спуститься самому в низшие слои нашего общества, пожить с ним (разумеется по средствам наблюдений) одной жизнью, а иначе не говорить о том, чего не видал и не знаешь.

А то странно, например, человеку, воспитавшемуся посреди сельского общества, в кругу сельских ребятишек и видевшему в продолжении многих лет русского мужика, каков он есть на воле, нараспашку, а не перед чиновной особой, — странно, говорю, слушать сладкоречивые дифирамбы патриархальной непорочности наших сельских нравов. Пожалуй найдут люди (Боже сохрани, если они имеют правительственное влияние на народ!), которые поверят эти похвалам и придут к мысли, что лучше оставить крестьянина в его теперешнем, невинном состоянии. Оно и выгоднее для любителей невинности.

Защитники темных уголков приводят в доказательство своих мыслей, насчет пагубного влияния образованности, цифры преступлений, действительно чаще повторяющихся в селениях пригородных, чем отдаленных от города. Но эти господа оставляют без внимания, во-первых, качество преступлений. Мелкое мошенничество, часто вынужденное бедностью, — вовсе не то, что зверская жестокость, с какой челок первой попавшейся дубиной убивает ленивую лошадь (а часто и ленивую, а выбившуюся из сил) и даже виноватую (а часто и невиноватую) жену (Мы желали бы подтвердить выведенное нами из опыта убеждение статистическими данными, но к сожалению эти данные глубоко запрятаны). А именно такого рода различие существует между подгородным крестьянином, плутом пожалуй, мошенником, пьяницей, — и жителем глухих деревень, грубым до жестокости, хотя и честным и правдивым. – Это первое. Второе, что в глуши всегда менее народонаселения, значит менее столкновений между людьми, а потому и менее поводов к преступлениям, наконец менее средств скрыть преступление – схоронить концы: город далеко, все люди наперечет! Третье, — что так называемая образованность подгородных крестьян есть не более как усиленная смышленость животного, руководимая врожденной, нисколько не ослабленной воспитанием, алчностью и желанием иметь у себя больше, чем у другого; словом: если и есть тут какие-нибудь признаки образованности, то очень слабые, при отсутствии всяких правил нравственности. А без убеждений, без начал добра, образование и высшего сословия, как это доказывают ежедневные горькие опыты с господами чиновниками, купцами и даже учеными, не приносит истинной пользы.

Итак, читатель, согласны ли вы со мной, что стоит озаботится улучшением быта поселян, и прежде всего быта вещественного, умножением способов благосостояния материального? Потому что не обеспечив физического благосостояния, нечего и думать об улучшении нравственности поселян, и об образовании. Где думать крестьянину о нравственном усовершенствовании, когда ему вникать с самого себя и оценивать свои поступки, если он постоянно чувствует недостатки в самых первых средствах существования, и все силы его заняты вырабатыванием этим скудных средств? При хорошей внешней обстановке найдется у мужика время и Богу помолиться о побеседовать с семьей и с соседом, и подумать кое о чем повыше мамоны. Тяжесть положения, при его безвыходности, всего чаще вызывает у человека ропот на судьбу и убивает энергию воли. А известно, как наш мужичек выражает свой ропот. В постоянном генетте нищеты, в вечном унижении кроются если не начала безнравственности, то по крайней мере сильные поддержки оной. И замечательно, что в достаточных крестьянских семействах реже встречаются нравственные уроды, а чаще видишь из в семействах бедных, убитых нуждой. А таких-то и больше.

Довольство поселянина прежде всего уславливается разумным хозяйством. Поэтому должно предварительно позаботится, чтобы крестьянин на деле видел заведенные нововведения и улучшения, убедился наглядно в пользе, получаемых от них, и последовал благому примеру. Мы любим вообще, чтобы у нас все делалось само собой; но ведь и нос не утирается сам собой. Итак, нужны образцы для крестьян. Но при введении улучшений непременно нужно разумно руководить исполнением до тех пор, пока успех сам за себя не скажет. Тогда и мужик смекнет дело, и все хорошее переймет без всяких опасений.

Но этого мало. Часто несчастные случаи, как град посыплются на голову бедного бедняка,

Все из рук вон – плохо,

Нет ни в чем удачи.

То – скосило, градом,

То – сняло пожаром…

Чист кругом и легок,

Никому не нужен…

Разом лишается иногда крестьянин всего хлеба, или всего скота: гибель, да и только! И сколько крестьянских семей сбилось с пути от непредвиденных и неотвратимых бедствий. Священная обязанность лежит на обществе – быть готовым на помощь ближним, дать средства собратьям отправиться и подняться на ноги. А то у нас ставится в грех не подать не копейки пьяному нищему, — а не считается грехом, оставаться равнодушным когда человек, лишившийся наилучшего своего достояния – скота или хлеба, — тщетно вопиет о жалости и молится обществу пособить его горю. Это уж не отказ в милостыне, а особенного рода убийство; потому что разорившийся крестьянин обыкновенно теряется для общества и гибнет от нищеты или пьянства.

М.З.

Опубликовано 24 июля 1858 года.

Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. 1-я.

Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. II-я.

Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. III-я.

Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. IV-я. Часть 1.

Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. IV-я. Часть 2.

Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. V-я.

Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. VI-я. Часть 1.

Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. VI-я. Часть 2.

Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. VII-я. Часть 2.