Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. 1-я.
Там живут мужички все богатые,
Они золото загребают лопатами.
Положение поселян в Сибири вообще резко отличается от положения сельского населения в европейской части России. Земледелец крепко привязан к земле, и его быт почти вполне определяется количеством и качеством земли, на которой он живет. В этом отношении нет ничего общего между крестьянами европейской и азиатской России. Огромные пространства земли, на которой изредка разбросаны не многолюдные селения и деревня, при почве повсюду плодородной, при обилии вод и лесов, представляют в Сибири самые благоприятные условия для благосостояния сельского населения. Крепостного сословия в восточной Сибири вовсе не существует. Наши крестьяне не имеют нужды нанимать землю; им не отмеривается каждогодно узкая полоска землицы, которая похуже. Лишь стало бы охоты, — паши сколько и где хочешь. Никто не думал запретить нашим крестьянам и рубку леса: всяк хозяин в общественных участках, а эти участки тянутся на десятки и даже на сотни верст. Еще на больших дорогах часто попадаются села и деревни. Еще хватает терпения проскакать лесом какие-нибудь двадцать верст от станции до станции. Но и тут заметно огромное отношение земли незанятой, так сказать бесполезной – к обработанной. Своротите с большой дороги вправо или влево, — и потянутся бесконечные – лес да горы, горы да лес… Любителю природы с первого раза, конечно, не надоест эта беспрестанная перемена ландшафтов, эти огромные, далеко идущие кряжи гор, с их мрачным сосновым лесом, наши сыры-боры, то и дело сменяющиеся долинами, на которых отдельными купами стоят, как стада испуганных коз, кудрявые березы, да шумят в полугоре без ветра шумящая горькая осина. Прекрасно, свежо и живительно. Но признайтесь – мертво и безжизненно, когда в открывающейся перед вами, при спуске с горы, долине, которая тянется на десяток верст, вы не видите ни одного жилья, ни малейших признаков присутствия человека, кроме едва приметной колеи, по которой вы едите. А там, в дали голубой, опять высокая гора с сосновым лесом, и по ребру ее до самого верха вьется узкая дорожка, по которой вам надо будет подниматься. Проедете эдакой дичью день другой — третий, и надоест вам и эта смена гор и долин, и шум дубрав и журчание горных ручьев, а в особенности скверная дорога по корням и ухабам. И вы захотите отвести душу и отдохнуть телом где-нибудь, хоть в юрте бурята. И в самом деле они не далеко. В стороне от большой дороги, действительно так мало русских селений, что рад будешь и бурятам. И надо правду сказать – их особенный образ жизни, их улусы с осьмиугольными юртами, разбросанными где-нибудь на отлогости горы, докучливый скрип арбы и монотонная, бестолковая песня бурята, едущего на быке, все это как-то больше идет к нашей сибирской природе, или по крайней мере придает ей что-то особенное. Невольно уносишься мыслью в давно минувшие времена, и воочию ветают перед тобой отжившие племена. Не верится, что путешествуешь по России в XIX веке… И все это хорошо, повторяю, но не надолго. Приятно прокатиться (или лучше протащиться) по проселочной Сибирской дороге, интересно посмотреть на кочевья и образ жизни бурят. Но представьте, что вы переселились на житье, на многие годы в улус верст за полтораста от Иркутска. Согласитесь, что не весело, при всей красоте видов и свежести воздуха, и грустно будет вам за самого бурята, влачащего убогую жизнь, и скажете вы, что просит душа жизни другой. А для этой другой лучшей жизни сколько залатков в нетронутой земле, в не рубленных лесах, в реках и речках! Перейдем же к описанию улучшенной жизни, жизни наших поселян.
Общий вид сибирских деревень не похож на вид сел и деревень великорусских. Только на большой дороге и то редко, встретишь выстроенные в одну большую улицу дома. По большей части у нас улиц не бывает, а есть переулки, узкие, кривые, по которым надо ехать умеючи, чтобы не утащить за собой целого прясла. Редко бывает, чтобы дом подле дома стояли рядом. Все они разбросаны на порядочном расстоянии один от другого. Никто не трудится составлять план дома и места и позаботится при постройке его о том, чтобы он поставлен был, как говориться, к месту, и придавал деревне какой-нибудь вид. Впрочем, такой способ постройки деревень, имеет свою, и большую выгоду. Редко поставленные, разбросанные на большом пространстве дома мало подвержены опасности от пожара. Почти не бывало в целой губернии примера, чтобы как на Руси, дотла сгорела целая деревня. Но худо то, что все делается без плана и надзора. Кто где захотел, тот там и строится, заботясь всего более о том, чтобы больше было места для огородов и утугов (место огороженное и удобное. Это самый лучший покос) и чтобы все хозяйственные заведения были под рукой. И выходит, что подъезжаешь как будто бы к дому, а приедешь в коровью стайку, и нет возможности заворотить экипаж; или едешь по улице, а приезжаешь в заворам (род ворот), ведущим в огород или гумно. Все одним словом предоставлено случаю и произволу; правильность и красота отданы на жертву фантазии и воображаемому удобству. А сколько ссор выходит из подобного произвола? Крестьянин, например, строит дом на отведенном ему месте, другой, у которого прежде на этом месте был телятник, строит перед самыми окнами нового дома стайку; и подымается нескончаемая ссора и непримиримая вражда.
Селения при которых есть церкви, называются здесь селами, слободами; селения, не имеющие церквей, — деревнями. Особенный род поселений составляют так называемые заимки. Какой-нибудь большей частью зажиточный крестьянин, тяготясь дальностью переезда из села в пашни и покосы, строит вдали от селения сперва лучужку, в которой летом живет сам с семейством и работниками посреди своих пашен и лугов. Если место привольное, есть речка и ручей, он строит тут мельницу. Затем оставляет деревню вовсе, и навсегда переселяется в свою заимку. Растет и множится семья заимочника, строятся новые дома, увеличивается запашка, — и живет он себе припеваючи, окруженный несметным числом внуков и правнуков. Есть причины думать, что почти все села здешние были в начале своем не более как заимками, в коих селились одна или две семьи, впоследствии размножившиеся. В большей части сел преобладает одна какая-нибудь фамилия, много две. Остальные не многочисленные фамилии обязаны своим происхождением поселенцам, приписываемых к селам.
Есть еще деревни ясачные, населенные одними крещенными бурятами, но они ни чем не отличаются от чисто-русских.
Способ постройки домов у крестьян Иркутского уезда также оригинален. Редко дом строится окнами на улицу. Большей частью на улицу выходит голая стена т.е. сени, а дом глядит на задний двор. Если же дом состоит из двух половин, как это бывает у зажиточных крестьян, и стоит не за огородом и двором, а на улицу, то непременно на улицу выходит жилая изба с узкими не ровными брюшинными окнами, а горница обращена на задний двор, где идет длинный ряд построек, у которых на верху, имеющим вид крытого портика, — сеновалы, а в нижнем этаже станки и пригоны. Бани строятся в огородах, а еще чаще под берегом, чтобы ближе было носить воду, — и для здоровья, чтобы можно было, выпарившись, бухнуть в реку… Бани всегда курные, но курных изб здесь не бывает.
Чем дальше от большой дороги, тем произвольнее, и тем незатейлевее устройство деревень и домов городского устройства – двухэтажных крытых шатров, которых не встретишь в глуши, вид и устройство деревень и домов везде одинаково. Нигде нет обыкновения крыть соломой (Соломой кроют навесы для скота где-нибудь подальше от дома), больше кроют драньем, изредка тесом – на два ската, которые укрепляются сверху князьком или охлупнем и утверждаются на двух жолобьях.
Внутренность дома состоит из одной большой комнаты, где от дверей, находящейся по средине внутренней капитальной стены, отделяющей комнату от сеней, — на лево печка, с голбцем или без оного. Над входом до половины комнаты – полати, под которыми взрослому человеку надо пройти наклонившись. Место против печки до окна противоположному шестку отделяется занавеской из ситца или своедельной ткани, и образует «стряпущую». В переднем углу перед божницей большой трапезный стол, а кругом стен — лавки, вровень же с головой полки со всяким добром. Кровать ставится на право от дверей в углу, и здесь-то больные и часто роженицы (если они не в бане) находят приют от духоты, ветра и холода.
Замечательно, что в домах крестьян, как вообще в русских домах старого устройства слишком много места отдается двум статьям: матушке-печке, с лежанками, голубцами и запечками, да еще чуланам с сенями (разумеется холодными). Хороши эти сени темные, прохладные в Июльский палящий жар. Но они много вредят удобству и уютности дома, а от жара спасаться в них едва ли доводится крестьянину. Всему этому впрочем есть причина. – Можно бы сделать и прирубные, тесовые чуланьи сени: и дешевле и меньше тесноты в доме. Но вот беда: в прирубные чуланы удобно попасть непрошенным гостям. А в чулане все добро; а гостей непрошенный и теперь, слава Богу, очень довольно, а в старину, говорят, было и еще более. Если дом состоит из двух половин, — то другую половину занимает горница, всегда чистая и опрятная, никем не занимаемая, с образами и известными картинками российского произведения, со шкафчиком в углу и, кроме лавок, с парой разнокалиберных стульев. Это – комната приемная, только в праздники посещаемая.
Знаете ли, какое самое дрянное из зданий сей деревни? Это так называемая приказная изба или сборная. Избушка на курьих ножках, у которой ни кола, ни двора, ни сеней, ни крыльца, грязная, едва прикрытая и тесная. Не знаю от чего ее так не жалуют ниши крестьяне. Все важнейшие дела решаются на сельском форуме – на завалинке и около застойки кабачка. Оно и удобнее; потому что редко обходятся наши сельские расправы без возлияния более или менее обильного. Разодрались ли между собой два пьяных мужичка? – на утро их тягают на суд, и суд приговаривает их к обыкновенному штрафу: осмине вина в пользу судей и полуштофу на мировую себе. И все довольны, и все пьяны, и снова дерутся, и опять суд и мировая. Покос ли, или пашню потравил скот? – отправляется человек десять доезжих, кричат, вычисляют убытки, вымнут травы или хлеба вдвое против виновного скота, проездят целый день, и дело кончается распитием полуведра с виновного. Истец, особенно бедный, редко получит и рюмочку.
О чистоте и опрятности деревни между нашими мужичками нет и понятия. Редкий переулок не завален наземом, щепами, бревнами. От этого при малейшем ненастье улицы делаются не проходимыми. Так же не чистота во дворах, и особенно скотных. Бедные животные по колена в грязи, и если вздумают прилечь, то буквально погружаются в навозную жижу. Не лучше относительная чистота и самих домов. В женском поле, надо отдать справедливость, есть еще стремление в чистоте и некоторому порядку. Вымести избу, посыпать песка или дуба, а перед великим праздником выскрести и вымыть весь дом и внутри и снаружи – считается долгом порядочной хозяйки. Но вот в чистую, вымытую избу вваливается господин хозяин, в броднях, на которых полпуда грязи и наделает на чистом полу огромнейших грязных следов. Затем начинают таскать грязь ребятишки и – напрасно кричит бедная баба: ее же выругают по надлежащему, — и чистоты ее как небывало, пропали ее труды. Затем у многих пропадает охота мыть и мести. Прибавьте ко всему этому запах от всякого рода пищи: омулей, лука и чеснока, испарения от десятка сбившихся в кучу людей, дородно поевших, мытье белья подмылками из проквашенных бараньих кишок и т.д. Как должна действовать подобная нечистота улиц и домов на людское здоровье? Если в сухое время по всей деревне пахнет навозом и болотом: то после ненастья вредные испарения с улиц и с дворов делают воздух удушливым и зловредным. Не мудрено, что гнилые горячки так не редко опустошают целые дома и селения, при всей однако здоровости здешнего климата. Буряты, у которых нет ни улиц, ни скотных дворов и которые весь навоз увозят на луга, хотя в юртах их соблюдается не более чистоты, как и в крестьянских избах, очень мало подвержены действию повальных болезней. Ясное дело, что нерадение о чистоте и опрятности есть одно из самых больших зол для поселянина. И будто великих издержек и усилий стоит очищение дворов и улиц? Огород, а иногда и покос и пашня — подле бок, а времени свободного для очищения двора раз в неделю или два – право найдется у каждого крестьянина. Больно видеть, что поселяне предпочитают просидеть лишний час у кабака или проваляться на полатях, чем употребить этот час во благо себе. А от чего это? От того, по моему мнению, что мужик-ребенок: его надо руководить, ему нужны няньки и мамки. Он, пожалуй, и не понимает, какое зло происходит от его неряшества. Растолкуйте ему всю пользу чистоту и опрятности, — и он поймет вас. Присмотрите за ним, — и он сделает все, как следует. Да кто присмотрит? Правда, есть и присмотрщики, есть няньки и мамки, но эти присмотрщики – сами по уши в грязи, эти няньки и мамки не ходят и не питают, а сами питаются от трудов земледельца… А дело все-таки на лад нейдет. И гибнут люди, и губится скот, и все худо, худо…
К увеличению неприятностей сельского быта немало служат проселочные дороги. Много надо иметь крепости сил и терпения, чтобы проехать сотню верст по проселку. Узкая, по корням идущая дорога, с выбоинами и вымоинами – истинная пытка и для привычного человека. Всего же хуже и мучительнее – сельские мосты, а их весьма много, потому что редкая деревня не окружена болотом или калтусом; много также речек, текущих по болотистому грунту. В большие ненастья тут нет возможности ни пройти, ни проехать. Достается на такой дороге порядком и лошадям и людям! А ведь не сто раз проедет мужик по какому-нибудь бревенчатому, животрепещущему мосту или по соломенной насыпи, в которой по брюхо вязнут и кони детина; не сотня колес и осей сломается на такой переправе, бедные лошади и совсем тонут, — а мост все тот же, — и ни кто не думает поправить его, употребив на то целым людом какой-нибудь день – другой.
Самые лучшие местности в здешнем уезде заняты бурятами, которые, как аборигены, не имеют причин бросать или менять свои привольные кочевья. Редкая из русских деревень не имеет по близости болота или трясины, в которых каждое лето пропадают десятки скотин, между тем как мне не случалось видеть ни одного улуса вблизи болота. По Китою, в Алари, по Куде, Оеку и Осе – кочевья бурят везде расположены в самых удобнейших местностях, обильных водой и удобными землями. Склоны не высоких гор заняты пашнями, а низкие места около рек – дают обильные сбор сена. Жилища бурят разделяются на летние и зимние. Где они живут летом, — там торчат осьми и шестиугольные юрты, там ходит скот. В зим6никах – теплые дома, на подобие русских с печами, и только у беднейших – мшаные юрты, с очагом посредине. В летнее время в зимниках вырастает отличная трава: это лучшие сенокосы. Места же около юрт всегда бывает очень много, и оно правильно удобряется пудретом. У бурят, живущих по правую сторону Ангары нет ни кумирен, ни общественных изб (кроме степных дум). Они все – шаманисты… Но мы еще возвратимся когда-нибудь к бурятам, к их верованиям и образу жизни. Этот народ стоит внимания как по особенностям своего быта, так и по нравственным своим свойствам.
М.З.
Опубликовано 22 августа 1857 года.
Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. II-я.
Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. III-я.
Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. IV-я. Часть 1.
Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. IV-я. Часть 2.
Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. V-я.
Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. VI-я. Часть 1.
Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. VI-я. Часть 2.
Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. VII-я. Часть 1.
Заметки о быте поселян Иркутского уезда. Ст. VII-я. Часть 2.