Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 7.
В полдень 11 Июля встали мы правом берегу реки Юдомы. На левом – Почтовая станция и селение. Первая весть, что за рекой зараза на скота во всей силе. Мой Егор просил не допустить его до разорения, и уволить с этого берега, куда еще зараза не проникла, домой, чтобы спасти лошадей своих. За усердную службу доброго Якута я согласился на его просьбу, имея в виду шесть лошадей его заменить со станции почтовыми по имевшейся у меня подорожной. Переплыв через реку, на берегу увидели валявшиеся падали, а в жителях уныние. Под гостеприимную сень ввела нас жена станционного Смотрителя Поротова, который в это время был в Охотске. После роскошного хлебосольства, чему отвечали и чайный прибор и посуда столовая, Наталья Ивановна (имя странноприимцы) вывела несколько детей, и просила дать ей по случаю рождения их очистительную молитву, так как приходские священники из Охотска их никогда не посещали, а крещены де дети разными проезжими священниками. Затем я и священники исправляли требы, но отказывали в благословении браков, обещаясь обстоятельство сие передать Охотскому Протоирею. Проводники наши просили дневки для роздыха лошадям, да и почтовый ямщик, обязанный дать мне отсюда шесть лошадей, отозвался не имением на лице трех, на которых уехали преследовать трех виденных мной разбойников. Привыкши к кущам, мы и здесь поселились в них в конце селения. Ночью пало 25 лошадей и бык. Поутру 12 Июля все жители, и скопившиеся здесь обозные прикащики просили меня отслужить молебствие о прекращении бедствия. Желание усердствующих и собственное наше было исполнено в здешней часовне, вмещающей в себе большой деревянный крест, от чего и место носит название Юдомского Креста. Молебствовавшие поднесли мне около 100 рублей денег, которые я, назначив на перекрытие Юдомской часовни вместо корья тесом, тут же вручил Смотрителю селения, взяв обещание со всех жителей исполнить завет мой (В последствии узнал я, что жители селения деньги разделили по себе, и часовню не перекрыли. Жалкие!). Кроме общего моления, священники в продолжении всего дня пели в часовне молебны по частным просьбам. Следующая ночь прошла без ущерба для скота. Запасшись здесь мясом, молоком и 2 хлебами, 13 числа еще помолились в часовне, и пустились в дальнейший путь. До Охотска оставалось 300 верст.
Путеследование было на сей раз, при прежних неудобствах дороги, топях и частых бродах, гораздо успешнее. С 4 часов пополудни к 8 часам вечера мы сделали 35 верст. причиной сего был новый порядок, введенный взятым мной Почтовым ямщиком специалистом своего рода, который между прочим требовал, чтобы мы, сколько возможно, не разлучались и по опасению беглых с Охотского завода и медведей, знакомые нам следы последних были здесь на каждом шагу. 17-го числа под небольшим дождем при значительном холоде, поднялись на хребет, от дремучего леса темный, оглушаемый шумом водопада. На средине хребта увидели на дереве следующую надпись: от Охотска в правую сторону в 80 саженях убит бежавший с каната товарищ 1834 г. Июня 19. Едва миновали ужасное место, как повалились две почтовые лошади и издохли. Следуя в порядке, изложенном мной в начале, наконец мы должны были вынести следующую сцену: третья от передового якута Николая лошадь, к которой прикреплены были две люльки с средними детьми, завязивши ногу между поднявшимися над землей корнями одного дерева, сбесилась и одну люльку сбила, и топтала ее ногами. Оставшаяся на спине ее люлька едва держалась; лошадь впереди, ко хвосту которой привязана бешеная, тоже под старшим сыном взбесилась; заиграла и лошадь под якутом; старик не знал, что делать. О, Никола! — кричал он, и однако успел как-то всех усмирить. Думали, что ребенок бывший в люльке под ногами лошади, не только не жив, но изуродован и обезображен; к удивлению же нашли его прижавшимся в уголке своего помещения без слез, без голоса, без движения от испуга, за всем тем нисколько не поврежденного, хотя он чувствовал почти прикосновения копыт.
Затем, суждено нам было испытать новую беду, которая не всех постигает на Охотской дороге. Под вечер лошадь подо мной вдруг сильно забрыкала головой; я стал придерживать; она заскакала, я крепче потянул повода; наконец лошадь закружилась, завизжала и повалилась. Якуты растолковали, что я попал на строк, — насекомое в роде продолговатых ос, роящиеся большей частью около гнилых деревьев. Надобно было, когда лошадь замотало головой, подстегнуть ее, и поскорее проехать место; ибо строки далеко от своего гнезда не отлетают. А как я задержал ее среди роя, то несколько жал впившихся в лошадь были причиной ее визга и падения. По осмотре оказалось, что жало строки четырехгранное; прокушения на коже лошади походили на проколотые гвоздем; кровь струилась. И с этого места от строк нам житья не стало. Коль скоро караван наезжал на них, то все лошади становились на дыбы; можно представить испуг и крик женщин и детей. Острожный якут зорко смотрел впереди, и коль скоро примечал маленьких врагов, кричал во все горло: строки! Караван быстро поворачивал в другую сторону, и иногда убегая от одних, в тоже время попадал на других. Счастье еще, что едкие насекомые не гонятся, как сказано, за лошадью далеко, и редко бросаются на людей. Однажды только строка укусила мать дьячка Забайкальского; и в ту же минуту лицо старушки покрылось страшной опухолью, закрывшей глаза. Она говорила, что во время укушения как будто кто ее ударил по лицу дубиной, свет выкатился. Полагают, что сырое время благоприятствует размножению строк, ибо многие проехавшие по Охотской дороге в сухое время их совсем не приметили, и понятия о них не имеют.
Ночью на 15 число Июля еще пала одна из почтовых лошадей. На трех остальных разложены вьюшины с издохших, и живые обовьюченные вдвое едва переступали под чрезвычайной тяжестью среди беспрерывных топей, а нередко и падали. На 7-й версте от ночлега была надпись на дереве: у Транспорта беглые увели трех лошадей. Проливной дождь, броды, строки, падение среди грязей с вязнувших лошадей женщин и детей были сценами настоящего дня. На 16 число издохли из моих еще две лошади. Следовательно, что везено было на 16 лошадях, теперь нужно разместить на 11, — то же близких к смерти. Мои спутники не были счастливее меня, но я говорю только о себе. Новая неприятность, что живые лошади пугались валившихся на дороге издохших, и караван приходил от этого в беспрестанное движение, потому что трупы встречались через несколько сажень. Вечером приехали на перевоз реки Урака. Жители противоположного берега принесли рыбу (горбушу) нами еще не виданную, и просили за нее чая, сахара и сухарей. Мы щедро платили, как за диковинку. Проводники улыбались. Назавтра 16 Июля переправившись в селение, мы увидели, что диковины наши валялись на берегу, и их от избытка собаки не ели. Здесь у меня пало еще четыре лошади, а остальные уже получили признак заразы, начально обнаруживающейся опухолью под шеей. Почтовый ямщик занял здесь одну лошадь у казака, а другую взял, кем-то оставленную, почтовую. Около Уракского селения лежала не она сотня лошадиных трупов; к тому на вешалах вялилось несколько тысяч свежей рыбы (юколы); жар был чрезвычайный; следовательно запах не выносим. Совершенное безветрие, и какая-то мгла над селением увеличивали тлетворность. Дохнуть было не чем. Я, семейство, и спутники изнемогали. В неопрятной, холодной бане, приникши лицами к полу, мы получали лучший воздух. Пока готовились к отправке, побледневшие дети казались близкими к смерти. Я решился дать им по пол ложки водки, а двух причетников, которые, по их мнению, секретно от меня курили табак, между тем, как я знал о их привычке, заставил я теперь курить открыто, чтоб дышать хотя бы табачным дымом. Выехав в лес, мы имели воздух малым чем лучший. Живые лошади и сами седла напитались уже мертвенным запахом. Ни чашки чая, ни куска хлеба нельзя было взять в рот: все отзывалось падалью. 17 числа лошади издыхали под нами: надобно было беречь только ноги, чтоб не придавило при непредвиденном падении лошади. Пешком, по причине сплошных топей, идти было никому не возможно; оставалось на немногих лошадей взвалить всю кладь, и на нее же поместиться людям по двое. Нам Бог послал на встречу почтового ямщика, у которого наш взял трех лошадей, и мы немного поправились. Вечером почтовый ямщик велел разложить нам большие огни для устрашения во множестве водившихся здесь медведей, и новых пяти беглецов с завода. 18 числа положение наше не улучшилось, а новое горе прибыло. На закате солнца, в особенно диком месте, подъехали мы к одному броду. Спутники за расстройством положения их от недостатка и утомления лошадей сегодня ехать далее не могли. Но почтовый ямщик, — сколько я ни упрашивал его остановиться здесь же, потому что между нами положено одному семейству не оставлять другого ни в какой крайности, — переехал за брод с кладью, куда и мне с семейством необходимо было следовать. Два холостых причетника от меня не отстали. Поздно вечером ямщик привел нас в дремучий лес, к речке, на низменное место, и начал ставить палатки, не говоря ни слова, потому что не знал ни одного русского; равно как и наш якут Николай, по той же причине, не мог объяснить его действий. Грозное местоположение, выходившая из берегов речка, разлука со спутниками и сострадание об них, притом темная и бурная ночь, опасение от воров и медведей, наконец проливной дождь, не давший развести огней, не позволили мне сомкнуть глаз. Назавтра нашли издохшей лучшую из почтовых лошадей. В 8 верстах впереди предстоял второй перевоз через Урак. Ямщик кое как передал, что за недостатком лошадей остается продолжить путь завозом, то есть, отвезти за несколько верст вперед часть клади, оставить в лесу, приехать за следующей, потом за людьми и так далее; и приступил к делу. Между тем вода из речки пошла под палатки, а возвышеннее места не было. И другую ночь переночевали в мокроте. 21 числа переезжали несколько опасных бродов, где старый Николай только и молился, баранчуков (детей) не утопить. Подъехали к перевозу; но Урак вышел из берегов; с пеной клубились волны; несло карчи, и перевоз был не возможен. На другой стороне реки виднелось селеньице. Между тем у нас не стало ни хлеба, ни соли, ни какой провизии. Сам только Бог возвращавшемуся из Охотска Юдомскому станционному Смотрителю Портову, пережидавшему на противоположном берегу наводнение, с опасностью для жизни переехать к нам в лодке, и привезти то, в чем мы нуждались, именно: хлеба, соли, масла, рыбы и даже для меня окреплого и измокшего немного водки. Мы его встретили как ангела. 22 Июля подъехали к нам и оставшиеся спутники. Соединившись, как будто мы воскресли. Объяснилась причина, почему почтовый ямщик не остановился с нами. Почтари обязаны подпиской никогда не иметь на том месте ночлега от множества медведей. И наши спутники проверили истину. Ночью на стан их напал медведь, и в виду всех начал драть лошадь. Испуганные семейства, не нашли другого средства отогнать нахального, вынуждены были разбивать заготовленные для Камчатки с хозяйственными запасами ящики, чтобы найти медные тазы, и только их звуком испугали страшного забияку. Юдомский смотритель из своих прибавил мне четыре лошади, но за Урак переехать все еще нельзя. От мокроты сверху и снизу тяжко разболелся старший мой сын; у него открылась желчная рвота; за всем тем, без всяких пособий, оставалось ему лежать на грязи. Где утешение в таком случае? В молитве. Она услышана. Назавтра больной чувствовал только слабость. 23-го переправились через реку в лодках, с большой опасностью. Испытав негостеприимство здешних перевозчиков, отказавших нам даже в той рыбе, которой питались собаки, и последние усилия моровой на лошадей язвы, против которой мы и сами уже вооружались, как знали, именно: издыхавших лошадей поднимали стягами, чтоб они как-нибудь дотащили нас до станции, — наконец в 5 часов вечера попали на Мету, последнюю до Охотска станцию, на правом берегу реки Охоты, впадающей в Охотское море.
Мета! – край желаний наших, ибо до Охотска осталось только 50 верст! Здесь хороший почтовый дом с русской печью, чего не видали мы от Якутска. Но питаться оставалось одной рыбой, потому что мясо и молоко, при заражении скота, были сомнительны. Из подрядных 10 лошадей у нашего Николая на Мету дошли только три, а на другой день оставалась одна. Из почтовых Юдомских ни одна не дошла. На метинской станции лошади также все подохли. Ехать было не на чем, да и некуда. Ибо надобно было переезжать за реку Охоту, на левый ее берег; а река из берегов вон. Неволей отдохнув три ночи на станции, 26 Июля спросил я содержателя почты, как нам дотащиться до Охотска, чтоб не пропустить судно, долженствующее отвезти нас в Камчатку? – Если пожалуете полный прогон, отвечал содержатель, то можно доставить на батах водой; только теперь плыть опасно за разливом Охоты. – Ни за прогоном, ни за решимостью моей дело не станет, только отправьте меня поскорее.
В 3 часа по полудни четыре бата, длинные, узкие, из одного дерева разведенные лодки, были готовы, спаромленные по две в ряд. Но якуты перевозчики принимались за дело не охотно, боясь бурного устремления Охоты. Кормчий, полуслепой якут, вступив на паром, куда мы с семейством уже засели, сказал: «Я не отвечаю, буде утоплю; река из берегов вон; опасные места прикрыты прибылой водой, карчи сплошные, глаза у меня худы». При этом не радующем предисловии нас подрало по коже. Но паром отделился от земли, и берег замелькал. Быстрое течение несло нас полетом птицы. Сначала я боялся. Казалось, что паром бежал прямо на карчу, — еще момент, — и он готов разбиться, — все мы верная жертва смерти: но в это мгновение, едва слышные, без малейшей тревоги, распоряжения полуслепца оставляли уже все опасности далеко за нами. Уверившись, что и здесь Господь нам помощник, указал в проводники людей смышленых, я стал весел. К 8 часам вечера мы совершили более половины пути до Охотска, по извилинам Охоты верст 50. Но здесь встретил нас противный ветер, и реку видимо теснил прилив с моря; зыбь и не для батов была бы чувствительна. Проводники пристали к безлесному островку. Что-то будут они есть? – подумал я, не видя у них никаких запасов, и не имея излишка собственных. Начали становить для ночлега палатки, а полуслепой кормчий загнув небольшой, бывший у него, ножик, навязал на палку, ударил по реке, и вынул Нерку (рыбу фунтов в 5 весом, в Камчатке называемую Хайко), за тем другую, третью, сколько им и нам нужно было на ужин. Удивило меня такое приволье рыбы. Дайка мне, догор (приятель), твой незатейливый инструмент, сказал я, и ударил по реке; вытащил рыбу. Значит в реке пустого места не было. Рано по утру 27 числа отвалили. Рыба, кипя в реке, и выскакивая высоко от воды, едва баты к нам не заваливалась. Пошел дождь, усилился ветер; но мы ничего не чувствовали от радости, увидев, в 8 часов утра за рекой Охотскую церковь. Река была при полной воде чрезвычайно широка под Охотском, волны ходили по ней уже приморские; вправо бушевал морской Бурун (прибой воды к берегу), оглушавший нас своим ревом, и изумлявший величием. В батах переехать Охоту, соединенную под Охотском, с рекой Кухтуем было опасно. Мы прокричали, и нам подали из Охотска казенную лодку.
Опубликовано 19 апреля 1869 года.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 1.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 2.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 3.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 4.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 5.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 6.