Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 5.
1 Июля ехали мы сперва каким-то мрачным ущельем, потом перевалили так грозно звучащие семь хребтов, которые напротив выдались для нас лучшими из всей дороги. Ибо сухи, убиты самым мелким щебнем, потому гладки, и не круты. Я с женой с удовольствием пошел по ним пешком, имея в руках кусок хлеба и солонины, что заменило обед, при всех семи спусках, отделяемых ручьями, запивал чистой водой. В 4 часа пополудни пролил дождик. В 7 часов подъехали к станционному помещению, которое мало похоже на дом, больше на юрту, — на правой стороне реки Аллах-юны. Две скромные лошади, от самого Якутска везшие на себе трех меньших детей наших, к сожалению, пали перед крыльцом станции, отслужив до последнего издыхания. Люльки чрезвычайно изнуряют лошадей. Здесь в первый раз от Иркутска ночевал я с семейством и со священником Вениамином под прочным кровом рук человеческих; остальные спутники в палатках. На станции есть казенная Библия. Назавтра купил я у смотрителя мяса и масло, первое по 8, последнее по 12р. за пуд; в полдень переплавились на лодках (лошади вплавь) через Аллах-юну быстро начавшую возвышаться не смотря на ясную погоду. Но на высоком яре левого берега мы считали себя безопасными. Якуты просили дневку; мы согласились тем охотнее, что нас приковывал к себе столб с вырезанной надписью: Границы Якутского уезда. Значит переправившись через Аллах-юну, мы вступили в пределы Охотской области, или, говоря языком будущего, в имеющую через 6 лет открыться камчатскую Епархию.
Но восторги наши стали уменьшаться, когда мы заметили что вода в каждый час поднимается на 0,25 аршина. С нами же дневал обозный прикащик с кладью, следующий в Охотск, человек разговорчивый, по начитанности занимательный. Скоро расстояние между его и нашими палатками разделилось небольшой из речки струйкой, скоро – ручейком, речкой и рекой. Все это совершалось изумительно быстро. Наконец вода поднялась и к нашим палаткам, и стоявшие ниже наполнила. Мы было искать спасения в перемене места, но уже было поздно; мы оказались на островке, вода окружала нас повсюду, лошадей при нас не было, они паслись вдалеке. Употребили последние средства, сложили ящики один на другой как можно выше, и на них спасались, затем молились. В страшном переполохе провели ночь; вода все пребывала, однако не доставала нас на вымощенных ящиках. По речке несло сплошь карчи, вырванные по берегам с корнями деревья, и потому нам не могли подать со станции лодок. Обозный прикащик, перетаскиваясь ночью на иное место, кричал нам: Отцы святые! спасайтесь, или погибайте! Но при всем желании избавиться от беды, мы не имели средств к тому; да и добрый советник наш едва сам не утонул при переноске, а товары подмочил все, за что, как слышали мы после, подвергся от хозяина начету, и был оставлен. Поутру 3 Июля со станции кое-как передвинули нам три лодки. Нагрузив их до бортов переплывали мы поочередно по тем местам, не касаясь дна, где вчера рвали дети цветы. Переселение наше было на избранную прикащиком релку (возвышенный полуостровок с лесом). Но и релка была не вне опасности, ибо вода продолжала подниматься. А другого места выше нашей релки к спасению уже не оставалось. Что же делать, если и здесь нас затопит? Спросили мы у прикащика. Лабазы! — отвечал он, то есть, помещение за сучьях древесных, откуда мы бы представляли из себя птичьи гнезда и с неоперившимися птенцами. Последняя мера и чрезвычайно затруднительна, и с детьми ужасна, но Господь не допустил до нее. В 3 часа пополудни вода также быстро начала понижаться, как прибывала, а в 8 часов стала на обыкновенной мере. Но полил дождь. 4 Июля ехать было нельзя, потому что падь, отделявшая нас от дороги, наполнена была водой. День сей употреблен был Якутами на промен старых и на покупку новых лошадей на выпрошенные у нас деньги; а станционный Смотритель только теперь сказал, что за неприездом сюда священника, есть некрещеные дети, и не отпетые умершие. Священники исполнили требы. Здесь появился караван с следующими в Камчатку Утварью и Ризницей, для новых церквей Дранкинской и Лесновской, из Якутска отправленный по подряду, и присоединился к нам (Утварь, и колокола небольшие, выписаны были на казенную сумму из России, а иконостасы на полотне и ризницу изготовлял, по поручению Преосвященного Мелетия, я в Иркутске).
5 Июля оставили мы место бедствия при Аллах-юне. После разных страхований от топей и бродов через речки, поднялись на крутой, каменистый, грязный, от дремучего леса, мрачный хребет. На дереве увидели вырезку: Господи помилуй всех нас и спаси. Мы все повторяли ту же молитву тем усерднее, что не только один из спутников наших, священник Вениамин, следуя прежде сего в Америку и из Америки, и потому дважды испытавший Охотскую дорогу, теперь не узнавал ее, но и старый наш проводник якут Николай 25 раз езжавший по ней с караванами, также не мог признавать мест залитых водой, где прежде суш бывала, и только беспрестанно твердил, облизываясь (это у него была привычка – как будто сию минуту ел что-нибудь сладкое): о Тагара! О Никола!
Сегодня объехали табун рогатого скота, который гнали в Охотск. 6 Июля в полдень подъехали к перевозу реки Анчи. Переправились через Анчу в лодках, на другом берегу увидели несколько молодых Тунгусов чисто одетых, и разряженную по своему обычаю юную, миловидную, тунгусскую деву в сопровождении подруги. Тунгусы просили от нас брачного благословения. Не зная условий кочевого венчания мы отказали в просьбе. Прелестно было видеть, как тунгусы, и особенно невеста в разноцветном одеянии с распущенными с головы длинными развивающимися лентами, понеслись верхом в правую сторону на оленях в густоту леса, ветви которого олени преискусно разнимали своими большими увесистыми рогами. А мы продолжали путь по чистому на сей раз месту и при ясном небе, придерживаясь берега Анчи. Часу в пятом пополудни с правой стороны, из густого леса, отстоящего от нас на полверсты, услышали мы рычание животного, похожее на рев медведя, но не медвежье. Отважный священник Правоверов вызвался дознать, чей это рев. Сколько мы его не отговаривали, он не послушался, и пустился во весь галоп в густоту леса, скрылся из вида, и в течении четверти часа назад не показывался. Это нас встревожило. Между тем рев животного не переставал слышаться, и казался нам будто усиленным, так и мерещилось, что животное терзает безрассудного священника. Жена его и дети, как и ожидать следовало, завыли, — выла и старуха его теща, мать его жены и дьячка Преловского. Накинулись на меня, зачем я отпустил; а меня самого трясло на верховой лошади как в лихорадке. Наконец, шурин священника, дьячок Преловский вызвался ехать на помощь пропавшему без вести, поехал и он скрылся в густоте леса. Опять ни духу ни слуху. А рев животного, и уже не одного, все слышится. Солнце стало клониться на запад. Беда наша при потере из свиты двоих, чем должна еще окончиться? Оставить места нельзя, не отыскавши священника и причетника живыми или мертвыми. А с чем сопрягалось это отыскание при нашей совершенной безоружности? – при всем караване у нас не было ни ружья, ни копья, кроме топора для рубки дров. Голос же животных, терзавших, по нашему предположению, наших спутников такой страшный, и не вдалеке от нас. Была надобность подумать о детях наших, и о себе самих, если дойдет очередь до нас. Позвольте еще мне пуститься на выручку, вызвался причетник взятый из Якутска Шергин, лихой наездник. Ну, что будет! — сказал я, поезжай с Богом! Скрылся и он, Солнце закатилось. И вдруг, к неописанной нашей радости, показались из леса все наши три наездника, несшиеся во весь опор, левыми руками державшие повода, а в правых поднятых к верху; в виде триумфов, что-то красное, кровавое. Оказалось, что это было оленье мясо. Загадка разрешилась так: тунгусы, выезжавшие к нам у реки Анчи с просьбой о совершении брака, имели в этом лесу стойбище; рычали, похоже на медведей, их олени; священник Правоверов и дьячок Преловский были задержаны усердием добродушных тунгусов желавших снабдить нас путников оленьим мясом, для чего надобно было заколоть оленя, и на это надобно было время. Таким образом печаль наша перешла в радость, да еще в какую? – Долгое время не имея возможности питаться свежениной, мы наконец в сытость и сладость покушали с детьми прекрасного, отменно вкусного оленьего мяса. Что до меня, я предпочитаю его, по нежности и сочности, всем другим мясам. Несколько молодых тунгусов из стойбища пришло к нашим кострам, провели всю ночь в беседе с нашими проводниками якутами. А о чем говорили, ни те ни другие сами не знают, потому что друг друга мало понимали. Можно заметить, что бродячее и кочевые племена все вообще, сущие древние Афинеи, страстные охотники высмотреть или услышать что-нибудь новое. Однообразный быт их требует освежения новостями более, чем наша цивилизованная жизнь.
К слову о Тунгусах присоединю наблюдение о привязанности к христианской вере тунгусов Охотского ведомства. Давно, в 30-х годах прошлого столетия Охотский командир Скорняков-Писарев извещал духовное и гражданское начальство, что на первых порах ознакомления тунгусов с русскими, охотно приняли крещение пять оленьих и пеших тунгусских князцев, да один шаман, и иных человек до 50 обоего пола. Затем, хотя, при по недостатку веропроповедников, не могло идти быстро вперед начатое обращение тунгусов в христианство, однако и не приостанавливалось. Приемник Скорнакова-Писарева Девеер доносил в 40-х годах Иркутской провинциальной канцелярии, что, влекомые любовью к христианству, тунгусы из отдаленных острогов приходили в Охотск, чтоб принять здесь крещение. В виду надобности находиться в Охотске постоянному священнику, таков в 1743 году определен был из Удского Острога, казачьего происхождения священник Иосиф Хмылев, но, к сожалению, человек нетрезвый, ничего не оставивших по себе на память кроме соблазнов. Успешно подействовал на озарение христианством тунгусов командированный от Миссионера архимандрита Хутунцевского, иеромонах Флавиан, но его благотворным действиям положила конец его мученическая кончина от коряков. В 1754 году похоронить Охотского священника Хмылева, и заступить его место послан был из Иркутска Епископом Софронием родной брат моего родного деда священник Гавриил Григорьевич Громов; он с особенным успехом служил озарению Охотских тунгусов христианством: а сын его священник Александр Громов довершил поголовное их окрещение. Непререкаемым памятником проповедческих трудов Гавриила и Александра Громовых служит то, что Охотские Тунгусы по сие время носят, большей частью, фамилию Громовых, изредка перемешиваемую с фамилией Осениных, которых воспринимал от купели, бывший при священниках Громовых дьячок Осенин. После смерти преемственно Гавриила и Александра Громовых священники сюда определялись не удачно. Ряд их есть ряд неурядиц нравственных и общежительных, и внимания их к новопросвещенным тунгусам не видно. И эти бедные, но верные сыны христианства до того были забыты, что в год моего проезда в Камчатку (1834), как мы видели, искали священника, который бы обвенчал их брак. В Охотск с табунами идти им было не удобно; а Охотские священники (двое) и в помысле не имели, чтоб когда-нибудь навестить этих простодушных христиан в их стойбищах. Но за всем тем, забытые пастырями церкви, кочевые скитальцы не забывали принятой ими святой Веры. Как же она между ними держалась? Помнили, по преданию от отцов, необходимость не только исповеди и причащения, но даже очистительной молитвы рожениц. И как только доходил до них слух, что по Охотской дороге проезжает какой-нибудь священник, они выходили с своими требами на дорогу, и, по возможности, были удовлетворяемы. Это испытал я на обратном пути (В передний путь наш тунгусы для исправления треб нам не показывались, кроме одного раза у р. Анчи со свадьбой; может быть в это мокрое лето не могли они располагаться со своими табунами близ трактовой дороги, или убрались от нее далее из боязни бродивших в этот год разбойников, и особенно, пресловутого Горкина) из Камчатки. Обратный путь мой от Охотска до Якутска был зимой, сперва на собаках, далее на оленях и уже только за 280 верст до Якутска на лошадях. Ночлеги наши обыкновенно были на станциях, т.е. в пустых, на огромных одна от другой расстояниях, юртах, никем не обитаемых, в которых прежде всего самим нам надлежало затопить чувал (в роде камина, в который дрова ставятся перпендикулярно) и потом уже обогреться и высушить оледеневшее с себя и с детей платье. К этим то юртам, не знаю, по какому чутью, собирались в множестве тунгусы обоего пола с некрещеными детьми, для окрещения их, или с окрещенными мирянином, для миропомазанья, а также для принятия очистительных молитв новыми родильницами или положенных по истечении 40 дней очищения. Бывало всю юрту, в которой по тесноте кроме меня с семьей и с ямщиками, сторонним расположиться было уже негде, видим обставленную маленькими кибиточками, в которых, в трескучий мороз, под открытым небом, торчат головенки, положенных на спину, новорожденных тунгусят, прикрытых оленьими шкурами. По изготовлению воды из расстаянного снега малюток вносили в юрту, для совершения над ними крещения, и замечательно! они ни в кибиточках, ни при погружении никогда не плакали, так уже свыкшиеся еще в чреве матери с холодом, а по появлении на свет, вступающие с морозом в новое ближайшее знакомство посредством вываляния всякого новорожденного младенца в снегу, — таков у тунгусов обычай! Но один раз выпала треба, вышедшая из описанного порядка – сбора тунгусов к юртам, на которых располагался я на ночлег. Меня попросили ехать верст за 5 от юрты в тайгу, в одно из тунгусских стойбищ, для напутствования больного. Взяв с собой 12-летнего сына Николая, поздно вечером в открытой нарте, поехал я на оленях через горы и пади, куда везли провожатые. Наконец, поднялись на одно возвышение, где стояла не большая ураса (опрокинутая воронка из бересты, сажени в полторы в диаметре), в которой лежал больной, почти тоже, что и на открытом воздухе, на постланке из оленьей шкуры, положенной на промерзлую, очищенную от снега, землю. Это был благообразный юноша лет 15-ти, в горячке. Лицо его пылало внутренним жаром. Он умел говорить по-русски, и изумил меня отчетливостью своей исповеди, в которой ясно выражалась, что тунгусы не без наблюдений над своим внутренним душевным состоянием. С какими подробностями обнаруживал он каждый свой грех (больших за ним не было), даже припоминая то, что было к какому греху поводом! По исповеди он приобщен святых Таин, и, опять, с какой верой и любовью принял он их! Я пришел к заключению, что этот бродячий народ, лишенный христианско-пастырского назидания, принимает научение от самого Бога. Но какая жалкая обстановка! В горячке лежать под берестяной урасой, при 35° мороза, довольствуясь питием кое-как расстаянного снега! что может быть ужаснее такого положении? С своей стороны я сделал, что мог, послал больному чаю, сахару и дорожную промерзлую булочку. Но это уже ни к чему не послужило. Рано поутру приехали к нашему стану родные юноши, и сказали, что он скончался. Как они благодарили Бога, сподобившегося, по их словам, первому из кочующих тунгусов умереть с христианским напутствием, что и обещались передать в роды родов. Еще нужно сказать, что среди тайги на возвышении, где напутствовал я больного, замечено мной несколько крестов. Это тунгусское кладбище! И оно подтверждает то же, что соблюсть православный обычай даже на кладбище, есть проявление давнего, но доброго, глубокого ознакомления с Православием, которое не может изгладиться из памяти простодушного племени ни при каких, неблагоприятствующих условиях.
Опубликовано 1 марта 1869 года.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 1.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 2.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 3.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 4.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 6.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 7.