Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 4.
В 10 саженях от стана, на котором распрощались мы с Горкиным, уже нас встретила непроходимая топь, покрытая лесом. Мы дали волю лошадям. Каждая шла, куда ей казалось лучше. От этого мы растерялись. В 11 часов темной ночи едва скликались за разрушенным мостом, в месте диком подле утеса, под проливным дождем, при бурном ветре. Не далеко от нас лежал не растаявший снег, прибавляющий холода. 21 июня, дождь давно пробивший палатки не переставал. Проводники объявили барда сох «нельзя ехать». Вечером протянулся мимо нас огромный транспорт со спиртом, следующий в Охотск и Камчатку. 22-го – не могли переждать дождя, потянулись вперед. Кто валился с лошади, под кем лошадь падала, у кого ноги вязли, кто кричал от ушиба руки. Того требовало неимение дороги, цепление подле утесов и среди нерасчищенного леса. В лодках переплыли Реку Белую (Здесь, следовавший в 1840 году Начальник Камчатки Н.В. Страннолюбский утопил было двух детей своих. Они спасены расторопностью денщика Спылихина получившего за это медаль), бывшую в чрезвычайной прибыли; лошади перебрели. На левом берегу поставлены палатки. 23-го поутру дождь. Проводники растеряли, или притворились растерявшими лошадей; за Якутами есть последняя удача, когда почему-нибудь им не хочется ехать. Между тем Белая видимо поднималась, и хотела затопить нас, хотя мы занимали одно из возвышенных мест на берегах ее. Под вечер мы с обоими священниками искали в окрестностях более безопасное место, и не нашли. Поручили себя Богу. Вечером проехали на почтовых в Охотск Секретарь с женой, советовавшие нам поскорее от Белой убраться. Но семьи наши не их чета, и сборы наши не легки. Волей и не волей, в ожидании, пока якуты объявят лошадей найденными, нам приходилось кочевать при речных устремлениях. Назавтра – садясь на лошадей, мы распрощались с детьми и друг с другом, что наблюдали потом; ибо грязь и лес разлучали нас на целые дни. Когда каждая лошадь пробиралась где и как ей казалось лучше, и могло статься, что кого-нибудь в среде живых и не досчитаемся. Сегодня мы перевалили девять хребтов, где, по названию, ожидали на возвышении сушу, но нашли более топей, и опаснейших, чем на низменности. Неприятны вязкие подъемы, а осклизнувшиеся спуски страшны, особенно за детей. К вечеру опять растерялись; уже за полночь отыскали старика Николая с тремя детьми. 25-го прояснило. Миновали Чернольскую станцию. 26-го – объезжали грязи, по каменистому из плитняка, утесистому берегу Белой Реки, с которой в 25 часа пополудни распрощались. За то 12 раз до вечера переезжали одну речку Тюнкюй. В 5 часов полил дождь. Места для ночлегов выбираются Якутами такими, чтоб была хорошая трава для лошадей и близко вода. Но эти условия не всегда были приложимы к нашему поезду. Нам доводилось останавливаться там, где окончательно выбивались мы, особенно женщины и дети, из сил, и рады были первой более сухой поляне после сплошных бадаранов. Так и в настоящий день под проливным дождем мы должны были поставить палатки далеко от воды. Хорошо еще то, что кругом тайга, и крупный лиственничный лес был достаточен и силен, чтобы под дождевым ливнем горел огромный костер. Вода принесена издалека; первая потребность – чай. Якут Николай приподнявши конец палатки втолкнул нам самовар, но, к досаде, без углей, почти остывший, или еще не вскипевший. Я высунулся на мгновение из палатки, и под оглушающим шумом как из ведра лившего дождя, прокричал ему: уголь дай! Опять спрятался под кровом своей промокшей палатки. Николай подал знак, что требование мое понял. Но вот пять, десять, пятнадцать минут, — а ожидаемые угли не подавались. Потеряв терпение, я опять высунулся из палатки, и повторял требование: но ответа не было. Остальные проводники укрывались от дождя, где кому любо, а Николай выполнял мое требование по своему разумению. Ему показалось, что я сказал по-якутски у агал (воды принеси), и добрый старик бродил на отдаленную речку за водой. Смех и горе!
Подлинно, добрый старик был этот якут Николай; нельзя не сказать о нем лишнее слово. Поутру при подъеме со стана первая молитва его бывала, чтоб баранчуков (так называл он детей моих) не утопить и не ушибить. Когда выдавалось по дороге чистое, сухое место, то он сидя впереди всех на верховой лошади, чувствовал себя в прекрасном расположении духа, и потряхиваясь, или весело тянул свои монотонные э! э! о! о! или давал уроки в Якутском языке старшему моему 9-летнему сыну Александру, который, как прежде сказано, сидел на лошади, следовавшей непосредственно за лошадью Николаевой. Спроси-ка, Саша! бывало скажу я обучаемому, сколько верст до предположенного Николаем становища? ехать уж наскучило, и день вечереет.
— Николай! хас берега ям? – спросил Саша.
— Ям-ду? – скажет оборотившись к нему, и всегда по привычке облизывая свои губы, с услешкой старик; — Сашхе! берем сухарь – бирь верста, не берем сухарь – бирь кос (т.е. Саша! сухарь дашь, то одна верста до становища, а не дашь – то 10 верст (бир кос) (У якутов кос, тоже, что у Европейцев миля. Одна (бир) кос содержит в себе 10 верст). И так случалось, что с этими же словами, простодушно захохотавши, Николай круто поворачивает свою лошадь с дороги в которую-нибудь сторону, и быстро соскакивает со своей лошади – это знак, что здесь становище. Боже мой! какая радость у всех, когда после 12 и 13 часовой езды, большей частью бедовой, сойдем с верховых лошадей! Все забывается! Кто ставит палатки, кто рубит дрова, кто разжигает костры, а дети в это время, сломивши тоненькие палочки, пародируя верховую езду, мечутся по полю с криком восторгов. Не знаем, бывало, как благодарить Господа Бога, когда видим, после страшной разлуки утром, весь этот народ живим и здоровым.
Не уместно сказать, почему старик Николай приговаривался к сухарям. В Охотск провожает этот бедняк караваны 25 лет; какая же плата? 25 рублей ассигнациями за все страхи и трудности, и притом ответственностью за вверенных ему лошадей, так что одна пропавшая, если пассажиры не засвидетельствуют письменно причину пропажи не от проводника зависевшую, может лишить его условленной платы и подвергнуть еще большему платежу. На всю дорогу проводникам якутские подрядчики выдавали симир (кожаный мех) молока примерно ведро, и несколько горстей ржаной муки, вот и все! И тогда как, по поставлении палаток, все в стане успокаивалось, якуты принимались за свой обед-ужин; ставился на таган котлик, вливалась из симиря часть взболтавшегося молока, и всыпалась часть муки; и пока все это варилось, якуты мешали варево деревянной лопаткой, и ее облизывали; а по вскипичении котлик снимали с огня, и уже настояще доставали содержимое в нем теми же лопатками, для очистки котлика, один из них обводил внутри его пальцем, палец облизывал, вытирал о свои волосы на голове, и тем оканчивалась трапеза. Подкрепление после страшных трудов, как видим, очень неудовлетворительное! После этого как же не разделить с проводниками последний сухарь, как не дать им чаю, а иногда и рюмку водки, от которой старик Николай никогда не отказывается, но молодой Егор почти ее не пил. Однако в последствии мы смекнули, хотя и не имели положительных доказательств, что у проводников наших было лучшее подкрепление, к изобретению которого вынуждала их крайность. Заметить надобно, что проводники наши, опроставши свой котлик, всю ночь, бывало, проговорят у костров; уснут на рассвете. Пользуясь известной нам такой своей привычки, что же иногда по ночам они делали? С вечера, случалось, объявят нам, что такая-то лошадь от утомления скоро должна издохнуть, возьмут денюжек на покупку новой у придорожных якутов, и поутру говорят: напиши хозяину, что от пурпал «лошадь издохла» там далеко в тайге (чтоб нельзя было освидетельствовать трупа), а между тем, уколотивши ее, в течении ночи, скушают, сколько смогут, а остальное бросят на пропитание медведям.
Замечательно то, что якуты (равно буряты, камчадалы, коряки и им подобные племена) не едят, ни в какой крайности грибов. Мы, бывало по охотской дороге, пользовались иногда этой провизией; но якуты, подбиравшие всякий остаток, всякую крупицу, всякую косточку от нашей скудной трапезы, не прикасались только к грибам. И тому есть своя причина; между прекрасными на вид грибами, иные оказывались до того вредными, что малейшая часточка производила дурноту, и никакой обильный подлив масла не силен был уничтожить их горечи.
Разговорившись о проводниках, чуть не забыл рассказать об одном курьезном настоящего дня приключении. Охотская дорога состоит из бадараном «топей», редко из сухих равнин, а большей частью из просеки между дремучим лесом, преимущественно лиственничным (о сосне здесь понятия нет). В одном месте просеки огромное дерево, подгнившее в корне, переклонилось с одной стороны дороги на другую, так что образовало над дорогой как бы арку. Проехать под этой аркой надобно было прилегши к седлу, чтоб не ударило о дерево головой. Один их причетников, парень молодой и довольно рассеянный, не взял надлежащей предосторожности, воротником своей шинели зацепился за сук наклонившегося дерева, и когда сильное движение, чтоб поправить дело, лошадь испугалась, рванулась, выскочила из под седока, и была такова, — седок очутился в воздухе. При виде болтавшегося на суку пономаря и сам Гераклит улыбнулся бы.
На ночлеге сказали, что половина Охотской дороги. Слава Богу, помощнику ненадеемых! Сегодня было 40 дней от кончины жены священника Вениаминова. По просьбе мужа я пел в его палатке Панихиду. Нигде не казался мне так выразительным напев могильный, как в дико-угрюмом ущелье нашего стана. 27-го большей частью шли по каменистым хребтам пешком, ибо лошади скользили по крупным, острым, сплошным каменьям. Расположились ночевать на Чихоноевом Плачище, где в старые годы якут Чихоной завязил и потерял в грязи всех своих лошадей, и оплакивал над ними свое разорение. Всю ночь искали потерявшегося с кладью Егора, который плакал в топях подобно Чихоною. Между тем лил дождь. 28-го когда снялись со стана, дождь усилился. Промокшие, шесть раз переезжали разные речки; в заключение ехали по твердому снегу. 29 июня ехали по льду. 30 Июня, по восьмикратном проезде одной речке (у нас никто не знал по-якутски, якуты не разумели по-русски, потому многих названий узнавать было не от кого), мы увидели столб на котором вырезано: От Якутска 525, от Охотска 489. Вышло, что вообще от Якутска обходилось на каждый день нашего путешествия менее 23 верст; от Алдана же в 10 суток мы падались на 200 верст. А сколько горя, и, прибавлю, сцен презабавных! Например, как не улыбнуться, когда из какого-нибудь болота выглядывало несколько лошадиных голов, у которых вместо туловища торчали на поверхности по две фляги с зельем, приготовленным для напоения Охотска и Камчатки. Напротив, что ужаснее, когда вместо фляг на завязшей лошади доводилось видеть люльки с нашими детьми, к которым подступить ни с какой стороны было не возможно. В темноте лесов много видели оставленных обозными полуживых от утомления лошадей, как бы умолявших нас взорами, чтоб их взяли с собой, или, по крайней мере напоили.
Опубликовано 15 февраля 1869 года.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 1.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 2.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 3.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 5.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 6.
Путь от Иркутска в Камчатку. Часть 7.