На прииске. Часть 3.
В разные времена года происходят в тайге разные занятия. Приготовительные занятия, «разведка», посредством так называемой «шурфовки» и «штеков», производятся осенью и зимой. Шурфами называют глубокие квадратные ямы, каждая сторона которых равняется трем аршинам (шурфы меньших размеров называют «язёнками»), а поверхность, следовательно, квадратной сажени; выкапываемые с целью достать под торфом для пробы золотосодержащего песка и определить толщину и направление пласта. Осенняя шурфовка делается поздней осенью, когда, вследствие наступающие морозов, останавливается промывка; из шурфов в это время выкачивают почвенную воду посредством различных помп. Зимняя шурфовка делается «выморозкой»: прокапывают землю разогревая, до незамерзшего места, оставляют замерзать, потом, разогрев осторожно дно, копают дальше, а потом опять оставляют замерзать и т.д. таким образом замерзшие стенки шурфа не позволяют просачиваться почвенной воде. Линии шурфов идут поперечно, в известном расстоянии одна от другой, по исследуемой долине. «Штреками» называют углубления в бортах старых разрезов, сделанные с тем, чтобы очистить «пласт» для исследования от осунувшегося сверху торфа. Когда пласт найден, его извлекают из земли – или посредством «вскрыши», снимая сверху торфяной пласт, или посредством «арт», проводимых от бортов разрезов вглубь; иногда, при очень значительной глубине, орты заменяются «шахтами», отличающимися от первых тем, что вход в них идет не горизонтально, а вертикально, и пески извлекают не в тачках, а бадьями. Вскрышные работы происходят только весной и летом, а ортовые и шахтовые – и зимой. Промывка, как требующая воды, может производиться только летом, когда вода не замерзает.
На нашем прииске происходили в то время зимние ортовые работы, на которые мне пришлось отправиться по окончании праздников. Разрез отстоял с версту от стана, а на пути попались еще два старых разреза и множество отвалов. Прежде этот разрез был затоплен водой, которую спустили, при начале работ, посредством «штольни», в другой соседний разрез, из которого вода сбегала по нарочно устроенной, глубокой канаве в Мурожную. На первый раз, и в это время года, разрез произвел на меня неприятное впечатление. В глубине его проходила грязная, оттаявшая дорога, по ней тянулись, утопая в грязи лошади, кричали и ругались возчики. В одном из бортов виднелись темными дырами отверстия орт, укрепленные «щитами», двумя толстыми бревнами с перекладинами вверху, чтобы сверху не осыпалась земля. Из отверстий орт выползали, как муравьи, люди в лохмотьях, катившие по «выкатам» (продольным доскам» тачки с песком, чтобы свалить их в таратайки. Песок вывозился из разреза в таратайках и сваливался в отвалы, высокие холмы, которые предстояло промыть на машине летом. Недалеко от входов в орты была навалена куча бревен, при них работало двое зарубщиков, приготовляя ортовый лес. Несколько в стороне виднелись отверстия старых орт, сдавленные землей, с покачнувшимися щитами.
В сопровождении нарядчика, я вошел в орту и с непривычки пробирался ощупью по положенным на полу доскам, «выкатам», поминутно спотыкаясь и стукаясь головой об осевший потолок; иногда приходилось плотно жаться к сырой стенке, чтобы дать проход тачкам. Коридоры освещены расставленными в разных местах свечными огарками, и нужно пробыть в орте с полчаса, чтобы свыкнуться с их тусклым светом. Стенки коридоров состоят из лесин, около четверти в диаметре, называемых стойками, на которые кладутся поперечные бревна, огнива; потом еще особые рабочие кладут под огнива продольно, по краям потолка, подхваты, толстые бревна, около полуаршинна в диаметре, укрепляемые на таких же толстых столбах (Стойки стоят тесно одна возле другой, а столбы один от другого в расстоянии двух-трех аршин). Главный коридор, от которого идут в сторону другие, называют проходная орта, а другие – номерами, так как все они обозначаются известным номером, написанным на дощечке, прибитой вверху. Коридоры образуются естественным путем, при самом добывании песков. В стенке проходной делается просечка: вынимают лес и добывают песок, от чего образуется так называемый забой, место, где производится работа, а забой этот, углубляясь все дальше и дальше, превращается в коридор. Доходя до забоя, видишь в неровном, колеблющемся свете сальной свечи человека в лохмотьях, долбящего ожесточенно твердую землю кайлой; землю он кладет в тачку, а другой, его подкатчик, выкатывает ее из орты вон. Вышина забоя была у всех два аршина восемь вершков, ширина три с половиной аршина, а на урок задавали выкопать в глубь пять четвертей. Подвигаясь вперед, забойщик должен немедля ставить «ставки», как называют стойки и огнива вместе, потому что сверху может осыпаться земля, часто с огромными камнями, и придавить рабочего Рабочие обыкновенно как можно дольше откладывают постановку леса, торопясь окончить урок, почему служащий должен быть очень бдителен в этом отношении. Существует также множество способов кражи урока: если, например, смотритель вздумает в длинном забое мерить урок от последней стойки прежнего урока, рабочие теснее сбивают балдой прежние стойки. Поэтому, принято мерить урок от подхвата или от края видимой из-за стойки землистой стенки; но в первом случае рабочие, рабочие, случается, подпиливают захваты, а во втором удлиняют стенку забоя, набивая искусственно земли при стойке.
Все это рассказывал мне подрядчик, в высшей степени озлобленный на рабочих, когда мы с ним, согнувшись пробирались среди перекрещивающихся коридоров орты. Некоторые коридоры сильно осели под напором верхних пластов, в иных чуть держались сдвинутые с места и поломанные стойки; местами вода глубоко залила пол из каналов, проведенных под выкатами, и при каждом шаге брызгала и хлестала из под досок. Часто нам приходилось пробираться чуть не ползком, особенно, когда подрядчик завел меня в старые, уже заброшенные орты. Какая картина разрушения! Огнива сломались в середине и потолки висели углом, стойки, переломанные пополам, чуть держались, местами, выбитые, лежали на земле; местами были поломаны даже толстые подхваты, а столбы сворочены в сторону. У меня кружилась голова и захватывало дух от спертого воздуха, наполненного запахом гнили, смолы и сырости. В некоторых местах свечи, по недостатку вентиляции, чуть-чуть горели. Чтобы оправиться, я сел на камни, наваленные грудой в конце проходной. По проходной, точно звездочки, горели в разных местах сальные свечи, и при тусклом их свете рабочие в лохмотьях, сгорбленные вдвое, выползали из боковых коридоров, и тачки с тихим журчанием катились по выкатам. Изредка к нарядчику подходил рабочий, требуя свечи: тогда начинались споры, обвинения в краже. Рабочие действительно крадут свечи, и обязанность следить за этим составляет одну из неприятных сторон должности смотрителя орт.
Я вышел из орты ошеломленный и с чувством облегчения вдыхал в себя свежий, морозный воздух. Впоследствии, мне часто приходилось бывать в ортах, иногда заменяя заболевшего смотрителя, — я свыкся с ними и уже свободно ориентировался среди ортовых коридоров. Специально на моей обязанности, по отношению к ортам, лежало – быть при промывке ортовых проб. Пробы, для определения содержания золота в 100 пудах песка, берутся иногда каждый день, но они у нас брались через день. Набирают для этого земли в две ендовки, деревянные ящики, куда входит по два с половиной пуда песка. При окончании рабочим урока, накайливают песков в одну ендовку с верхней половины стенки забоя, а в другую – с нижней. Если вверху оказывается больше золота, то на другой день рабочий подымается при работе вверх, а если в нижней больше – опускается понемногу вниз; при очень не большом содержании, забой забрасывается совершенно. Пробное золото промывалось в так называемой промывальне, маленькой избушке на дне старого разреза, где летом устанавливалась баня, а зимой стоял важгерт. Устройство важгерта, этого первобытного снаряда для промывки, весьма просто: он представляет собой ящик или желоб, не знаю как выразиться, шириной больше двух аршин, с тремя стенками, в верхней части которого, головке, устроена загородка из доски, дворик, куда вливается желобом из ручья вода и через край загородки ровно стекает по важгерту. При промывке, пески из сидовки выбрасывают в головке важгерта, разрыхливают и опять подымают вверх гребком (доской с острыми краями на длинном шесте), пока песок и ил не снесутся понемному водой, а в головке останется только золото со шлихом; последний отделяется от золота маленькой дощечкой и пальцем. Промывка золота составляет особую специальность и искусные перемывальщики редки, хотя всякий рабочий умеет промывать кое-как, напрактиковавшись при промывке старательского и краденного золота.
На каждом прииске, во многих местах находятся прежние юфельные и галечные отвалы, иногда со сносным содержанием золота, благодаря небрежной промывке: есть также старые, заброшенные орты, где столбиками остались части золотоносного пласта. Все это дает рабочему возможность заниматься в свободное от работы время промывкой золота, которое сдается потом в контору в качестве старательского. Впрочем, большей частью золото это бывает краденное – или ортового забоя, из разреза, когда рабочий заметить во время работы богатый прожилок золота, или из машинного канала (проводимого под важгетом, где окончательно промывается золото), когда снос значителен, нередко с чужого прииска. Сами рабочие добывание подобного золота ничуть не считают кражей, как русский крестьянин не считает кражей порубку в чужом лесу. На все ваши упреки рабочий ответит равнодушно: «разве золото хозяин сеял: золото земля родит, не он его сеял». У хозяев, с своей стороны, существует своеобразный взгляд на прием краденного: почти никто из них не откажется принять заведомо краденное золото, даже зная у кого оно украдено, хотя тот же хозяин нередко предостережет своего соседа, что «вот де у вас мол рабочие крадут золото». Иногда думается, будто на приисках господствует утилитарная мораль диких: «хорошо – если я украду, нехорошо – если у меня украдут», а отношения приисков между собой напоминают отношения друг к другу диких племен с родовым началом. Почти всякий хозяин примет не только краденное золото, но и краденные с соседнего прииска инструменты – лопаты, кайлы и выдаст за них рабочему спирт в соответствующем количестве. И подите, толкуйте подобным людям, что это не хорошо: они посмотрят на вас удивленно, с видом полного непонимания, и разве ответят только, что ведь формально они не знают – краденое это, или найденное.
Работы сначала начинались у нас часа в три утра, как на всех соседних приисках, но потом в виду того, что рабочие довольно рано кончали уроки, стали будить между четырьмя и пятью. Существует, впрочем, удивительная разница в силах, быстроте и умении между отдельными рабочими: некоторые оканчивали урок иногда даже до обеда, т.е. до 12 часов, когда другие копались часов до семи вечера и, случалось даже не оканчивали урока, потому что нет расчета оставлять в орте один забой. Так как на проходной пришлось бы для одного тратить слишком много света. Плата рабочему, в виду неодинаковости работы, весьма различна, хотя зимой для всех ничтожна. Самую большую получают забойщики, подкатчики, конюхи и плотники – от 8 до 10 рублей, а в весенний месяц, апрель – от 10 до 12 рублей; остальные рабочие получают в зимние месяцы 6 рублей, в весенний – 8. Летом плата, в виду увеличения уроков (в ортах задавали шесть четвертей), а главное – трудности достать рабочих, значительно увеличивается: для рабочих первой категории доходит до 22, а второй – до 15 р. Но нужно заметить, что плата вписывается общеконтрактому рабочему поденно (месяц считается 30 дней), почему он не получает платы за льготные дни, во время болезни, а также не всегда одинаковую, потому что один и тот же рабочий переводится по мере надобности, на различного разряда работы, сегодняшний забойщик, завтра может сделаться подкатчиком и обратно. Размер платы значительно при этом уменьшается необходимость брать товары из приисковой лавочки, в которой существуют непомерно высокие цены.
Устройство приисковых лавок вызвано было необходимостью доставлять рабочим припасы, не входящие в счет их положения, в местности безлюдной и дикой. Теперь уже кое-где появились частные лавочки, разъезжают торговцы, притом рабочему не воспрещают покупать и на чужих приисках, но торговая монополия удерживается в руках золотопромышленников, благодаря тому, что рабочие плату получают только в конце операции, по сдаче золота, а до тех пор принуждены брать все в кредит. Хозяева сами берут товары в кредит у городских торговцев с платой процентов (у нас платилось 12%), а если к этому прибавить стоимость провоза, то и им товары не обходятся дешево. По законы, на товары утверждается такса, в основание которой принимаются справочные енисейские цены и стоимость провоза; но все это только в теории, так как на практике к исправнику даже не посылают на утверждение приисковых цен; на различных приисках они весьма различны. Более употребительные предметы облагаются громадным процентом: сахар у нас стоил 50 коп., кирпич чая – 1 р. 60 к., тысяча спичек – 15 к., фунт махорки – 50 к., масла фунт – 50 к., мыла 0,75 фунта – 45 к., бродни – 3 р., головки к ним – 1 р. 60 к., подошвы – 1 р. 5 к., рукавицы – 75 к., варежки – 35 к., простые ситцевые рубахи – 2 р. 15 к. По положению рабочему дают в месяц – 2,5 пуда ржаной муки, 1 фунт сала, крупы 7,5 фунтов, соли 3,5 фунта, мяса в день 1,25 фунта: на жену рабочего выделяется, за особую плату, два пуда муки и 7,5 фунта крупы в месяц. Расходы рабочего достигают (особенно вследствие дороговизны одежды), при самой большой осмотрительности, до 8 – 9 рублей в месяц, почему неизбежно за зиму остается в долгу. Я помню, какое на меня произвело неприятное впечатление, когда я увидал раз одного рабочего, который в конце месяца, рассматривал «листик», говорил другому: «Вот поди же ты, каково, кажется, прилежно работал, а выходит 30 рублей должен остался». Я быстро прошел мимо, и с непривычки мне казалось, что я сам принадлежу к шайке мошенников, стакнувшихся обирать этих больших детей.
А. Уманский.
Опубликовано 17 июля 1886 года.