На прииске. Часть 1.
В этих небольших, местами, быть может, слишком отрывочных воспоминаниях, которые я предлагаю вниманию читателей, я старался рассказать только то, что я сам видел и что хорошо узнал во время своей жизни на прииске. Многое из рассказываемого мной, как мне известно, столь же относится и ко всем другим приискам, как и к тому, на котором я был. Быть может, мои сообщения кое-где ошибочны, кое-где неполны, но в таком случае прошу читателя приписать это лишь моей неумелости, быть может дурному пониманию дела, но никак не пристрастию и не желанию фальшиво освещать факты. Мне кажется, что золотопромышленное дело имеет столь большое значение для края, интересы его так слились с жизнью целых областей Сибири, что затемнить истинное положение дел пристрастным изображением и фальшивым толкованием фактов было очень печально. Во всяком случае, я слишком далек от подобного намерения.
Енисейские золотые россыпи, когда-то очень богатые, но теперь обедневшие, все-таки и до сих пор составляют главный центр местной жизни. Ими преимущественно держится местная торговля, они составляют контингент богачей, дают занятие массе нерабочего пролетариата; из рабочего они привлекают чуть ли не большую часть поселенцев, из крестьян занимают целые деревни, как извозом, так и непосредственно работой в тайге. Вращаясь в местном обществе, вы редко встретите человека, который бы не был на приисках, в «тайге», и несомненно, что своеобразные условия приисковой жизни кладут отпечаток на всю физиономию сибирского общества. На основании всего этого, можно смело сказать, что жить в Сибири, а тем больше в одном из ее золотопромышленных центров, и не видеть приисков – все равно, что жить в Риме и не видеть папы. Уже одно это, кроме других, частных обстоятельств, заставило меня согласиться принять место служащего в Южной тайге, хотя место само по себе не представляло ни чего привлекательного. Отношения в тайге настолько грубы, служба так тяжела, что многие знакомые смотрели на меня с сожалением, советуя отказаться от моего намерения: оно казалось им безрассудным. Грустно покачивая головами, они утверждали, что мне, непривычному, не вынести тяжелых условий приисковой жизни. «Там – говорили они – вам придется вставать в три часа, ложиться в десять, бродить чуть не по колено в воде, а самое худшее – иметь дело с толпой грубых, отпетых людей». Признаюсь, слушая это, я сам начинал колебаться в своем намерении, желал в тайне каких либо препятствий к поездке, сомневаясь в своих силах. Но дело было сделано, место принято, препятствия не являлись – и с наступлением срока, я выехал из Енисейска.
Сначала дорога в южную тайгу шла по «жилым местам», по Красноярско-Енисейскому почтовому тракту. Собственно таежная начинается только от богатого и большого села Усть-Тунгуски,, где сворачивают в сторону и переправляются на правый, пустынный берег Енисея. На этом берегу находится только одна деревушка, Климовка, да маленький поселок в несколько домов – Бык. Дальше встречаются, вплоть до приисковой местности, единственно зимовья, таежные почтовые станции, затерянные среди бесконечной тайги. Надоедливо тянется по сторонам узкой дороги все лес да лес, сани ныряют поминутно в ухабах, «нурках», как их именуют здесь, переваливаются с горы на гору, и эти горы делаются все выше, по мере приближения к приискам, все больше и больше стесняют горизонт. Зимовья находятся в расстоянии тридцати с лишним верст одно от другого; на половине этого расстояния попадаются так называемые «половинки», где лошадей не перепрягают, но останавливаются отдохнуть, попить чаю. Внешний вид зимовьев печален: на расчищенной от леса полянке помещается старый, продолговатый дом, возле него конюшня и казармы для рабочих, в виде неуклюжего сарая. Земля, где строятся зимовья состоит в частном владении нескольких золотопромышленников, в качестве приисковой земли, и под почтовые станции сдается в аренду. Зимовщики обязываются содержать лошадей для проезжих и почты, поправлять дорогу, заготовлять припасы для проезжающих служащих и проходящих рабочих, с которых, конечно, дерут порядочные цены (поставить самовар стоит здесь 20 копеек). При одном из зимовьев, Татарке, находится казак для присмотра за порядком, что нисколько не мешает зимовщикам вести обширную торговлю запрещенным в тайге спиртом. Из какого числа зимовщики набираются, не знаю: по всей вероятности, из мещан, из поселенцев, из отставных солдат, судя по типам их лиц. На одном зимовье всех хозяйством заведовали четыре девушки, одетые как барышни; они, как я узнал это впоследствии, родились в тайге и никогда из нее не выезжали. Особенно мне памятна одна из них, самая младшая, с симпатичным личиком и большими темными глазами, со скромными застенчивыми движениями, которые так часто встречаются у сибирских девушек. И между тем, эта девушка, по рассказам, прекрасно вела хозяйство, управлялась с пьяными рабочими и на всем скаку останавливала разгорячившуюся лошадь! Внутреннее убранство зимовьев больше чем скромно — состоит из стола, из нескольких массивных деревянных кроватей с деревянными кругляками в головах вместо подушек. Меня сначала удивляла эта скромность, потому что в зимовьях останавливаются нередко люди богатые, семейные, с молодыми, на вид изнеженными, девушками; но в сущности, эти люди нетребовательны, потому что кто в состоянии выносить ужасную приисковую дорогу, того вполне удовлетворит скромность зимовщицкой обстановки. Впрочем, и то сказать, ездит по этой дороге немного народа: ехал я в самое оживленное время года, ранней весной, и только на одной станции столкнулся со служащим, который гнал в тайгу «бродяг», как называют беглых рабочих, и с женой служащего, возвращавшейся в Енисейск. За то по дороге нередко попадались длинные обозы с провиантом, а по сторонам несколько раз встречались мертвые, брошенные у дороги лошади.
Проехав по тайге несколько больше ста верст, я прибыл наконец на прииск. Была тогда ночь морозная и лунная. При ясном свете луны мне бросилось в глаза нечто странное в окружающей местности. Широкие лощины между горами сплошь изрыты, покрыты искусственными горками и оврагами – «отвалами» и «разрезами», как мне объяснил конюх. Даже ничего не зная об искусственности, поражаешься многочисленностью их и какой-то странностью в расположении, несоответствием с окружающей местностью. Разрезы делаются при «вскрышных» работах, чтобы добраться до песчаного золотоносного пласта. Толщина торфов иногда доходит до нескольких саженей, а если к этому прибавить толщину золотоносного пласта, то получится глубокий овраг, длина которого достигает полуверсты, а ширина несколько десятков саженей. Такие разрезы попадаются на приисках на каждом шагу, как равно и искусственные холмы, часто довольно высокие, «отвалы» — торфяные, галечные, юфельные. Когда толщина торфяного пласта слишком значительна, пески добывают «ортами», т.е. коридорами, ведущими вглубь земли от боков разреза. Отсюда на приисках, под осевшими ортами встречаются нередко глубокие трещины, провалы, как будто от сильного землетрясения. Приисковая местность, можно сказать, каждый год меняет свой вид: сносятся прежние отвалы, возносятся новые, заваливаются дороги и прокладываются другие. После нескольких лет отсутствия, легко заблудиться на хорошо знакомом прииске; пойдя по дороге, попадаешь к отвалу, а то и к настоящему озеру, которое образовалось искусственно, потому что сюда отвели с какого либо другого места воду. Впрочем, все это я узнал только впоследствии, пока же видел только взрытую между гор местность, всю покрытую холмиками, оврагами и печально выглядевшую под белым саваном снега. Местами долину пересекали широкие и длинные желоба на высоких сваях, «сплотки», посредством которых проводится к машинам вода; встретилось несколько машин, выглядевших точно остовы больших зданий. Наконец, показал и сам «стан», небольшая кучка почерневших деревянных домиков.
Рассмотреть хорошо стан я мог только на другой день, утром. В этом месте горы несколько сузились, как бы сдвинулись друг к другу навстречу, грозя сплюснуть жалкую кучку человеческих жилищ. Глядя из окна на них, я вспомнил двустишие из одного стихотворения:
Чернеют гор высокие скаты,
И сиротливо смотрят хаты…
Действительно, они выглядели весьма сиротливо. Стан состоял всего из двенадцати построек, считая в том числе баню, конюшню и одну заброшенную казарму, куда рабочие ходили для известных надобностей. Средоточие стана составляло продолговатое здание, «дом», где обитал уполномоченный прииска и материальный. Напротив «дома» находилось «помещение», где жил управляющий, а с ним поместился и я. По сторонам этих, так сказать, столбовых зданий помещались рабочие казармы – отвратительные постройки с железными, переносными печами, без дощатых полов, с нарами кругом стен. Прииск издавна находился в аренде, переходя из рук в руки, почему временным владельцам его не представлялось интереса делать поправки; все строения представляли теперь полуразвалившуюся гниль. В полуверсте от этого стана находился, так называемый, «малый стан», летнее помещение рабочих, состоявшее из жалкой длинной казармы, возле которой помещался дощатый шалаш для варки каши. Здание раздалось во все стороны, грозя рухнуть каждую минуту, так что уполномоченный не решался некоторое время приступить к поправке, опасаясь как бы казармы не обрушились при первом прикосновении.
Живя в городе, я много слышал о красотах приисковой местности. Но теперь еще чуть наступила весна, снег лежал повсюду, и горы печально выглядели, покрытые снегом, загрязненным обнаженными стволами березок. К тому же, житель равнин, я привык к широкому, ровному пространству, где глаз теряется в отдаленности горизонта, и меня мучила и раздражала вечная завеса из гор. Что за этими горами?.. Должно быть такие же горы такие долины, мрачный густо разросшийся лес и так до бесконечности. Впрочем, и горы иногда открывают широкие горизонты, такие широкие, каких не представляют равнины. С одного отвала, возле самого нашего стана, открывался вид на другую долину, соединенную с нашей узким проходом. На ней виднелись пятнами приисковые станы, машины, далеко-далеко белела церковь, и горы амфитеатром уходили вдаль. Долина эта была шире, ровнее нашей, хотя обе они принадлежали к одной системе приисков по реке Мурожной. На нашей были больше, так называемых «увалов», небольших возвышенностей, составляющих как бы переход к настоящим горам; да и сами горы больше суживались в этом месте. Темными, густо заросшими массами они высились по сторонам, и только высокий «Подгорелец» белел, обнаженный совсем от растительности. По вершинам гор нередко плыли облака, медленно и плавно, цепляясь за деревья и кустарники. Просыпаясь утром, я видел эти горы из окон своей квартиры, я смотрел на них во время работы, в течении всего дня, то освещенные ярко солнцем, то затемненные тучами, а по вечерам черными массами они выделялись на потемневшем вечернем небе.
Прииски Южной системы (енисейские прииски разделяются на две системы, северную и южную, имеющие каждое свое отдельное управление) лежат вдоль по Ангаре или, вернее по речкам ее системы – Мурожной, Шеулокону и Удерею (Многочисленные, хотя небольшие горные хребты, лежащие в этой местности, не имеют одного общего названия, но называются каждый отдельно, большей частью по речкам, возле которых лежат: например, Удерейский, Шулоконски и т.д.). Эти речки здесь не столь значительны, что походят скорее на ручьи: Мурожная берет начало недалеко от прииска, где я был, и сначала так узка, что летом легко перешагнуть ее, хотя несколько дальше она делается уже значительно шире и быстро бежит, мутная и грязная, вся пересыщенная илом от промышленных песков. Впервые золото найдено или, вернее, указано в сороковых годах кочевавшими здесь тунгусами; из них некоторые до самой смерти получали за это содержание от разбогатевший компаний. Теперь тунгусов в южной тайге совсем не встречается, да и громкие когда-то компании пришли в упадок: золотопромышленное дело, при неосторожном его ведении, весьма рискованно, так как требует больших затрат. Некоторые компании попадали в опеку, оставшись должными нескольку десятков миллионов, другие принужденны были отказаться от непосредственного ведения дела и сдают свои прииски в аренду. В настоящее время легкодоступное золото почти исчерпано, хотя прииски все еще заключают к себе большое его количество; но теперь, чтобы добыть золото, много нужно предварительных затрат для спуск а воды. В том году, когда я проживал в тайге, на одном из приисков, Алымовском, пробы в шурфах дали от 10 до 40 золотников содержания на 100 пудов; на нашем прииске был целый нетронутый уголок, по всем признакам чрезвычайно богатый. К сожалению, большинство из теперешних золотопромышленников, лишенные средств, не могут и думать о работах на широкую руку.
Начиная с 1870 года, когда дозволено было заниматься золотопромышленностью всем, не лишенным прав, в тайгу нахлынули толпой мелкие предприниматели, берущие прииск в аренду. Мелкие предприниматели нанимают десяток, два рабочих и ведут все дело в кредит. Крупные енисейские богачи, боясь риска, предпочитают в золотопромышленном деле торговую сторону, занимаясь на прииски припасов, снабжая мелких арендаторов, товарами и деньгами в кредит на расходы и задатки. Благодаря легкости кредита и тому, что он введен как система в золотопромышленное дело, едва ли в каком либо другом предприятии можно так легко сделаться хозяином, как в тайге, хотя, с другой стороны, хозяева здесь играют нередко чисто номинальную роль. Весь доход с предприятия идет обыкновенно на уплату долга и процентов, чтобы иметь возможность делать новые долги, и так называемый «хозяин» иногда находится под стеснительным контролем кредитора, который вмешивается в дела предприятия и выдает хозяину только определенное содержание. Нередко условия аренды настолько не выгодны, что сами по себе не дают возможности приступить к каким либо крупным работам; теперешние золотопромышленники, не приступая к ним, или ищут золото в бортах прежних разрезов, или промывают вторично оставшееся от прежних времен юфельные и галечные отвалы. Непосредственный предприниматель на нашем прииске арендовал его уже из вторых рук, получая за золотник промытого золота всего три рубля, что, вместе с краткосрочностью аренды, принуждало быть в высшей степени экономным в ведении дела. Сами работы в тайге значительно сократились, что повлекло к уменьшению заработной платы рабочих и к изобретению целой системы отбирательства последних. Продажа спирта и различных товаров по непомерно высоким ценам вошли во всеобщее употребление.
Кроме двух-трех крупных компаний, непосредственно ведущих дело через своих доверенных, кроме арендаторов, между которыми попадаются весьма крупные и совсем мелкие, в тайге встречается еще класс, так называемых, золотнишных артельщиков. Заручившись доверием приискового управления, подобный артельщик нанимает несколько человек рабочих и, поучая содержание на себя и на них из приискового амбара, моет золото на бутаре, а потом сдает его в приисковую контору за установленную плату с золотника золота. С рабочими он расплачивается или помесячно, нанимая так называемых окладных, или же платит им тоже за золотник промытого золота, оставляя известный процент себе. Сдаются прииски на золотники и непосредственно самим рабочим артелям, причем весь провиант они получают из приисковых амбаров за высокую цену. Некоторые прииски обрабатываются в настоящее время только золотишниками, так как подобное ведение хозяйства представляет для золотопромышленника меньше риска; на других бывает только часть золотнишных для добывки золота там, где работы от компании не оплатились бы, например – в старых, заброшенных ортах, сохранивших среди развалин части золотоносного пласта. Среди рабочих не золотнишных есть тоже свои подразделения: общеконтрактные, нанимаемые с задатком, что ставит их в условия очень невыгодные, и нанимаемые без задатка – окладные и отрядные; окладные получают жалование помесячно, отрядные от сажени вскрыши, иногда же берут на себя подряд, например – прокопать канаву, с платой за всю работу. Для надзора за работами имеются на каждом прииске в большом количестве служащие, по большей части мещане из города, люди нередко полуграмотные, а на более крупных приисках, для надзора за порядком казаки.
Особые условия приискового труда на пустынной местности и сам состав рабочих вызвали необходимость специального для тайги законодательства и администрации. Большей часть на прииски нанимаются поселенцы, привлекаемые задатком, который дает возможность погулять во всю ширь необузданной натуры. Подобные рабочие становятся потом в положение кабальных и всеми средствами стараются увернуться от бремени труда, легкомысленно ими на себя взятого. Нигде, кажется, нет такой недобросовестности в исполнении труда со стороны рабочих, как в тайге, тысячи уверток для уменьшения «уроков». Рабочий связанный контрактом, смотрит на себя, как на невольника, и всеми силами старается ослабить путы неволи, вплоть до побегов из тайги. Его положение настолько напоминает положение арестанта, что, как рассказывают (сам я этого не видел), на некоторых приисках делались казармы с решетками на окнах, на ночь вносились «параши», двери запирались на замки и кругом казармы рассаживали часовых. Ненормальность отношений между предпринимателем и рабочими вызвали необходимость в крутых мерах принуждения: все усилия местной администрации направлены к обузданию строптивого духа рабочих. Звание поселенца дает возможность подвергать рабочего телесному наказанию без суда, по усмотрению администрации, и наказание это в большом ходу. Закон, конечно, преследовал в этом случае цели административные, но практика применила телесное наказание к хозяйственной стороне дела. Последнее тем легче было сделать, что администрация, оплачиваемая весьма скудным содержанием (горный исправник получает от казны около 400 рублей в год жалования) состоит на иждивении золотопромышленников. Находясь в зависимости от них, администрация не может самостоятельно вмешиваться в их дела, но играет до известной степени роль послушного их орудия. Полиция обыкновенно не производит даже разбирательства вины рабочего, часто довольствуется простой запиской от золотопромышленника, в которой тот простит «внушить рабочему почувствительнее». Наказывают за леность, за невыполненную работу, за дерзости служащим и хозяину, за побеги, за умышленное притворство больным. Многие рабочие действительно систематически притворяются больными, стараются сбросить с себя бремя контракта, хотя, с другой стороны, золотопромышленники столь же систематически подозревают в каждом больном притворщика. А стоит фельдшеру или доктору не признать рабочего больным, и последний нередко отправляется для лечения к «шеулоконскому дяде», как имеют в Южной тайге исправника. Около резиденции исправника, на реке Шеулоконе, имеется отдельное помещение для наказания розгами, «казачья», возле которого навалены целые груды измочаленных розгов. Закон допускает наказание для поселенцев в количестве 25 ударов, но практика доводит это число до ста, до двух сто, причем казаки не жалеют усилий, так как, за ревностное исполнение наказания, получают от золотопромышленника подарки. Что наказание достигает цели, можно видеть из тех славословий этому способу принуждения к труду, какие нередко случается слышать в среде золотопромышленников. По из словам, розги делают больных здоровыми, строптивых послушными, а нерадивых исправными. И действительно, розги доводят усилия рабочих до виртуозности, как они же иногда делали безграмотных крестьян актерами, заучивавшими наизусть громадные роли. Больные, из страха наказания, усердно работают в душных и смрадных ортах, исполняя уроки, которые, казалось бы едва под силу здоровым и сильным людям.
Все это, конечно создает в тайге атмосферу в высшей степени напряженную: в рабочей среде бродит глухое недовольство, которое нередко проявляется в беспорядках, массовых побегах, насилиях над служащими. «Здесь – говорил мне раз уполномоченный, указывая на дерущихся на дворе собак – даже собаки разделяются на два лагеря». Рабочие смотрят на каждого служащего как на врага, ко всякой мере, хотя бы ведущей к улучшению их положения, они относятся с крайним ожесточенным недоверием. «Как же, жди от вас добра» — или думают, или говорят они при всяком случае. И нигде, кажется, нет той трудности создать хорошие отношения между собой, служащим, и рабочими, как здесь, в этой атмосфере, наполненной враждой двух ненавидящих лагерей. По словам рабочих, всякий служащий, прослужив немного в тайге, делается «собакой», — и подобное мнение в сильной степени справедливо: редкий служащий не озлобляется в борьбе с недобросовестностью, злобой и недоверием. Мне приходилось рассуждать со старыми «служаками». как называют рабочие служащих, и любопытно было видеть, с какой пеной у рта они отзывались о рабочих, называя их «животными» и «зверями». Некоторые жаловались на ослабление дисциплины: «Прежде, говорили они, был все-таки порядок; чуть кто из рабочих сказался больным, тут же его и драли на раскомандировке казаки…» В тайге нередки случаи убийства или попытки на убийство служащих, обыкновенно во время работы, кайлой. Замечательно, что подвергшиеся этому служащие не всегда бывают из худших, часто даже это люди сравнительно хорошие; так велико в рабочих ослепление ненависти и так часто между ними встречаются люди, не умеющие обуздать вспышек гнева.
Но если не иметь непосредственно соприкосновения с рабочими, вы и не заметите мрачных сторон приисковой жизни. Вас победит понемногу суровая, но своеобразно-прелестная природа, рабочее движение, раскинутое на громадным пространствах, свободные условия приисковой жизни. Здесь нет, часто стеснительных, требований приличия, люди выступают свободнее и жизнь течет веселее. Проезжают десятки верст верхом, на свежем и чистом воздухе, среди живописных надувов, чтобы посетить знакомого, и собравшееся маленькое общество веселится от всей души. Впрочем, есть одна и неприятная особенность в жизни приискового общества – оно не столь демократично, как общество енисейское. Когда в Енисейске общество прихотливо смешивается, и рядом с богатым золотопромышленником, вы можете увидеть ремесленника, народную учительницу и т.д., в тайге оно представляет тесно замкнутые кружки, в которые трудно проникнуть, хотя, казалось бы, где же и быть демократизму, как не здесь, где вчерашний писарь или конюх делается сегодня богатым золотопромышленником. Между тем, существует некоторая грань между золотопромышленниками и служащими – грань, которую, по всей вероятности, создает общераспространенный в тайге дух дисциплины.
А. Уманьский.
Опубликовано 3 июля 1886 года