Устье Селенги. (Из путевых записок по Восточной Сибири). Часть 4.
На Байкале.
Частное судоходство по Ангаре и Байкалу началось со времен незапамятных, по крайней мере, мне не удалось ни от кого получить ни изустных, ни письменных сведений о начале этой промышленности; ходят себе суда, да и только, также как прежде ходили, говорят старики, и с какого времени началось это, того и деды не помнят. Вот единственный ответ, который я слышал на все мои вопросы о начале и ходе байкальского судоходства. Статистикой прежде заниматься не любили, да и нынче едва ли любят, особенно если кому придется заниматься ею по официальным отчетам; не приведи Господи, такой дичи напорют, что у человека, хоть мало-мало знакомого с делом, просто уши вянут, Других записок тоже никаких не вели, а следовательно приходится основываться только на одном, может быть весьма неверном, предположении. Иркутск, да и вообще вся местность около Байкала, была первоначально населена промышленниками «охочими людьми», приехавшими из России, в обильную тогда всем Сибирь искать счастья, ну и уж конечно денег, а для таких людей и непроходимый дремучий лес, и крутая каменная гора, и бурная неизвестная река – все дорога. Лыжи, олени, собаки, лошади все помогало им забираться дальше, и дальше в глубь неизвестной страны, за драгоценными мехами диких зверей и брать их у диких, непонимающих их настоящей ценности, инородцев силою или обманом, выменивая на топор, кусок свинца, или какую-нибудь безделушку, десяток пушистых соболей. Весьма естественно, что река или море, сравнительно с другими путями представляли для них самый удобный способ перевозки себя и товаров; кроме того, на реке нечего было опасаться ни диких зверей, ни опасных засад или встреч с озлобленными на них инородцами, туземными жителями, так насильно, жестоко, беззаконно занимаемой ими страны, ни с своими земляками, занимающимися разбоем-ремеслом самым выгодным в это ужасное время. Сверх того, по рекам они вернее всего могли надеяться встретить какое-нибудь жилое зимовье или острожек, окопанный рвом, окруженный палисадом с десятком из своей братии – охочих людей; могли отдохнуть спокойно под верной защитой; запастись кое чем; вымыться в бане и перемолвиться русским языком с засевшими тут земляками, а также расспросить про окружающую их местность; или бурятский улус с бесчисленными табунами лошадей и коров или дикое кочевье тунгуса или арочона, — вот и удобное место для торговли, а то и грабежа, если хватит сил. Иногда разве на вооруженном и разукрашенном судне проплывет, как бы ослепив своею пышностью и силою бедные кочевые племена, какой-нибудь стольник и воевода, посланный от благоверного царя и великого государя всея великия и белыя и малыя России самодержца, для суда и правды или для договора с соседними ханами и князьями, или наконец ля приведения их под его великаго государя оборону и руку. За лесом для постройки судов, дело у наших промышленников не стояло: его и теперь еще в изобилии, а тогда девственный, никем еще не тронутый, он представлял и близкий и прочный материал хоть для нового ковчега, а об остальном и из дюжинных никто не станет и ныне: плыть, так плыть, как Бог понесет, а тогда, когда в нашу Сибирь являлись люди, прошедшие и огонь и воду и не задумывались о такой малости, да и при том большая часть из них, если и были уроженцы маловодных губерний, то уж верно, в свою исполненную приключений, жизнь попробовали и бурлачить на Волге и половить рыбу на Урале, тогда еще Яике, с вольными казаками, а может быть, побывали и на Хвалынском, в местах куда стремилась вольница, теснимая на месте, еще новым тогда, крепостным правом и новыми порядками, только что помаленьку начинающимися в России. «Жизнь копейка, голова – дело наживное» — было девизом наших удалых предков. Но мало по малу из зимовьев и острожков образовались целые селения и даже города; улусы и кочевья отодвинулись дальше в глубину лесов и степей; воеводы поселились на постоянное жительство во вновь образованные города, к ним присоединились купцы – посредники между сибирскими промышленниками и Россией. Вырубались леса, зажелтели поля, засеянные хлебом, заблестели вызолоченные маковки православных церквей и там, где прежде только раздавался рев дикого зверя да свист бури, каждое утро и вечер звучал мирный колокол и слышалось слово мира, любви и надежды – вечных неизбежных спутников христианства, а следовательно цивилизации. Меньше стало и удалых голов: кто из низ умер, кто ушел куда-нибудь дальше, и их место заняли, как я уже сказал выше, купцы ремесленники и служилые люди. Дороги, проложенные на сухом пути заменили суда и они уже получили новое назначение. Собственная рыбная производительность рек, на которых стояли города, не могла уже удовлетворить потребностей их жителей: открылись, в некоторых особенно обильных рыбою местах, богатые тони и суда с неводами стали ходить туда для неводьбы и заготовления впрок рыбы; потом богатые нерченские рудники, а наконец и торговля на Кяхте с Китаем служили служат до настоящего времени обильным источником судоходства по Байкалу. Вот по моему и вся история нашего байкальского судоходства. Тут нет ни цифр, ни достоверных фактов, ни бумаг, на которые бы я, в случае надобности, мог сослаться, но что же делать? Я не только не имел этого под руками, но даже не смотря на все мои розыски, нигде не мог отыскать ни какого источника, где бы можно было узнать что-нибудь положительное об этом весьма интересном предмете, да и не только я один, я вероятно всякий, интересующийся как частной так и общей историей морского дела в России, будет весьма благодарен за доставление хоть каких-нибудь сведений или указаний, где можно найти что-нибудь относящееся до этого дела. В сороковых годах на Байкале появился первый пароход, потом лет через десять к нем у присоединились еще два другой компании, а на будущее лето предполагается еще и четвертый, собственно для Селенги.
Судоходством по Байкалу занимаются купцы, мещане и крестьяне, преимущественно жители Листвянничного селения, на этой (иркутской сторне Байкала) и многие из крестьян ильинской воости на противоположной стороне его. На судах этих доставляется за Байкал спирт, соль и русские товары, следующие на Кяхту и на продовольствие забайкальского края, а оттуда привозится на них: соленая рыба, икра и чай. За провоз через Байкал, товаров обыкновенно берется от 30 до 50 коп. Русские товары нагружаются обыкновенно на Листвянничной пристани и доставляются к Посольску; только соль и спирт грузятся на Ангаре в суда меньшего размера: первая в Солеваренном заводе, верстах в 40 от Иркутска, а второй в селении Усть-Балее в 50 верстах от Иркутска и идут до Байкала лямкой; китайские же товары нагружаются или на Селенге, верстах в 20 от ее впадения в Байкал, или на самом Байкале в Прорве, верстах в 10-11 от Посольска. Бесспорно, что пароходство развивающееся на Байкале, представляет весьма опасное соперничество для парусных судов, но совершенно истребить их невозможно; за ними всегда останутся и рыбные промыслы, и даже перевозка товаров, потому что дешевое содержание и обзаведение судна сравнительно с пароходом дает хозяевам из полную возможность перевозить товары дешевле парохода, и товары, которые не следуют на срок, всегда останутся за ними. Много пособляет тут также и то, что владельцы судов, в то же время – и доставщики или, скорее сказать, перевозчики товаров, на суше, потому что доставщиками называется или одно лицо или компания, взявшая за известную плату с пуда доставить от оптовых торговцев целый транспорт товаров прямо куда следует для продажи или промена, например, от Кяхты до Нижнего, Москвы или Ирбити. Эти главные доставщики, в свою очередь, передают товары другим на меньшее расстояние, напр. от Кяхты до Иркутска, а эти уже запрягают под них сколько есть у них лошадей, нанимают соседей и везут их под своим личным надзором и ответственностью перед доставщиком, который, в свою очередь, отвечает за все перед доверившим им товар купцом или комиссионером. Теперь вероятно читателю понятно, почему не только простые, но даже и срочные товары, попадают и будут попадать, вместо парохода на судно; уничтожить это может разве только уж слишком дешевая цена на пароходе, но она еще покуда тоже невозможна, а кроме этого, какие бы меры там не принимали, все они будут недействительны. Между прочим одна из них так оригинальна, что я ни как не могу удержаться чтоб не передать ее моим читателям: пароходское управление решилось не перевозить ни лично самих владельцев судов, ни доставляемых ими товаров, если бы они даже и стали отдавать их на пароход, ни даже тех товаров, часть которых отдана была на суда, и что же вышло? Судовладельцы достали там от кого-то какие-то записки, которых пароходному начальству нельзя было не уважить, посмеиваясь над неудавшейся затеей, комфортабельно переехали на пароходе; товары хоть и с меньшим комфртом перевезли на своих и чужих судах, взяли сами и даже другим дали приличный барыш, а пароход сделал несколько рейсов с одними только пассажирами. Штука не удалась и дело вышло только в убыток себе и, еще хуже, на смех людям, и теперь не знаю, будет ли вперед пароходство подвергать такому остракизму своих пассажиров. Вообще пароходство на Байкале не может похвастаться своим благосостоянием; пароходы то и дело то горят, то ломаются, потом конечно исправляются, замазываются кое-где и пускаются в море, а потом снова и горят и ломаются. Причина этому, я полагаю, не Байкал, в котором некоторые суда спокойно изживают свой век, а скорее частая перемена и смена хозяев и служащих: во время свое существования, впрочем очень непродолжительного, принадлежали они и г. Бенардаки, Рукавишникову и амурским церквам; теперь покуда остановились в ведении г. Хаминова и дай Бог, чтоб продержались хоть в этих руках побольше; авось может быть, и служащие и рабочие, побыв подолее на своем месте освоятся с делом и не будут ни жечь, ни ломать такой полезной вещи, каковы вообще пароходы.
В Сибири очень мало пароходов, да и те идут как-то не удачно; причина этого, конечно, отдаленность края и недостаток людей, знакомых с делом. Прошу каждого войти в положение сибиряка, желающего завести пароход. Для примера, я представлю некоторые расчеты и действия: положим известно мне, что вот по такой-то реке провозится много товаров, и завести на ней пароходство было бы дело не дурное, я сперва, как и следует практическому человеку, высчитываю количество товаров, провозимых по этой реке, все они без всякого сомнения кинутся к пароходу; потом прикидываю плату за провоз из самую большую, какую могут дать, и получается огромная сумма; потом выписываю пароход подешевле, служащих нанимаю тоже подешевле и, лежа на боку, только загребаю деньги; потом эта блистательная идея начинает осуществляться на деле. Река, на которой я предполагаю поставить пароход, мне знакома с детства; я знаю каждый кустик, каждый домик в прибрежной деревне. А дно? Ну, дно! – слава Богу, сколько лет плаваем да благополучно. Не мешало бы сделать промер, да впрочем лучше всего спросить тех, кому принадлежат суда… и вот по этому случаю делается экстренное собрание и между выпивкой и закуской собираются сведения: о глубине реки, ее отмелях, разливах и т.п. вещах, потом уже делаются соображения о постройке парохода. Про пароходы сам я знаю только то, что он движется паром и внимательно вникал на нем разве только в качество вин в буфете. И каких либо сведений мне получить было негде: учился я на медные деньги, книги читать не привык – приходится насчет этого заказа советоваться с каким-нибудь своим же братом который, хоть настолько же, сколь и я, знаком с делом, но только читал какие-то книги и побойчее на язык; потом следуют различные советы друзей и знакомых, знающих и незнающих: от них в голове бедного заказчика образуется какой-то хаос, сумбур, нечто вроде тришкна кафтана. Наконец кое как пароход заказывается или за границей в Бельгии или у нас Екатеринбурге; заводчик конечно, и поймет некоторые несообразности в заказе и постарается из исправить, но опять же ему неизвестны некоторые условия, которые бы необходимо нужно иметь в виду при постройке парохода; но вот заказ исполнен и благополучно доставлен на место. Теперь начинаются хлопоты: для того чтобы пустить его в ход, нанимают служащих, конечно тех которые подешевле и помужиковатее с виду, — «те мол получше, посмирнее, в случае чего помыкай ими куда хочешь – претендовать не станут»; приобретается какой-нибудь немец или француз, которому назначается в будущем громадное жалование и вместе с ним все блага земные. Простосердечный немец начинает работать, но вот пароход уже собран, или почти собран, и у дорогого немца начинаются беспрестанные неприязненные столкновения с моими дешевыми служащими и даже с самим хозяином, особенно, если я вздумаю указать на какие-нибудь недосмотры и упущения; жалуется немец, жалуются служащие и наконец я, приняв во внимание, что пароход уже готов, и даже сделан небольшой пробный рейс, а главное блистательные обещания, данные мною немцу, решаюсь я изгнать его с правом искать на мне судом; немец конечно от всего отступается, а на пароходе его место занимает какой-нибудь механик-самоучка из мужичков: слесарь или кузнец, служивший прежде на каком-нибудь пароходе и начинаются рейсы, а каковы они будут сначала, года три-четыре, когда и лоцман и слесарь-механик не привыкнут хорошенько к реке и к пароходу? Об этом может судить сам читатель. Может быть отдача в частные руки железоделательных заводов в Восточной Сибири привлечет в Сибирь и механиков и инженеров и заставит самих сибиряков, хоть практически изучить это дело и тогда, при здешней дешевизне железа и топлива, сибирские реки покроются пароходами.
Н. Ушаров
Опубликовано 6 марта 1865 года.
Устье Селенги. (Из путевых записок по Восточной Сибири). Часть 1.
Устье Селенги. (Из путевых записок по Восточной Сибири). Часть 2.
Устье Селенги. (Из путевых записок по Восточной Сибири). Часть 3.
Устье Селенги. (Из путевых записок по Восточной Сибири). Часть 5.
Устье Селенги. (Из путевых записок по Восточной Сибири). Часть 6.
Устье Селенги. (Из путевых записок по Восточной Сибири). Часть 7.