О Чудских могилах Минусинского края. Часть 4.
В начале текущего столетия археологическими изысканиями ревностно занимался, в бытность свою в Сибири, любознательный Г.И. Спасский, и результаты собственных изысканий и исследований других издал в своем «Сибирском вестнике», в статьях под общим названием Записок о сибирских древностях (с рисунками), именно: о начертании и надписях (1818 г. ч. 1. Стр 67-85), древних курганах и каменных бабах (ч. II. 147-177), древних развалинах в Сибири (ч. III. 39-94), разных памятниках древности в Сибири северной и восточной – шаманских камнях, пещерах, валах, развалинах (ч. IV. 167-182), чудских копях в Сибири (1819 г. ч. XII. 1-28); в прибавлениях к запискам о сибирских древностях: 1) две совершенно сходные надписи в Северной Америке и Западной Сибири (1821 г. ч. XII. 65-76), 2) О Забайкальских достопримечательностях – городищах и рвах (ч. XV. 1-16), 3) замечания о древностях Киргиз-кайсацкой степи – развалинах, валах и курганах (1822 г. ч. XX. Стр. 321-328). В последствии сведения о каменных бабах и разных лапидарных надписях были дополнены, на основании позднейших исследований, доставленных ему енисейским губернатором Падалко, Костровым и Титовым, в ст. О достопримечательнейших памятниках сибирских древностей и сходств некоторых из них с великорусскими (Зап. Геогр. Общ. 1857 г. ч. XII стр. 133-181).
Что касается в частности исследований его о курганах Минусинского края, то хотя и не видно, чтобы он сам занимался раскопкой могил; но несомненно, что интересовался ими и любил собирать вещи, вырытые из них другими, и коротенькое описание их с рисунками поместил во II ч. «Сибирского Вестника» за 1818 г. в ст. о курганах. Здесь, между прочим, на стр. 169-170 описаны, а на таб. X изображены вещи, преимущественно состоящие из украшений и найденные в курганах близ алтайских гор, а на стр. 171-172 и таб. XI – вещи, найденные близ саянских гор в Минусинском крае. Между вещами алтайскими, кроме медных, много было у него серебряных, прекрасной отделки; между саянскими – ни одной серебряной, а только медные и весьма немного железных. Вещи, найденные в Минусинском крае, следующие: кинжал ( фиг 1), обыкновенной формы, 3 ножа (фиг. 2), разной величины, но все с согнутым лезвием, какие обыкновенно здесь встречаются; искусно сделанная бляшка (фиг. 3), бывшая, кажется, на седле, 4 продолговатые, плоские вещицы от платья или сбруи, серьги с привеской (фиг. 4), пряжка от пояса (фиг. 5) в виде широкого, сплюснутого кольца с дырочкой для захвата крючком, пуговица пирамидальной формы, 3 копьеца от стрел, железные прочие вещи все медные
Далее следуют у него ревности вырытые просто из земли близ «чудских» могил и, по предположению его, новейшей работы. Сюда принадлежат:
а) маленьких (вершка 1,5) медный истуканчик (фиг. 6), найденный в медном футляре на правом берегу Енисея, близ Саянского форпоста. Истуканчик представляет человека, с замечательно большим брюхом и толстыми руками и ногами, сидящего на камне, положенном на быке или лучше – слоне, судя по голове как бы с хоботом, и упершегося ногами в это животное, которое от двойной тяжести представляется потому притиснутым к пьедесталу статуэтки.
б) 3 кружка медные, по словам доставившего их сагайца, найденные на степи. На одном рельефные концентрические круги, в срединном из них драконы; на другом изображены две маленькие нагие человеческие фигуры, как будто дети, в энергическом положении драки: в левой руке держат по ветви, а в правой по орудию – у одной вроде копья, а у другой в роде топорика или кирки. У обоих кружков на стороне с изображением в средине по петельке. Третий кружок без петли, с плоской металлической рукояткой, удобной и для держания, и для привешивания кружка. Одна сторона, как и у предыдущих, гладкая, а на другой рельефные изображения: с правой стороны старик и сзади его старуха, как бы опирающаяся на него или, пожалуй, заигрывающая с ним, оба как бы с рожками или по крайней мере с взбитыми волосами; от них идет большая птица, в роде драхвы, заворотивши назад голову; с левой стороны на встречу всем этим фигурам идет олень или лось, толи навьюченный чем-то в роде рогов, толи с седоком, наклонившимся к шее животного и поднявшим руки вверх. Человеческие фигуры стоят под раскидистым деревом с плодами, ветви которого тянутся и над всеми прочими фигурами; поверх дерева кружок в роде солнца. Вся эта сцена происходит на берегу, подле воды, приметной по изображенным тут рыбам, плавающим у поверхности ее.
Наконец, в) шишкак, или шлем (фиг. 7) в виде опрокинутой воронки, с ободком, сделанным из листового железа, скрепленного гвоздиками. Найден на берегу р. Аскыза и вероятно был вымытым из могилы.
Эти последние находки, именно, истуканчик, кружки и шишак, Спасский почему-то считает «сомнительными», находя назначение и употребление их непонятным.
Но, во-первых, касательно шишака не может быть сомнения, что эта шапка шаманов (тат. кам), какую обыкновенно надевают они, когда шаманят. У монголов-шаманистов она называется маяхипчи, у татар камных-бючах.
Больше затруднений к объяснению представляет истуканчик. Спасский удачно, впрочем, предполагает в нем сходство с Эрлик-ханом, адским божеством буддистов, а П. А. Бадмаев, видевший рисунок его, считает это изображением одного из докшитов, что в сущности почти одно и тоже. По свидетельству Кастрена, и у минусинских татар Эрлик-хан пользовался и пользуется уважением, вероятно, унаследованным от проникавших сюда буддистов. Он говорит: «Кудай представляет в татарской мифологии доброе начало; все же прочие враждебные Кудаю существа называются айна. Эти живут под землей и подчинены наибольшему, называемому Ирле-ханом. Как богатыри мифические пользуются покровительством Кудая, так шаманы находятся в дружественных отношениях с Ирле-ханом, и каждый имеет к услугам по нескольку айн, присутствующих и помогающих ему при заклинаниях». По представлению нынешних татар, то Иль-хан, царь дьявол, — уже бог земли, носит черную одежду, шапку и сапоги тоже черные; волосы имеет черные и длинные, бороду длинную, сивую, т.е. с проседью, нос небольшой; сам толст, ленив и неповоротлив, лежит постоянно на земле, но помогает шаману при лечении больных. – Камень, на котором сидит уродливая фигура истуканчика, не означает ли целой земли, а животное – слона, на котором стоит она, по представлению некоторых народов?.. Между буддийскими божествами есть и другое – Махураги, существо то злое, то доброе, санскритское название которого, по переводу монголов, значит: имеющий большое чрево.
Что касается до медных кружков, называемых обыкновенно зеркалами, то об этого рода древностях, часто находимых здесь, подробнее скажем ниже – при обозрении древностей, хранящихся в музее Сибирского отдела Императорского Рус. Географического Общества. В настоящем случае заметим только, что как эти, так и другие предметы монгольского происхождения весьма часто попадаются здесь и не в могилах, а под верхним слоем земли и даже просто на степи. Это обстоятельство как будто свидетельствует о том, что они обронены были монголами во время вторжений их в этот край и битв их с туземцами: ибо нужно думать, (как подробнее было сказано об этом в другом месте), что монголы хотя и владели этим краем с XIII – XVII ст., но, кажется, никогда надолго в нем не оседали, а чаще являлись набегом, в качестве временных завоевателей или усмирителей непокорных киргизов.
По собственным словам Спасского, все эти находки Минусинского края, равно и алтайские, были жертвованы им в Императорскую публичную библиотеку, по званию почетного ее библиотекаря, с присовокуплением у ним черепа, вырытого тоже из «чудского» кургана и весьма сохранившегося. «Он принесен мной в дар библиотеке, говорит Спасский, как предмет довольно редкий и важный, по ясному свидетельству его о монгольском происхождении покойника, такому свидетельству, которое можно распространить отчасти и на прочие курганы, отличающиеся те ми же наружными признаками. Сверх того, должно заметить, что однообразие формы монгольского головного черепа – поразительно: если мы видели одну голову монгола или калмыка, то видели уж все головы этого народа». В последствии доставлено было ему в Петербург еще много вырытых из курганов медных и костяных вещей, в особенности П.К. Фроловым (бывшим томским гражданским губернатором и главным начальником алтайских заводов). Из этих последних вещей большая часть передана была в 1843 г. М.П. Погодину, «для лучшего сбережения их между редкостями его музея», а остальны в 1847 г. поступили к гр. А.С. Уварову, которому в тоже время подарен был атлас, содержащий в себе рисунки «чудских вещей, полученных от Фролова и других разных лиц». Хотя и при этом атласе, говорит Спасский, не достает описания мест, где именно найдены были вещи; однако во всяком случае небесполезно бы его издать в свет». Был ли он издан, согласно желанию жертвователя – не знаем.
В 20-х годах текущего столетия достойным приемником Спасского в любви к археологическим изысканиям был А.П. Степанов, первый Енисейский губернатор (1822-1833 г.), просвещенный начальник новооткрытой губернии, оставивший по себе долгую память. Во времена своих начальнических поездок по губернии, любознательный, он не упускал без внимания и древностей, которыми богат особенно Минусинский ее округ: наблюдал древние курганы, замечал их форму, местонахождение и расположение, надписи на могильных камнях, расспрашивал о внутреннем устройстве и содержании курганов, приобретал древности, заставлял при себе разрывать могилы. И каждый чиновник, командируемый по делам службы, обязан был доставить ему какие-нибудь сведения – этнографические, археологические, естественноисторические и пр.; древности, кем бы то ни было найденные в земле, поступали в руки земских властей и отсылались к нему же: в последствии Кастрен извинял этим скудость своих археологических приобретений для Академии. Сведения о древностях Минусинского края, приобретенные и непосредственно, и через посредство других, Степанов изложил в общем живом очерке на стр. 123-132 1-й части своего описания Енисейской губернии. Этими же средствами он составил богатую коллекцию древностей Минусинского края. Эрман видел ее в проезде через Красноярск в 1829 г. и отзывался о ней с большой похвалой, называя ее «замечательной». Все могильные древности, какие были изображены на рисунках у Палласа и Спасского, «сообщающих по словам Степанова, довольно ясную идею о вещах минусинского геркуланума», находились в этой коллекции. А эти древности суть: шлемы, бердыши, копья, стрелы, кинжалы; оправа седел, иногда с золотой насечкой, удила с серебряной, стремена; металлические зеркала, бляхи с изображениями или изображающие собой животных и людей, подвески, серьги, кольца, погремушки, блязики, или наручники, подобные тем, какими в настоящее время украшаются казанские татарки; ножницы, ножи, сосуды грубой работы, котлы, таганы и многие другие, которых употребление неизвестно, — все такие вещи, которые отнюдь не дают мысли о принадлежности их особенному народу, по культуре отличному от известных туркских и монгольских народов, живущих и живших в Северной и Средней Азии, — какой-то загадочной чуди… «Я желал бы, говорить, прибавить свои; но в них отличается только серебряный сосуд, бывший в употреблении для сохранения гадательских жеребейков (подобный и ныне стоит в кумирне в Маймачине), и железный шлем, покрытый серебряной решеткой (У Ойратского хана Саин-Сурдэнгэ, был даже шлем из чистого золота). О богатстве его археологической коллекции свидетельствует уже то, что одних металлических зеркал у него было больше 20-ти. Они, по его словам, сделанные из меди или смеси металлов (бронзы), имеют всегда форму круглую и так гладко выполированы с одной стороны, что иные в них, лежа несколько веков в могилах, сохранили всю ясность. С задней стороны они имеют ушки и различные рельефные изображения: решетки, цветы, деревья, животных, фигуры человеческие, группы людей и даже буквы. При моих глазах, говорит, выкопано было одно, состоящее из металлической смеси, имеющей вид пластины, к сожалению разбитое заступом, но с превосходным барельефом, которого искусная обработка сделала бы честь новейшим временам. Полковник Мейн-Дорф, проезжая через Красноярск в Кяхту, видел его у меня и сделал слепок. Коллекция зеркал обратила на себя внимание и ученого Эрмана. Не лишены интереса его замечания об этих зеркалах. «Кроме обыкновенных остатков древности, говорит он, каковы: оружие, орудия рудокопов и украшения, которые достаточно описаны Спасским и другими, у Степанова весьма много медных кружков от 4-6 дюймов в диаметре, одна сторона которых выполирована, как зеркало, а другая у всех имеет петлю, очевидно, для удержания зеркала. Кольцеобразная часть поверхности, окружающая эту петлю, покрыта прекрасными рельефами, которые, как здесь, так и на украшениях представляют большей частью фигуры животных. Замечательно, что между этими фигурами я нигде не видел изображения аргала, или дикого барана, которое часто встречается на памятниках сибирских охотнических племен; напротив изображение осла, который и теперь в южных соседних странах в большом употреблении, есть почти на каждом виденном мной рельефе. Но весьма важно то, как справедливо заметил г. Степанов, что металлические зеркала встречаются в тех могилах, которые теперешние обитатели Минусинского края – татары приписывают вымершему и отличному от них племени; но это вымершее племя, которое мы знаем теперь только по особенности его могил и горному искусству, не так резко отличается от всех теперешних обитателей Сибири, как полагали доселе, основываясь на русском названии его чудью».
Не менее зеркал, если не более, замечательны были в археологической коллекции Степанова древности, найденные не в могилах, а случайно на пашнях и в обрывах. Это – разной величины стрелы из кости, серпентина, агата, яшмы, халцедона, сердолика, кирки и большие иглы из зеленого и светло-фиолетового нефрита, молотки из точильного камня, разной длины и толщины, цилиндры из песчаника, серпентина, яшмы, — минералов находящихся здесь в изобилии.
Касательно вида и формы предметов своей археологической коллекции Степанов вообще замечает, что они подобны одни другим; только в самых древних могилах они все медные, а в новейших перемешаны с железными или все железные. Что же касается до каменных, то они должны принадлежать древнейшим народам, может быть, в самом деле чуди.
Интересно было бы знать, куда девалась его богатая коллекция древностей; но наши поиски не привели ни к чему. Особенно интересны его зеркала с «буквами»: не составляли ли они целых надписей, которые, может быть, послужили бы к определению времени происхождения самих курганов, где зеркала были найдены?
Летом 1847 г. производил здесь раскопки А. Кастрен, путешествовавший по поручению Академии наук. Имея главной своей задачей лингвистико-этнографическое изучение финского племени (самоедов и остяков) на всем его протяжении и не признавая здешних могил могилами собственно финского (чудского) происхождения, он раскопку их хотя и не считал в числе прямых своих обязанностей, однако между лингвистическими и этнографическими изысканиями имел время и повод исследовать здесь курганов 20-ть, именно в степях – качинской (по левую сторону Енисея ниже Минусинска), сагайской (по левую сторну р. Абакана) и особенно койбальской (между правой стороной Абакана и левой Енисея); и потому в письме к Раббе (от 29 июня 1847 г. из Шуши) в шутку называет себя «исправляющим здесь 3 месяца должность могильщика», о чем де может засвидетельствовать С-Петербургская Академия, куда в скором времени явится множество вырытых мной черепов.
Некоторые подробности о результатах его раскопок и вообще археологических его изысканий в Минусинском крае узнаем из писем его к Шегрену и донесений его в Академию наук. Так в одном письме к Шегрену (из Шуши от 15 июня 1847 г.) он писал: «что касается до моих антикварных занятий, то я доселе обращал особенное внимание на курганы и из них раскопал 10 древнейших и 4 позднейших. В старых курганах (земляных могилах, преобладающих в верховьях Енисея – местах нынешнего жительства отатарившихся народцев самоедского и остякского племени, преимущественно интересовавших его) я находил обыкновенно большее количество остовов людей и животных, более или менее истлевших, различные медные вещи и разбитые глиняные сосуды. Человеческие скелеты лежали или на спине, или на боку, в деревянных или каменных гробах. В каждом гробе я находил по большей части два скелета (мужа и жены), из коих один оказывался совсем разрушившимся. Скелеты в гробах находятся обыкновенно на аршин ниже поверхности земли. Но кроме этих (что в гробах) находят часто человеческие скелеты и в самих курганах, тотчас под верхним слоем земли. Эти весьма недавнего происхождения; потому что у татар есть обычай хоронить мертвых в старых курганах, если нет по близости возвышенностей. Это напомнило переедание, существующее в Томской губернии, — о том, что «чудские» могильные бугры от того так необыкновенно высоки, что мертвых хоронили одного над другим. Таким образом охотник до преданий и здесь может сослаться на латинское двустишие: По какому-нибудь поводу шушукает молва; частица правды есть всегда, даже и в басне.
Позднейшие курганы принадлежат теперешним татарам.
Вопреки Степанову, который категорически утверждал, что в каждой плоской могиле (так. наз. маяк) находится всегда только по одному покойнику, Кастрен говорит, что и в такой древней 4-угольной, обставленной камнями и разделенной на отделения могиле он нашел 4 человеческих скелета, — и черепа их, из которых только один сохранился вполне, кажутся ему весьма отличными от тех, которые находил в позднейших татарских могилах, но какого они происхождения – решение этого вопроса предоставляет физиологам.
В параллель свидетельству Кастрена об обычае татар Минусинского края хоронить своих покойников иногда в старых курганах, подтверждаемом скелетами, находимыми в самой насыпи над могилами, считаем не лишним напомнить здесь, что подобнее явление встречается всюду – в старом свете и новом, в Сибири, России, Европе и Америке, у народов тунгусских, монгольских, финских, германских, индейских и проч. Так, при раскопке кургана в Киргизской степи, в 5 верст. от укрепления Верного, г. Радлов нашел в насыпи остов человека, обращенного головой на север и очевидно схороненного здесь в позднейшее время; потому что могила с насыпью в материке оказалась расхищенной. – При разрытии одного из курганов в в долине на левом берегу р. Чарыша, из которых иные были обставлены аспидными плитами, врытыми, одна подле другой и мало выдающимися наружу, Ладебург, по снятии пласта в 1 фут, нашел человеческий скелет головой на ЮЗ., а на фут глубже – другой, головой на СВ. При дальнейшем разрытии найдена была круглая мраморная колонна в 1 арш. вышины, на пьедестале в 0,5 арш. вышины, — очевидно, намогильный памятник; непосредственно под колонной – лошадиный остов с остатками сбруи (железа и меди), а на 5 арш. глубже, в глиняном пласту – еще человеческий скелет, головой на СВ., вероятно 12-ти летнего мальчика. Подле головы его стоял глиняный сосуд с глиной же, подле скелета – просверленные жемчужины, стекловидные кусочки (бусы), дюжина круглых, высохших до желта позвонков, маленькая медная сердцеведная погремушка с двойным дном и с камешками в ней (игрушка) и другие вещицы: вырезанный из саксаула маленький рог сайги, пара просверленных камней, орлиные когти (Когти птиц и зверей находили и в мерянских курганах, обык. на шее, и не только натуральные, но и металлические, что по видимому указывает на религиозное их значение, как амулетов), идол из саксаула и несколько гладких дощечек, из того же дерева. Работники, разрывавшие могилу, заверяли, что в насыпи тела калмыков: если у киргизов был обычай хоронить в старых курганах, то он мог быть и у калмыков. – В кургане семипалатинском, который обследовал Армстронг, над выложенной камнем старой могилой в материке, с костями человеческими, но без черепа, и принадлежащей, по всем соображениям, к шаманской эпохе, при разрытии, прежде всего в самой насыпи отрыта была могила, но без покойника, очевидно, позднейшая, все вещи которой (пластинка с изображением пирамиды – субура, раскрашенный человеческий череп – гапала, такая же бычья голова, медная кайла, деревянная ножка, глиняный сосуд с разными вещицами, муравленый сосуд с жироватой гущей, кости животных, угли со смолой для курения и пр.), как принадлежности буддийского погребального культа, по объяснению Галсана Гомбоева, несомненно свидетельствуют о вторичных, уже по обряду буддийскому похоронах над погребенным в старой могиле (Но не были ли это похороны над новым покойником тело которого почему-нибудь было не отыскано?.. Бывали случаи похорон одних вещей, принадлежащих покойникам: вспомним могильный бугор над чулком Гурбэльджин-Гуа, — похороны над юртой, рубахой и онучами Чингиса), совершенных родственниками по распространении здесь буддизма Заей Пандитой. «Новые буддисты, прибавляет Гомбоев, родственники, или знакомые, или старые люди, благоговевшие перед древностью, могли упросить какого либо почитаемого ламу совершить новый обряд над покойниками, похороненными в этих могилах по старому (шаманскому) обряду (в двух других могилах, находящихся поодаль от главной, центральной, Гомбоев предполагает похороненными приближенных или слуг война; в ней зарытого). При вторичном, — буддийском обряде насыпь была подновлена, что подтверждают и арки (из кирпичей, которых нет в нижней могиле, выложенной одним шиферным сланцем), вновь построенные для прочности насыпи, и положены были буддийские вещи, найденные в насыпи. Следовательно, насыпь и могилы пережили, так сказать, две эпохи – шаманскую и буддийскую: могилы в материке с найденными в них вещами напоминают собой шаманизм, а насыпь со всем найденным в ней – буддизм» — Курганы с несколькими покойниками один над другим, встречались и в разных местах России. Так, двухъярусные курган, с мужским скелетом внизу и женским вверху или наоборот, не раз были находимы при раскопках в Московской губернии, а в Звенигородском ее уезде был разрыт курган даже с тремя скелетами: один найден на 1,5 арш. от поверхности, другой на 1,25 арш. ниже, третий под ним еще на аршин глубже. Обычай хоронить покойников под одним курганом существовал и у мерян (финского племени), причем, как показали раскопки курганов в Ярославской и Владимирской губерниях, в нижней части могилы обыкновенно простое погребение, а в верхней сжигание; так напр. в 2-х курганах у с. Большая Брембола (близ Переславля Залесского) под слоем жженых костей ниже лежал слой просто погребенных остовов, а в кургане близ с. Веськова (там же) под слоем жженых костей находились даже два слоя остовов, один над другим. Гр. Уваров замечает при этом, что совершенно подобное явление встречается также и в курганах Дании, принадлежащих первому периоду железного века, с тем только различием, что погребение в Дании предшествовало обычаю сжигания, между тем как у мерян оба способа употреблялись одновременно, хотя и встречаются в разных слоях курганов. – Достойно замечания, что обычай хоронить в насыпи старых могил, по свидетельству док. Much’а, в древности был в употреблении и у народов американских. «В древних американских курганах, говорит он, случается иногда видеть, что индейцы позднейшего периода, вероятно. Начальники, дозволяли хоронить себя в этих древних mounds, так что в глубине находят истлевший скелет первого обладателя могилы, а выше – еще хорошо сохранившийся скелет нового незваного гостя. Очень интересно относящееся сюда новейшее известие. В декабре 1870 г., в присутствии ученой комиссии, была разрыта древняя могила при St. Louis на Миссисипи, в 40 фут. вышины и 300 ф. длины. При раскопке найдены были кости 3-х различных рас: вверху кости белых, в средине – нынешних индейцев и в глубине кости древних строителей могил, которые жили здесь раньше индейцев, владевших страной при завоевании ее (европейцами). Кости этих древнейших обитателей лежали в двух больших каменных отделениях».
Но возвратимся к Кастрену. В другом письме (из Минусинска от 5 сен. 1847 г.), при отправлении в академию ящиков с древностями он писал Шегрену: «в 1-м ящике 4 черепа, вынутые из 4-х разных могил позднейшей эпохи, и все 4 татарские. Во 2-м ящике: а) 4 черепа, найденные в древнем кургане Качинской степи и лежавшие, против обыкновения, на боку; б) часть черепа из того же кургана; в) верхняя часть черепа и несколько седельных украшений из латуни, отысканных в огромном могильном бугре на правой стороне Енисея; г) несколько заржавевших железных штук, вероятно от седла, найденных в позднейшей татарской могиле; д) татарский музыкальный инструмент. В 3-м ящике: а) 4 попорченных черепа из одного хоть и древнего кургана, но найденные на глубине, значительно меньшей обыкновенного, а потому вероятно позднейшего происхождения; б) череп, найденный в другом кургане на глубине еще меньшей; в) детский череп из кургана на Сагайской степи. В 4-м ящике: 5 черепов, 3 ножа, топор и различные седельные украшения из одного небольшого кургана на Сагайской степи. При этом нужно заметить, что два черепа найдены в рыхлой земле, а три остальных — в каменных гробах, в которых скелеты лежали на спине. В 5-м ящике: 2 довольно полных черепа и части других черепов из двух курганов на Койбальской степи; на дне того же ящика – часть одного из глиняных сосудов, какие попадаются почти в каждом кургане. – Некоторые из посылаемых черепов, к сожалению, так гнилы, что рассыпаются даже и в руках, и потому, вероятно, сильно попортятся от длиной дороги. Это тем прискорбнее для меня, что они-то и обошлись мне дороже всех прочий вещей. – В 6-м ящике: а) 22 железных наконечника стрел, десяти различных родов; б) узды, стремена и другие железные вещи; в) железный ковчежец; г) 7 ножей, большей частью медных; д) 3 кинжала; е) 2 копья; ж) железная лопата; з) 2 медных кружка; и) медный наперсток; к) род топора медного; л)железное орудие, употребляющееся, вероятно, для вырывания кореньев кандыка и сараны; м)камень, похожий на печать; н) латунная человеческая фигурка; о) 3 медяшки; п) медное решето; р) род каменного болта; с) медный гвоздь; т) части кольчуги; у) род медной секиры; ф) часть медного зеркала; х) костяшка, вероятно, висевшая на поясе. Все эти вещи (6-го ящика) найдены на обеих сторонах Енисея, выше гор. Минусинска, и не в курганах, а при распахивании земли. Из Иркутска он отправил в Академию еще несколько каких-то древностей Минусинского края и в том числе кусок огромного лома, вероятно, употреблявшегося для добывания курганных камней. Все древности собранные Кастреном, интересно было бы видеть по крайней мере в рисунках; но, к сожалению, ни рисунков, ни подробного описания вещей нет в издании Шифнером его Reiseberichte und Briefe.
Здесь исчислены нами не все древности, какие Кастрен и сам отрыл в курганах, и приобрел от других. «Из этих предметов, писал он в Академию, у меня осталось еще кое-что, и если Академия пожелает, я готов уступить ей эти вещи».
Но уже и этого не полного перечня добытых им древностей достаточно для того, чтобы убедиться, как богаты были результатами его археологические изыскания в Минусинском крае. Неудивительно после сего, что на основании этих древностей, в соединении с собранными им материалами мифологическими, лингвистическими и этнографическими, он надеялся определить с достаточной верностью происхождение большей части этих древностей и тем прояснить доисторический быт Сибири. В донесении своем, представленном в Академию (8/20 февраля 1849 г.) по возвращении, он писал: «по части археологии я обращал внимание главнейшим образом на многочисленные могилы и надписи Минусинского округа… Не хочу хвалиться заранее, но мне кажется, что я почти наверное определил происхождение большей части этих остатков древности, и что этим мне удастся несколько рассеять глубокий мрак, покрывающий страну южной Сибири». Был ли этот вопрос им специально обработан, — нам неизвестно: ничего подобного мы не нашли ни в Историко-филологических бюллетенях Академии, где первоначально печатались его письма, донесения и некоторые исследования, ни в других изданиях его сочинений, ни даже в его Ethnologische Vorlesungen uber die Altaischen Volker, где, по видимому, естественнее всего можно было ожидать раскрытия этого вопроса и где, между тем, находим только общую заметку о том, что «большая часть курганов обязана своим происхождением, вероятно киргизам». Потому думаем, что этот вопрос им не был обработан, тем более, что он и главнейших своих трудов, — лингвистических (грамматик) сам не успел довести до конца (ум. 1852 г.).
Основываясь на отрывочных заметках, мимоходом высказанных Кастреном в письмах к друзьям и путевым отчетам, можно, однако, отчасти догадываться о тех выводах, к каким привели его археологические изыскания в здешнем крае и которые он, вероятно, имел в виду систематизировать и развить в последствии. Хотя вопросу о происхождении здешних доисторических памятников вообще и могил в частности мы намерены посвятить отдельную статью; но и здесь в заключение обзора археологических разысканий Кастрена считаем не излишним собрать воедино и кратко изложить рассеянные по разным местам его Reiseberichte und Briefe заметки и выводы его о происхождении могил, — тем более, что они бросают большой свет и на археологические изыскания других, предыдущие и последующие.
Основываясь на такого рода фактах, как большее или меньшее сродство финских языков с языками всех народов, живущих в алтайских и саянских горах; остатки, обрывки финского племени и сродного с ним самоедского и остяцкого, по его мнению, здесь сохранившиеся в койбалах, моторах, соётах, аринах и других народцах, с течением времени отатарившихся; уцелевшие доныне названия местностей явно финского происхождения; поразительное сходство татарских богатырских песней с подобными финскими; наконец, повсеместные здесь предания о «белоглазой чуди», которая будто бы заживо похоронила себя в могилах при появлении «белой» березы, предсказавшей завоевание страны «белым царем», Кастрен с вероятностью заключает, что финны когда-то в туманной дали веков жили у Алтая и Саяна или по крайней мере проходили через эти места, а происхождение нынешних самоедов и остяков в этих местностях считаем почти несомненным. Но он далек от мысли, принятой многими, будто здешние так называемые «чудские» могилы принадлежат собственно чуди, т.е. финнам. Такое мнение, как он предполагает, образовалось от обычая здешних русских – все вообще народности неизвестного, чуждого, не русского происхождения называть чудью, как напр. называл их один енисейский чиновник, когда на вопрос Кастрена о национальности самоедов, тунгусов, остяков и якутов – отвечал: «да хоть бы они там говорили себе разными языками, а все-таки все они – одна чудь». Напротив, говорит он в одном в одном письме к Шёгрену (5/17 августа 1849 г._, «мои археологические разыскания приводят меня все более и более к заключению, что древние памятники Минусинского края (разумеет и могилы, и надписи на скалах) большей частью монгольского, киргизского и татарского происхождения и только весьма не многие самоедского и остяцкого» (разумеет соётов и другие здешние народы, причисляемые им к этим племенам). Особенно много здесь следов своего пребывания оставили киргизы – не только в могилах, но и в лапидарных надписях. Так как, по его мнению, здешние «чудские могилы отнюдь не финского происхождения», то, понятно, исследованием их он и занимался неохотно, почти только по предписанию Академии, как предметом, не входившим в круг прямых его и без того сложных занятий, и писал в свое оправдание к Шегрену, что ultra posse nulus obligatur.
Н. Попов.
Опубликовано в марте 1877 года.
О чудских могилах Минусинского края. Часть 1.
О Чудских могилах Минусинского края. Часть 2.
О Чудских могилах Минусинского края. Часть 3.