Статьи
Краеведение
О Чудских могилах Минусинского края. Часть 3.

О Чудских могилах Минусинского края. Часть 3.

Касательно пирамидок сам Паллас, как видели, делает догадку, что они, быть может, служили дл шахматной игры. Но была ли она известна азиатам Средней Азии? По свидетельству китайского этнографа при Сунской династии Е-лунь-ли (XII ст.), «кидане проводили (лето) в юртах, в игре в мяч и шахматы, в борьбе» и пр. Потому догадка Палласа не лишена основания. Зарубки и круглые углубления на сторонах пирамидок, сделанные вероятно, для большего удобства при схватывании и держании их руками, потными и сальными, не противоречат этой догадке.

Вещица вроде прямого шила с маленькой рукояткой и дужкой на конце для привешивания к поясу, очевидно, инструмент для прокалывания кожи, напр. при лечении животных, при шорных и сапожных работах и т.п. Им удобно также умерщвлять пойманных небольших животных. Тот же Е-лунь-ли в своей «Истории киданей», описывая царскую охоту, упоминает о привешенном у государя шиле, сделанном из золота и яшмы и носившем название кинжала, «для умерщвления гусей и закалывания уток; на него втыкалась первая пойманная птица, у которой тот час же выщипывали перья». Кроме того, это орудие могло служить для поддевания маленьких горячих предметов: углей, кусков мяса и т. п.; словом, могло иметь разнообразное употребление в кочевой жизни. С описываемым орудием очень схоже шило из мерянских курганов.

По поводу свидетельства Палласа о почетном жезле Степанов замечает, что не следовало фантазировать, да и не всякому слуху нужно было верить. Но Паллас, сообщая о нем сведение, прилагает и рисунок самой вещи. Это цилиндрическая трубка или втулка, с дырочкой с боку дл гвоздя: в трубку, очевидно, вставлялось древко, на конце которого, может быть, прикреплялось еще копье. С одного бока втулки заостренное удлинение в роде кирки или точнее – длинного клюва, по выражению Палласа, «костыль»; с другого, противоположного, — передней части (голова, шея и ноги) двух аргалов, смотрящие в разные стороны и слитые в одну фантастическую фигуру. На каменной бабе киши-таш есть изображение древка в руках всадника, на верху со значком, разделенным на три лапости и похожим, по замечанию Палласа, на ключ с бородкой (тонкое удлинение в виде клюва на рисунке очень могло стушеваться), а по средине древка скобка. Если описываемый нами предмет с аргалами укрепить на древко, то он очень будет походить на этот ключ с бородкой. Такая же точно находка из Минусинского края, как увидим в своем месте, есть между древностями, доставленными археологу Дозорову г. Лопатиным, только с одним аргалом на одной стороне трубки, но на другой с таким же удлинением, в виде клюва и ушком на нижнем конце трубки, может быть, для привешивания напр. кистей, лент, лоскутков, материи, конских воосьев (бунчука) и т.п. Хотя Плано-Карпини и замечает о монголо-татарах, что «некоторые из них носят пики с железным крюком на конце, чтобы им можно было стаскивать человека с седла; но рассматриваемое нами оружие, при всем сходстве с пикой подобного рода, едва ли имело ее назначение – стаскивать неприятеля с седла: удлинение в роде прямого клюва мало пригодно для этого. Фигуры аргалов, не имеющие никакого практического значения, украшение древка вьющимися спиралью золотыми полосками, в роде украшения жезла у шамана Диаваны, — все это заставляет предполагать, что это действительно какой-то почетный военный знак (жезл) или знамя, и только в крайности могло служить оружием для обороны. По свидетельству китайских летописей, хагасы на войне употребляли и знамена. В приведенном сказании о Чингисхане упоминаются «копья с кистями», а переводчик его о. Палладий, считая их значками (военными), в подтверждение приводит свидетельство из Юаньши (истории монгольской династии в Китае) о том, что в армии Чингисхана темники, тысячники и сотники носили при себе древки, или копья с известным числом кистей для показания их степени. Китайский этнограф при Суинской династии Мэн-хун (XIII в.), описывая монголо-татар времен Чигисхана, говорит: «те богатыри, которые предстоят по обеим сторонам Чингиса с луками и стрелами и знаками достоинства, называются Ху-вэй (ху – «охраняющие», вэй – окружающие, гвардия). Под «знаками достоинства» можно разуметь здесь разные пайцзы, в роде тех, какие давались разным высшим чинам в государстве, как знаки достоинства, о чем этнограф говорил выше; но телохранителю свойственнее тоже такой знак достоинства, который при случае мог служить и орудием для защиты, как лук и стрелы. Эти почетные знаки гвардии Чингиса, может быть, сходны были с оружием, о котором идет речь. Подобного рода оружие находили и в других местах. Прототипом его, кажется, были каменные боевые молоты, изображения которых можно видеть напр. на таб. II в ст. Г. Лерха: «Орудия каменного и бронзового веков в Европе». Далее следовали каменные секиры или топоры с головой какого-нибудь животного на другом конце. Такой напр. боевой топор из Олонецкого края доставлен был в Археологическое общество г. Рыбниковым. Оружие это вышлифовано из довольно твердого камня и имеет в середине отверстие для древка или рукоятки; с одного конца длинное лезвие, на другом – скульптурное украшение, представляющее, вместо наших аргалов, голову животного, похожую на медвежью. Подобный каменный боевой топор из того же края есть в коллекции Бутенева; но вырезанная на нем голова напоминает голову лося. «На одном конце его изображена, и очень удачно, голова лося, что и весьма естественно для народа, жившего под 72° с.ш.: не львов, не слонов могли они изображать, а только хорошо известных им животных. Другой конец орудия несколько заострен, как бы для нанесения удара, а почти в середине длины находится отверстие для насаживания его древко или рукоятку. Можно предполагать, говорит г. Бутеров, что это орудие принадлежало какому либо князю или вождю того древнего народа и может быть служило символическим знаком его власти; или не было ли оно знаменем, и могло, в крайнем случае служить для обороны, как и ныне большая часть знамен имеет на древках небольшие копьеца». Дальнейшую фазу развития оружий этого рода составляют подобные оружия из бронзы или меди, к которым принадлежат и наши. С минусинскими находками особенно очень схожи бронзовые оружия, найденные в Ананьинском могильнике (в 5 вер от Елабуги, с версту от дер. Ананьиной и р.Тоймы, впадающей тут в Каму). Невоструев называет их то «военными секирами», то «боевыми молотами». Из них очень схож с нашими бронзовый боевой молот №11 (см. А. фиг. 17), у которого с одной стороны втулки (дл. ее 11,5 дюйма, шир 0,75 д.) вместо аргала, толстое удлинение в роде молотка, а с противоположной – тонкое в виде клюва, в 9 дюймов длины, с ушком между ними и втулкой, по видимому, тоже для привешивания напр. лоскутков, лент, волосьев и т.п. и который найден был при мужском скелете на месте правой руки; но особенно похож боевой молот № 12, с головой кабана на одной стороне втулки, вместо аргала, и таким же клювом на противоположной, найденный на берегу Камы повыше Ананьинского могильника. С этим оружием в свою очередь почти до тождества схожа боевая секира, тоже с украшением в виде кабаньей головы, на таб III. Фиг. 46 (А. 18) в ст. г. Лерха: «Орудия каменного и бронзового веков в Европе». В объяснение этих секир, или молотов Ананьинског омогильника г. Невоструев говорит: «надобно думать, что военная секира составляла более знак отличия, достоинства и власти известных лиц, каковое значение securis имела у римлян, показывая достоинство консула, диктатора и др., или в Византийской империи pelekus, составляя отличие придворной стражи чинов, или как у нас прежде придворные рынды имели серебряные секиры». На могильном камне с изображением человека, найденном в том же могильнике в земле, на четверть от поверхности, по сивдетельству того же г. Невоструева, на правом ьоку изображения привешены на поясе кинжал и военная секира в виде кирки, насаженная на древко, очень похожая на кинжал и секиру, найденные в самом могильнике. В железный век оружия этого рода принимают общеизвестный вид бердышей и алебард.

По поводу черепа с разрисованными на нем зелеными и красными листьями тот же Степанов категорически замечает Палласу, раскрашенных человеческих черепов ни в одной могиле не находится. Между тем известно, что в насыпи Семипалатинской могилы, исследованной Армстронгом, найдены были, между прочим, бычья голова с темно-фиолетовым рисунком и невдали от нее человеческий череп с рисунком в виде креста или звезды из четырех продолговатых древесных листьев, раскрашенных белым, зеленым, желтым и алым цветами. Вот несколько соображений ламы Галмана Гомбоева об этих черепах. Употребление таких черепов составляет необходимую принадлежность некоторых буддийских обрядов, напр. человеческого черепа, вместо сосуда или жервенной чаши, при совершении обряда ванг (тиб. Тайное учение), при жертвоприношении свирепым божествам докщитам, чайджонам (тиб. покровитель веры) и проч., а бычьего – при обряде над тяжко-больным, называемом у монголов амин-и дзлихо (выкупить жизнь у Элик-хана, откупиться), при присяге обвиненных в преступлении, но не уличенных, а также при похоронах и проч. Употребление буддистами черепов при обрядах заимствовано у барманов (инусов), поклонявшихся разным чудовищным божествам, которые держат в руках своих человеческих череп на подобие чаши с кровью, а некоторые из них (напр. Ямандага, Эрлик-хан, божество ада) и сами имеют бычьи головы. С возрастанием привязанности к брахманским божествам, у буддистов появились и разные сочинения относительно заимствованных обрядов и употребляющихся при них вещей. Лоб бычьей головы, назначенной для употребления при обрядах, по очищении ее от мяса, должен быть раскрашен известным знаком: на лбу черепа семипалатинского был изображен меч в пламени, — символ мудрости бога красноречия Манджушири (буддийского Апполона), который обыкновенно держит в руке. Такая голова, по совершении обрядов над тяжко-больным и при присяге, зарывается в землю; нередко зарывают ее и при похоронах около могилы умершего, чтобы отвратить от него зло. Головы и других животных употребляются во многих обрядах. В книге: Гадзарун-Шинджи сказано: «если хочешь в черных день совершить обряд, или путешествие, или похоронить кого, то положи на север ослиную голову с рисунком загалмая (символический знак в виде крестика) на скулах». В другой книге: Гапала-йн Шинджин судур подробно излагаются признаки достоинства человеческого черепа и самих лиц, дозволивших снять по смерти свой череп. Снятый для религиозного употребления человеческий череп очищается от кожи и мяса, отпиливается по глазные орбиты; иногда вся внутренность бывает выложена золотом, серебром и другими металлами; на темени разрисовывается разноцветными красками крестообразная фигура, — вачира (сан. алмаз, скипетр, — тайный символический знак): такая именно фигура разрисована была на семипалатинском. Череп, так приготовленный, нзывается гапала (сан. череп). Случается, что череп, уже бывший в употреблении, теряет в глазах лам свое достоинство, когда напр. откроется, что он принадлежит человеку с крупными душевными или телесными недостатками: тогда череп оставляют и прячут. Но иногда и хороший череп зарывают в землю, как редкость, чтоб этим доставить благоденствие стране и народу. Этими или подобными им буддийскими обрядами Гомбоев объясняет появление раскрашенных черепов бычьего и человеческого в насыпи Семипалатинской могилы. К числу именно таких же человеческих черепов (гапала) могли принадлежать и два найденных в земляных могилах (курганах) Минусинского края: обделанные, высохшие, раскрашенные, они невежественному курганщику, внимательному только к дорогим металлам, очень могли показаться искусственно сделанными из фарфора (если не допускать, что употреблялись и qnasi – человеческие черепа, сделанные из белой глины). О распространении буддизма до здешних мест свидетельствуют и другие находки, как увидим в последствии, а о вторжении монгольских ханов с ламами в этот край и зависимости его от них было достаточно сказано в ст. «О памятниках тангутского и монгольского письма в Минусинском крае».

Hackenknochen разных больших и малых животных, в настоящем начертании этого слова у Палласа и общепринятом его значении, есть название пятки, запяточных косточек; но с небольшим изменением в начертании (der Hacken), это слово означает «крючок» и в соединении с названием косточки Zahn (зуб) в качестве ее определения (derHakenzahn) зн. клык. Строго держась этого названия предметов и написания его у Палласа, нужно принять первое значение (запяточная кость), хотя не было бы в настоящем случае абсурдом и принятие этого слова во втором, возможном значении (клык). «Обычай носить на себе предметы или символы существ, говорит Саккен, от которых думает получить избавление от бед или какую-нибудь пользу, сколько древен в роде человеческом, столько же и всеобщ, удерживаясь доселе». Потому напр. медвежьи зубы, как амулеты, привешивались к малолетним детям, с верой, что прорежутся и укрепятся их собственные зубы; в силу подобных соображений или просто в виде украшения носили просверленные зубы и взрослые: они нередко попадаются в древних курганах северных народов; их нередко находили напр. в мерянских и других финских могилах. Г. Черский сообщи нам, что в 1874 г. он видел у соетских мальчиков привешенными на поясе просверленные оленьи зубы (клыки), как амулеты. В силу таких же соображений и обычаев древние сибирские народы могли употреблять и зарывать с покойниками и запяточные косточки больших и малых быстроногих животных, отличающиеся к тому же легкой и изящной формой, подобно как такие именно косточки действительно находимы были и в мерянских могилах просверленными и продетыми на бронзовую проволоку. Присовокупим к этому, что и в тункинских могильных буграх г. Черскому между прочим удалось встретить надпяточную косточку (astragalus) кабарги (Moschus mooschiferus), тоже просверленную в верхней части голенного блока и очевидно назначенную для привешивания на шкурке, а довольно свежая наружность ее указывает на сравнительно не отдаленную эпоху ее погребения.

Но переводчик Reise Палласа на русский язык В. Зуев, посвятивший свой труд автору, и пользовавшийся его переводом Спасский видят в сл. Hackenkhochen название лопаток, лопаточных костей (то, что немцы называют das Schulterblat), вероятно основываясь на значении сл. dieHacke в смысле лопатки, мотыги, кирки и сходстве лопатки (das Schulterblat) с этим орудием. Такое толкование сл. Hackenknochen, нам кажется, произвольно, хотя оно в настоящем случае тоже вполне согласно с обычаями азиат. Ибо известно, что и лопатки животных, особенно бараньи, пользовались и пользуются у них большим уважением, и встреча с ними в древней могиле нигде здесь не была бы явлением из ряда вон. Так, мы слышали (от К. К. Неймана), что г. Падерин, секретарь консульства в Урге, в разрытых им древних могилах близ старого Каракорума нашел именно лопатки, как можно думать, раньше отделения от животных и зарытых с покойниками, наравне с другими их вещами. Не неуместным считаем здесь сказать несколько слов о значении и употреблении лопаток у азиатцев. Известно, что у народов тюрко-монгольских не все части мяса животного пользуются одинаковым почетом. Основанием этому предпочтению одной части мяса пред другой мог, конечно, служить и простой выбор вкуса степняков; но весьма вероятно, что искони имели в этом свою долю участия какие-нибудь их философо-религиозные понятия. На религиозное значение разных частей животных намекает употребление некоторых костей при разных обрядах и гаданиях и для предохранения от несчастий, напр. костей локтевой, плечевой, коленной, черепа. Большим почетом у народов тюрко-монгольских с глубокой древности поныне пользуется также лопатка: по трещинам пережженной лопатки гадают, и шаманы, гадающие по ней, у киргизов называются армячи и яранчи; она играет важную роль при жертвах. «Лопатки при жертвоприношении у монголов, говорит лама Г. Гомбоев, занимает главное место между другими частями, даже выше головы: неверно, это преимущество дано ей в глубокую старину шаманами… Лопатка удостоена у них внимания и гадателей: после пережигания предсказывают по ней о военных успехах полководца, о домашнем счастье, о выздоровлении больного и т.п. Об этом гадании по лопатке есть книга с рисунками в музее Академии наук, хотя, как видно, составленная уже по введении буддизма, впрочем, еще не совсем потерявшая первоначальную идею шаманизма». От шаманистов перешедши к буддистам, лопатка ныне у монголов на пирах предоставляется одним духовным (ламам), как прежде шаманам (Древний обычай распределения кусков мяса, сохранившийся у киргизов). Лопатка, продолжая сохранять у них религиозное значение, употребляется также для начертания на ней священных изречений, — обычай, в первый раз введенный между тангутцами неким Сандро. Лаксман на туркинских горячих водах (на восточном берегу оз. Байкала, против острова Ольхона), чтимых монголами, на деревьях около источников видел между разными лоскутами повешенные на конских волосьях лопатки, с обеих сторон исписанные тангутскими монгольскими письменами. Спасский говорит, что и он в Чингистае видел лопатки с такими же письменами, развешанные на шнурах на открытом месте близ жилищ китайских чиновников и ламы. Подобные письмена Спасский предполагает также и на лопатках, открытых будто бы в могилах Минусинского края; но – еще подлежит сомнению, лопатки ли тут были найдены, да если бы и они, положим, то ведь курганщики ничего не говорили о письменах Палласу. Как бы то ни было, но если вообще было в обычае класть с покойником вещи, ему принадлежащие, составляющие предмет его привязанности, значения, занятий, его искусства, следовательно, нужные ему и в той жизни; то ничего нет невероятного в том, что и лопатки, о которых речь, накопленные для гадания каким-нибудь шаманом или ламой и сберегаемые им на случай, — в Минусинском ли это крае, или Каракоруме, были потом зарываемы с ним в могилу для гадания на том свете.

При общем взгляде на археологические изыскания Палласа, производившего их через 30 лет поле Гмелина и Миллера, нельзя не видеть, что они продолжение изысканий предшественников не по времени только, но и результатам, будучи как бы дольнейшим их подтверждением и дополнением.

1) Из всей совокупности данных, собранных Палласом, еще более убеждешься в том, что каменные могилы сравнительно древнее земляных курганов. В первых – крайняя гнилость костей, орудия и оружия исключительно медные или бронзовые; из железа одни украшения сбруи, но серебряная или золотая насечка на них наводит на мысль, что даже и они, может быть, не местного происхождения, а завезены из стран более культурных, подобно кораллам, жемчугу, позолоченным кувшинчикам и т.п. В древних курганах в орудиях и оружии тоже преобладает бронза и медь, но попадаются, хотя и редко, оружие и орудия из железа (топорики, кирки, похожие на употребляемые рудокопами позднейших времен); а хорошо сохранившиеся срубы, остатки древней посуды, лоскутки парчи и других шелковых материй, позолоченные изделия, но не завозные, а по всем соображениям, уже местного происхождения, напр. позолоченные бронзовые и медные аргалы, упоминаемые Гмелиным, следы буддизма, явившегося между монголами только в XIII ст., а сюда пытавшегося проникать при алтын-ханах монгольских, кажется, не раньше XV или даже XVI и XVII ст., — еще более убеждают в их сравнительно более позднем происхождении. Железное оружие (меч, наконечники стрел), слегка посеребренные медные украшения сбруи, следы дерева, кожи и бумажной материи в древнем кургане на Киргизской степи, разрытом Сиверсом и родственном с минусинскими курганами, тоже свидетельствуют о более позднем его происхождении. С каменными могилами в Забайкалье около Верхнеудинска, Селенгинска, Читы и по Агинской степи, по устройству подобными минусинским, как увидим в своем месте, соединяются предания о событиях памятного древнего периода из истории монголов, — о Чингисхане и его ордах; между тем как земляные тоже более позднего происхождения, относясь большей частью уже к XVI, XVII ст. и т.д., ко времени после перекочевки монголов в пределы русских владений, вследствие междоусобий между халхасскими ханами и разгрома их Галданом, чжунгарским ханом.

2) Земляные могилы, единственные на правой стороне Енисея, лесистой и користой, населенной в древности охотническими и звероловными племенами, бедны золотом и серебром; напротив каменные привольной для жизни левой стороны Енисея постоянно привлекали к себе кладоискателей обилием драгоценных металлов: в богатейших из них золото и серебро в натуральном виде и в подделках, по словам их, даже чаще меди и бронзы. Но обладая сравнительно большим богатством и довольством, строители каменных могил сами еще не умели, кажется, делать насечку, а также золотить и серебрить, а просто околачивали и обтягивали свои украшения (стремена, пуговицы и т.п.) холодным, плющенным золотом и серебром.

3)Но как на особенность у Палласа, нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что, по его описанию, в земляных курганах заметны следы сжигаемых трупов, чего у Гмелина, вовсе не видно; напротив каменных (маяках) и он сам при раскопках не встретил сожжения, а только крайнюю гнилость костей, и курганщики указавали на него, как на редкое явление, между тем как, по свидетельству Гмелина, оно, кажется, было употребительно в них, особенно в «сланцах». Последние несогласие в свидетельстве ученых исследователей, по видимому, устраняется теми соображениями, что у строителей каменных могил простое погребение иногда, смотря по покойнику, заменялось сжиганием, по усмотрению шаманов, жрецов или самих родственников, как было и есть у многих азиатских народов, как было в древности у финских племен, также у славян, немцев и вообще арийских племен (Современность погребения и сжигания видна также в древних кельстких могилах, при чем Саккеном замечено, что сжигание употреблялось преимущественно над знатными и богатыми), и оба эти вида погребального культа мирно уживались вместе, не исключая друг друга и не смущая ничьего благочестивого чувства: ибо стремление регулировать обычаи по одной мерке и происходящая отсюда исключительность или нетерпимость являются обыкновенно позднее, при дальнейшем развитии религиозных верований, когда водворяется иерархизм и догматическая система, которых у наших степняков не было, как не было и у других народов в древнюю эпоху. Что касается до следов сжигания в курганах, как передавали Палласу курганщики, то подлежит еще большему сомнению действительно ли это остатки сожжения покойников. Пока несомненно известен только один случай сожжения покойников в земляном здешнем кургане, именно, в колоссальном уйбатском, о котором будет сказано, в своем месте. Основываясь на имеющихся данных, вообще нужно сказать, что в земляных могилах, по всем соображениям, могилах сравнительно более позднего происхождения, обыкновенно простое погребение; сжигание в них употреблялось, как исключение, в каких-нибудь особенных случаях. Да и в каменных могилах все ли случаи жжения могут свидетельствовать исключительно о сожжении покойников?! Не только в земляных могилах, но и каменных следы жжения чаще можно считать за остатки жертв, обычных при погребении у всех древних народов. Нахождение жженых костей в могилах при других, просто погребенных телах, и при этом в курганах – обыкновенно у стенки сруба, в кучке, а в маяках – по углам главной могилы или сбоку, или даже в отдельном, выложенном из камня местечке, а в сланцах, кажется, даже в горшочке, хоти и весьма редко, причем иногда на жженных костях набросаны платины золота и другие мелочи, — все это дает сильный повод думать, что в подобных случаях жженые кости суть именно кости сжигаемой жертвы. Миллер конечно не без основания утверждал, как видели, что здесь не было в обычае хоронить пепел умерших в горшках или урнах, как это было у других древних народов, а если и сжигали умерших, то хоронили их прямо в землю. – Аборигены Америки имели обыкновение на остатки умилостивительных жертв класть в дар богам вещицы разного рода. – В мерянских курганах находимы были угли и разные обгорелые браслеты, сплавившиеся бусы, так что по этим следам можно предполагать, что и при погребении тел совершали посредством огня разные обряды и жертвоприношения, остатки которых клали также в могилу. – По свидетельству китайского этнографа Юй-вэнь-мяо-чжао, цзиньцы, или чжурчжени, «при похоронах сжигали пищу и питие, приносимые в жертву: это значило, по их выражению, варить кашу (для покойников)» (по-китайски этот обряд наз. шао фан (жарить кашу). По замечанию Палладия, шао фан, был у киданей, как и у монголов, обряд жарить или варить мясо на дворе, в яме, в жертву предкам). Очень вероятно, что остатки этой «каши» тут же и зарывали с покойником. Но знаем, с другой стороны, что эти же чжурчжени, при простом погребении, «для знатных сжигали в жертву живыми их любимых слуг и служанок, а также оседланных лошадей», и конечно, остатки их хоронили с их господами; видели, что этот варварский обычай существовал у якутов и, кажется, монголов и маньчжуров; из свидетельства китайского этнографа Е-лунь-ли узнаем, что кидане «считали неприличным плакать по смерти родителей, а только клали их труп на горах или деревьях и через три года, собрав кости, сжигали, а остатки их, вероятно хоронили; видели, что и хагасы, по свидетельству китайских летописей, покойников тоже сжигали и через год хоронили; что по углам и с боку главной могилы встречаются и не жженные тела, разумеется, человеческие, следовательно, могли полагаться и жженые… Очевидно, запутанный, сложный и темный вопрос о видах погребения и их отношении друг к другу в настоящее время не может быть научно решен на основании поверхностных, отрывочных и случайных археологических изысканий Миллера, Гмелина и Палласа, свидетельств курганщиков и на бесплодных догадках; мало пролили на него света и последующие изыскания, и потому он остается открытым до систематического и обстоятельного исследования здешних могил на месте. За верное пока можно считать только то, что не только в земляных могилах, но и каменных распространеннее и обычнее было простое погребение, — древнейшая и употребительнейшая форма погребального культа у всех младенчествующих народов, более согласная с их понятиями о загробной жизни, как продолжении настоящей.