От Иркутска до Ниловой пустыни. Часть 4.

IV.

Недалеко от бурятской думы переезжают на левый берег Иркута. Верстах в двух от перевоза стоит село Гужиры, населенное казаками и крестьянами. Местоположение села довольно тесное. С одной стороны Иркут заливает низменный берег и мешает селиться близ него: сзади близко к селению подходят горы, из-за которых виднеются гольцы. Высота их до того обманывает зрение, что кажется, будто эти серые скалы, на которых в поле по местам еще не растаял снег, на которых в июле по местам еще не растаял снег, не дальше 3-4 верст от Гуджир. Оказывается, что до них около 15 верст. Жители Гуджир народ бедный: — мест у них хороших нет; да и тем, которые имеют, они пользуются дурно. Когда я взглянул на их пашню, приготовленную под озим, я подумал, что по ней кто-нибудь проехал на худой метле. Это она так взоборонена. Пахотный слой углублен не более одного вершка и сверху прошла деревянная борона с приставшими к ее зубьям грязью, траво и прутьями. Это здесь называется – пахать и боронить. Немудрено, что урожай здесь бывает сам – друг.

Достопримечательность Гуджир составляет вновь строящаяся каменная церковь. Здесь, видите ли, предполагается быть центру миссий, и поэтому решили построить в Гуджирах по возможности великолепный храм. По отдаленности от Иркутска, что ли, трудно было достать порядочных мастеров; да и кирпича хорошего сделать не могли. И выходит что-то все неладно. Церковь вчерне почти готова и с виду не дурна; но в частях много недостатков, бросающихся в глаза.

Церковь предполагается сделать о шести пределах, для того, как мы слышали, чтобы на все главнейшие христианские праздники было по приделу, и чтобы, по крайней мере, особое богослужение в эти дни напоминало о христианских догматах. Намерение устроить храм по возможности красивее и богослужение торжественнее родилось из той мысли, что только этим можно такой народ, как буряты, отвлечь от буддизма и забыть торжественные ламские обряды, сильно действующие на народ. Оно пожалуй и так; и наши предки впервые полюбили христианство за обряды византийские, но при этом забывают, что, во первых, буддийские обряды тесно связаны с бытом бурят; их праздники строго применены к временам года и занятиям номадов; а во вторых можно опасаться, что увеличенные обрядной стороною, новокрещенцы, как некоторые другие народы, так и останутся при одних обрядах, не ведая вовсе о духе религии!?..

Но оставим бедных гуджирских жителей и пустимся далее к цели нашей поездки. От Гуджир тотчас начинается чрезвычайно крутой подъем на гору и затем продолжительный пологий спуск. Это нагорье по нашему мнению, самое лучшее место во всем здешнем крае, не по красоте видов (хотя и виды здесь не дурны), но по удобству к земледелию. Почва здесь – отличный чернозем, какого не видно от самого Иркутска. Нагорье это напоминает лучшие пахотные места иркутского и балаганского округов. И действительно, здесь много пашен, принадлежащих крестьянам дер. Еловки, на Иркуте, мимо которой мы впрочем не проезжали, так как дорога здесь уклоняется в сторону от реки. Эти увалы, или лучше нагорные долины идут до самой Тунки. Но вот незаметно подъезжаете вы и к Тунке. Доселе, хотя взор ваш обнимал и большое пространство, окаймленное справа и слева гольцами, синеющими вдали, но ближайшие виды разнообразились откосами, легкими возвышениями и купами деревьев, разбросанных между полями. Но подъезжая к Тунке, вы увидите на огромное расстояние вперед и вправо голую степь, имеющую вид опрокинутой сельницы или блюда и на этом голом пространстве прежде всего грязную, но огромную деревню, разбросанную на 7 верст. Тотчас при въезде, к самой поскотины, идет поперечная улица, по которой рядочком стоят до 30 новеньких домиков, как две капли похожих один на другой. В один еще есть признаки обитания, другие пустые совсем. Нечего и говорить, чьи это домики. На окраине деревни, у самой степи стоит каменная церковь, около нее три-четыре домика, и затем громадный пустырь, там опять куча черных изб и опять какой-нибудь телятник. Влево от дороги купы домов почаще, но все таки очень редко, по бурятски расставленных. Это половина старых казаков, примыкающая к Иркуту и переходящая через него. У них тут и своя, старая-престарая, крошечная церковь. Горы илу, нанесенного полноводьем, ямы, буяраки, кривые улицы, полусгнившие домишки, — это казачья слобода. Это место первоначальной крепости, от которой не осталось впрочем никаких следов (Недалеко от церкви, в стороне виден овальный холм, искусственно сделанный. Бурятский ли это обом, могила ли чья, — неизвестно. Два таких же холма, уже поросшие лесом, видны с дороги, за деревней Тибельти. Тракт идет повыше казацкой деревни, мимом домов или лучше огородов крестьянских. Тут поперек селения течет преглупая речонка, Тунка, вязкая, тинистая, с гнилой водой. При малейшем дожде, здесь бывает шрязь невыносимая. Вообще Тунка хоть и большое село, но довольно печальное; она хороша только видами вдаль. К западу идут гребень гольцов, кажущихся близкими, но отстоящих от Тунки верст на 30; на гольцах до полудня витают облака и видны в ущельях полосы снега; а к югу возвышаются амфитеатром горы, отделяющую иркутскую губернию от Забайкалья и смежные с гольцами приморскими.

Все же, несмотря на свою непривлекательность, Тунка есть центр здешнего края. Здесь и мирская изба, и земская и казачьи власти. Несколько купцов с издавна эксплуатируют здешних жителей, меняя им кирпичный чай, простой табак, свинец и прочее на белку, соболя и хлеб. Здесь и винный склад; отсюда по всему краю течет, значит мед и млеко. Редкий из Тункинских жителей везет свои товары в Иркутск: — далеко, и дорога трудная, да и потому то и другое надо скорее. «Дорого яичко ко христову дню», — и вот и казак и мужик тащат свои избытки к местному торговцу, и уж не спрашивают, что он за них положит; только давай что нужно! В известное время, особенно осенью, здесь все дешево: пуд хлеба продается по 10-12 копеек, овес по 15 к., курица по 7 коп., воз сена 50 коп. За то же скоро все и кончается; уже в марте вы не найдете ни овес, ни сена – все спущено. А что прибыло в хозяйстве? Ничего; все валится, рушится, прибыло разве седых волос в голове и убыло в бороде… Впрочем это старая русская песня!

По низкому болотистому лугу выезжаете вы из Тунки, направляясь на юго-запад. Через две-три версты переезжаете снова на правый берег Иркута и вступаете в кочевья бурят. Самые роскошные луга, унавоженные, заросшие высокой в рост травой, окружают зимние жилища бурят и тянутся на протяжении 7-8 верст. Вот где приволье скотоводству; вот где быть конским заведам! Небольшая речка отделяет эти луга от летников, разбросанных на широкой степи; а вот направо – буддийский монастырь. Дикие звуки бубнов, лигавр и каких-то рогов, раздаются в храме. Если вы мало-мальски важный человек и ламы предупреждены о вашем приезде, они выйдут к вам навстречу в парадных одеждах, и лицемерно и трусливо будут приветствовать вас своей оригинально-дикой музыкой. Они не боятся унизить религию, злоупотребляя ее обрядами, а только боятся лишится своих выгод, не уваживши невзначай какое-нибудь влиятельное лицо. В начале июля здесь праздник весны. Сколько-то дней, человек десять учеников вычитывают положенные уставом молитвы на некому не понятном тибетском языке. Все они сидят рядочком, сложив калачиком ноги и «зун-зун-зун», точно псалтырь вычитывают по покойнику. Изредка усталый ховарок, как бы утомленный однообразием чтения, возвысит голос, и затем опять «зун-зун-зун». В промежутках, в роде припевов, крошечные мальчики — кто бьет в бубен, кто в литавры, а один до напряжения сил дует в рог, издающий самые отвратительные звуки. Бедный ребенок! Ему бы бегать за конем по зеленому полю, или резвиться на мураве близ своей юрты; а тут с утра до ночи, в течении 10 дней и более, он сидит точно прикованный, и дует в какой-то гадкий рожок. Жалкое создание, безобразные фокусники, гнусные извратители человеческой природы!.. Но хороши и отцы, сдающие своих детей на изородование, в надежде, что авось сын его вынесет эту пытку, сделается ламой и осчастливит родную семью!

По окончании молитвословий, на 8 июля назначен был праздник. В этот день, при особенно сильных звуках музыки, будут возить кругом доцана зеленого коня, поставленного на колесницу. Отовсюду ехали к доцану разряженные буряты и бурятки; иные гнали за собой овец, приготовленных для угощения лам. Человек до 500 собирается в этот день к доцану, празднует и угощается национальнейшим образом. Извольте кА тут поспорить с ламами!

Я избавлю читателя от описания буддийского храма. Ужасно противной показалась мне эта ветошь обрядности, эта мертвечина, это лицемерное хищничество, прикрывающееся личиной благочестия. Дальше от этого вертепа жадных ханжей, жирующих на счет человеческой простоты! Едемте дальше в степь зеленую, веселую, свежую и освежающую! Эта степь оканчивается перелесками, — признак, что кончаются и кочевья бурят. Действительно, близко последнее русское село Шимки. Последнее село – и по качествам своим чуть ли не последнее, так оно мало, бедно, неопрятно. Даль ли от всякого жилья многолюдного, недостаток ли сбыта, или тоже пьянство, но, не смотря на обилие земель и хорошее их качество, здешние жители, ясачные и казаки, кажется, очень бедны. Во всей деревне медного гроша не оказалось буквально; 20 коп. серебром не могли мы разменять на мелкие медные деньги, точно приехали на край света.

В Шимках оканчивается тункинская долина, имеющая, до 50 верст длины (собственно от Тунки до Шимков считается 36 верст) и от 20 до 35 ширины. От Шимок до пустыни считают 26 верст, но будет всех 30. Дорога опять поднимается постепенно в гору, идет падями. Снова подъемы и спуски. Признаки человеческого жилья, — поля помаленьку становятся реже. Верст через 15 начинается глушь и дичь страшная. По обе стороны дороги тянется густой лес; даже среди ясного летнего дня чувствуется прохлада. Но вот издали еще слышится шум падающей воды. Это – Зингисан, самая быстрая из горных рек и, говорят, самая опасная. Здесь в 40-х годах утонул со всем семейством тункинский священник. Теперь самая малая вода; опасности нет никакой. А все-таки, когда с гиком и усиленными ударами бича по лошадям вы въезжаете в реку и экипаж ваш начинает перебрасывать из стороны в сторону, а при малейшей остановке он кренится по течению реки, — вас обхватывает не совсем приятное чувство. Вы невольно хватаетесь за облучок и крепче сжимаете его рукой… За этой бурливой, неспокойной рекой опять трущоба и горные увалы и опять – кака-то река. Но эта река скромная, бежит по мелким камешкам. Ты ли это наш родной, мутный голубчик – Иркут! Какой же ты здесь маленький и какой светленький. Ба, да тебя уже здесь в брод переезжают. Но что это за диковинные мохнатые палки на твоих берегах? Это – так называемые «верблюжьи хвосты», род акаций, которая вся покрыта длинными, серыми волосами и колючками, между которыми едва бледно-зеленые зачатки ветвей и листья. Целые рощи этих кустарников покрывают здесь берега Иркута и придают последней долине странный какой-то австралийский характер: издали точно все кусты песчаные или из ила сделаны, торчат точно вехи, обернутые сеном.

— Что близко ли, ямщик?

— Как же близко – же, отвечает возница, имеющий великое сходство с Чингисханом.

— В которой же стороне пустынь?

— А вот, скоро же пустынь.

И указывает направо, в глубокую падь.

— А туранский караул тут близко?

— Караул близко же. Вон там!

Ямщик указывает на лево на косогор, где видится бесконечная вереница одна на другой возвышающихся гор.

— А что, ямщик, кажется река есть?

— Как же, есть же!

— Какая?

— Ихэ-Ухун.

— А что по русски будет это?

— По русски? По русски будет: большой вода!

И действительно шум воды опять слышится и пугает. Дорога довольно круто поворачивает с юга к западу и направляется в глухую падь, из середины которой слышится гул. О бежит, прыгая по камням, Ихэ-ухун, та самая река, на которой стоит пустынь. Ихэ – самая большая из горных рек, впадающих в Иркут. После впадения в нее Зангисана он делается настоящей рекой, не позволяющей перебродить через себя… Ихэ-ухун течет по скату ложбины, довольно круто опускающемуся к долине Иркута между двумя горами. Едва въедешь в эту ложбину, как она начинает суживаться, горы как будто растут и сходятся одна с другой. С издали кажется что впереди нет никакого проезда и что должно быть надо будет подыматься на эти отвесностоящие утесы. От устья ущелья до пустыни верст около 5. Местами противоположные горы, так близко сходятся, что остается только русло реки, да саженей 5 для проезда. В большую воду и это место заливается, и тогда ни конный, ни пеший уже не проберется в пустынь. И в этом ущелье шумит и рвется Ихэ-Ухун, то разбиваясь о голый утес, возвышающийся перпендикулярно саженей на 30, то отклоняясь в другую сторону, где такой же утес недружелюбно отталкивает бешенную реку. Два раза надо переехать эту реку в брод, чтобы попасть в пустынь, да в самой пустыни еще раз (впрочем уже по мосту) переехать, если хотите видеть церковь и хозяина. Как обе Быстрые и Зангисан, так и Ихэ весь загроможден громадными валунами. Падение воды в уступах, ущельях больше аршина; здесь река пенится, падая через порог с сильным шумом. В других местах целые громады, камни фута 4 в диаметре, лежнями лежат по фарватеру, пока их при сильной воде не снесет далее. И по таким-то каменьям вы дважды должны переехать через реку, чтобы попасть в пустынь.

Опубликовано 22 августа 1864 года.

От Иркутска до Ниловой пустыни. Часть 1.

От Иркутска до Ниловой пустыни. Часть 2.

От Иркутска до Ниловой пустыни. Часть 3.

От Иркутска до Ниловой пустыни. Часть 5.

794

Видео

Нет Видео для отображения
RSS
Нет комментариев. Ваш будет первым!
.