По сю сторону Байкала. (из путевых заметок). Часть 1.
Если сравнить горы, окружающие Иркутск, и горы, у подошвы которых, как гранитная россыпь, разбросана станция лиственничная, то уже с первого поверхностного взгляда можно сказать, что последняя, байкальские горы, как мы будем их называть, имеют высоту более значительную и вид более грозный массивный, чем наши крохотные пригорки иркутские. Форма самих гор, без всякого сомнения, тоже различна: одни высоки круты и обрывисты, другие плоски, низки и не представляют тех внезапных переходов от вершины к крутому ущелью и от ущелья к громадному каменистому утесу. В состав байкальских гор входят по преимуществу породы огненного происхождения: гранит, гнейс и сланцы; окрестные же иркутские горы состоят по преимуществу из глины или песчаников; между почвой тех и других гор громадная равнина, что после сказанного очень естественно. Климат на высоких байкальских горах совершенно не тот, в котором прозябает Иркутск, — климат не тот, почва не та, форма и состав гор не те. Зная это, мы имеем право думать, что и растительность в прибайкалье не та, что у нас, и животные, как величина прямо зависящая от растительности, не те; наконец, переходя к человеку, находим, что и он должен вести другую жизнь непохожую на жизнь иркутян, енисейцев и т.д. Но читателю может быть известно, что нет ни одной страны, даже в Европе, исключая Швейцарии, где над разработкой этого вопроса трудился Кетлев которой бы эти производители, обуславливающие тот или другой характер в жизни народа, были определены до математической точности, и он наверное будет строг и взыскателен к нам за то, что мы берем на себя смелость в этой статье определить только в общих чертах размер тех условий, которые неотразимо влияют на жизнь, а следовательно и на характер прибайкальца.
I.
Иркутск оставили мы вечером и ночью притащились в лиственничную. Утренний туман еще не рассеялся, когда мы смотрели на Байкал из нашей квартирки, скромно прижавшейся к громадной горе, которая задернулась тоже густыми облаками и лишь только изредка показывала то вершину, то бок. Термометр стоял на 14° R (в 8 часов, 4 июля). Скоро однако туман начал рассеваться, бока гор очищались, и мы, вздымаясь на гору, ясно замечали распределение растительных видов. Лиственничная наверно получила свое название от окрестностей, поросших почти исключительно лиственницей; без преувеличений можно сказать, что она занимает по крайней мере 0,7 всего нагорного пространства, остальные 0,3 причитаются на долю сосны, ольхи и отчасти березы. Впрочем, говоря вообще, все эти деревья очень не густо насажены на горной почве: мало встречается таких мест, где залегали бы чащи леса, дерево от дерева стоит обыкновенно на очень порядочном расстоянии, так что будь это не гора, очень легко можно было бы проехать на телеге и, кроме того, много таких мест, именно крутые скаты, где нет ни одного дерева; количество таких мест очень значительно, без малого 0,1 всего пространства. Между деревьями и ложбинами растут: дикий размарин (Zedus polustre) рододендрон даурский, а вообще же кипрей узколистый, прикрит (Aconitum lycoetotun), шиповник горный, чертополох даурский (Kloponticum caluricum), гвоздика обыкновенная, кукушник (Zychnis flos cuculi), смолянка или щавель воробьиный (Siense nutans), исток обыкновенный, и горький, володушка (Bupleurum ranunculoices и multinerue), колокольчики (Campanula steueni и latifalia), молочаи (Eupborbia cyparissias); брусника имеет однако самую обширную из всех мелких растений область распространения; таволга тоже попадается. Из кормовых трав растет одна осока и то редко. Почва исключительно песчаная и каменистая; редка попадаются ложбины, с почвой торфяной и более или менее сырой. Взобравшись на одну из высочайших вершин, мы были сопровождаемы этими же растениями, но только здесь число особей уменьшилось и отношение песчаной и каменистой почвы к торфяной увеличилось. Однако здесь считаем нужным заметить, что точка, до которой мы поднимались, не гребень байкальских гор; гребень лежит на расстоянии 5 верст от берега озера и, говорят, густо порос кедром и пихтой. Труден путь по скалам, и мы усталые, после двухчасового странствования, возвратились в квартиру; хозяйка дома, лет 40 женщина, с изумлением посмотрела на нашу добычу. Яйцевидный кожаный мешок, черного цвета, в котором весело побрякивали камушки, топор в кожаном чехле и саквояж, наполненный растениями, из которых некоторые выглядывали на свет божий, очень ее заняли.
–Что же, батюшко, набрал у нас на горах-то? Спрашивает она меня, уже начавшего разбирать растения.
–Чего же, батюшко, должно быть в аптеке служить изволишь? Продолжает спрашивать любопытная хозяюшка.
— Нет бабушка, я в аптеке не служу.
— На чего же эта травка пригодится? Мы грешные и ногами растопчем, да не возьмем, а вам должно быть она нужна? В раздумье продолжает хозяюшка.
— О, да, да, бабушка, дорогие у вас здесь растут травушки! Ответил я наконец, рубликов, думаю, сотенки на две.
— Господь не оставил;
— даром голубушка рвать сапоги не будем!
— Не говори, девка, обращается она к мужу, рассматривавшему мешок с камнями, вот добры-то люди! А мы, мы-то грешные, не говори девка, и назвать-то ни одной травки не знаем; кто ее знает? Ну растет травка!..
Дальше мы слушали хозяйку и как лиственничная часто всеми посещается, и поэтому более или менее известна, то мы не приложили старания узнать что-нибудь, хотя об экономической жизни ее жителей, и скоро отправились в путь.
Не совсем ясный день выпал на долю нашему странствованию: солнце не светило и не играло своими лучами, чем разумеется, и сделало большое одолжение. Снялись мы с берега, заработали весла, и лодка ровно понеслась, покачиваемая легкой зыбью Байкала. Скоро мы отплыли от берега, вдали показались силуэты отдаленных западных берегов с их горами, в некоторых местах увенчанные большими массами тумана, в иных же подернутые легкой мглой. Противоположный берег озера скрывался за горизонтом и видно было только, как поверхность испещренной волнами воды далеко сливалась с туманной синевой неба. Перед глазами рисовались в беспорядке у подошвы гор разбросанная лиственничная, с ее пристанью, с несколькими судами и двумя пароходами, а в восточной стороне, куда мы стремились, выступали степенно громадные, сперва зеленые великаны, в поперечном направлении изрезанные обрывистыми падями и с боками, у основания оборванными и круто напершими на воды озера. Вершина далеко поднимаются к небу, то в виде конуса, то в виде пирамиды; или же представляется бок, то трапециодальный, то гребневидный на скатах или в беспорядке, иногда причудливо разбросившись, или же они обнажены, утесисты и каменисты. Лодка покачиваемая легкой зыбью, плавно несется все далее и далее: гребцы без усилия степенно работают веслами, и берега тоже меняются. Мыс вступает за мысом, скала за скалой, обрыв за обрывом, одна гора заканчивается другой, причудливый конус сменяется громадным утесом. Вы хотите удержать в памяти все подробности картины: там сосна красиво поместилась в утесе, там зеленеет роща, а за ней чернеет глубокое, черное ущелье; камни разбросаны в каком-то привлекательном беспорядке, а в воздухе, над скалами вьются и дико кричат голодные чайки. Но за тем в нас рождаются вопросы: где же еще и в чем жизнь на байкальских горах? Нет ли тут какого-нибудь домика с зеленой или красной крышей и с белыми стенами, красиво обсаженными зеленными деревьями и не приютил ли этот шумящий ручей чету молодых фермеров? Нет ли тут широкой долины, вместившей в себе богатое и деятельное село; нет ли горы взборожденной сохой и бороной; нет ли реки заставленной судами и лодками; не пролегает ли за этими утесами дорога, оживленная торговым движением? Вот уже три часа плывем мы около берега и перед глазами у нас все те же горы, но только принявшие еще более суровый и мрачный характер, их гранитные по большей части бока обнажаются; громадные глыбы и квадеры торчать, готовые с первым удобным случаем роситься в воды Байкала; редко с какой-нибудь скалы послышится крик чайки; пролетит иногда мимо лодки утка или же косатка, показавшись высоко в воздухе мгновенно исчезнет, а потом тишина мертвая: ни человека, ни животного, даже ни одна рыбка не плеснется в водах озера, подернутых легкой рябью. Долгонько мы плыли и часа через 4 пристали к одному довольно обрывистому утесу, верстах в семнадцати от лиственничной состоящему исключительно из гнилого гранита, рапакиви. Собственно утес порос по преимуществу толстянковыми, так: cotyieden spinosa, изредка впрочем с malochophylla, сплошь покрывают расщелины между глыбами пород, наполненными кой-какой полурыхлой полукаменнистой землей; местности же выше утеса не обнаженные поросли, хотя чрезвычайно редко, сосной и лиственницей, отчасти же рододендроном даурским; таволгой альпийской; в травянистых кое-где разбросаны Delphinium grandifiorum, василисник (Thanetrum acutilobum), лилии и осока песчаная. Почва песчаная, утесистая является все-таки преобладающей, и глыбы камней разбросаны по всему скату; рыхлая же почва составляет процент весьма ничтожный и если и встречается, то в виде очень тонкого слоя и по преимуществу в ложбинах, как в местах, в которые сносились бурями и водами листья деревьев и рыхлая образовавшаяся от выветривания пород, почва и кроме этого всякий другой сор, способный к перегниеению и образованию гумуса. Оставивши гору, мы заметили впереди, что-то вроде строения; с нетерпением смотрели мы в эту сторону, горя желанием посмотреть на живых людей, поселившихся в таком поэтическом уединении; ближе и ближе – подвигаемся к домику. Вот скоро кто-нибудь покажется, вот скоро залает собака, выйдет лошадь, свинья, запоет петух! Близенько однако ж подплыли, но ничего не заметно. Кто здесь живет? Спросил я наконец лоцмана.
— Стекольный завод купца Сибирякова, лаконически ответил он, — на нем не работают и никто теперь не живет, добавил еще.
Это прелестно, что здесь именно стеклянный завод, ибо кроме завода ничего больше, кажется, здесь завести нельзя: кругом скалы и не выгонов, ни пашни, даже нет места для постройки нескольких домов с дворами. Мы не имели возможности остановиться на заводе и не собрали лично ни каких сведений ни о количестве, ни о качестве выделываемого на нем стекла, но знаем однако ж, что, кроме нечистого зеленого стекла, ничего на заводе не выделывается; между тем уже всякому известно, что в материалах, даже самых отличнейших сортов, недостатка нет по берегам Байкала: в горах находится в огромном количестве самый чистый кварцевый песок и кварц; для щелочных оснований есть тоже много материалов; обширные валежные леса могут доставить очень достаточное количество, при умении вести дело только, поташа, — это обыкновенные материалы для чистого стекла, но у нас говорят всегда, что выделка поташа обходится очень дорого, и на стекольных фабриках употребляется поташ обыкновенно привозной, казанский, но в производстве чистого стекла поташ легко заменяется едким или углекислым натром, который к несчастью, кажется, не водится на берегах озера: выделка же его из глауберовой соли или сернокислотного натра, который теперь, как видно, в естественном его виде употребляется на заводе для производства зеленого стекла, обойдется более дешево чем поташ, а уголь здесь не покупать, известь или известняки залегают неистощимыми пластами по берегу, — материалы, с помощью которых из сернокислотного натра или глауберовой соли выгоняется натр углекислотный или просто едкий. Впрочем, как пользуется г. Сибиряков этими материалами, нам положительно неизвестно и только по запустелому и безмолвному виду его завода судим мы о ходе дела в стекольном производстве. Эти уродливые полуздания и полушалаши – хотя мы здесь и забываем пословицу – «не красна изба углами, а красна пирогами», — говорят о весьма малых размерах, в которых предпринята операция, а это ясно уже говорит о незначительном результате и значении завода в сибирской промышленности. Но однако ж г. Сибирякову нужно быть и за это благодарным; этим он все-таки положил здесь начало той промышленности, которая в будущих, более развитых поколениях, будет играть важную роль. Нескоро по всему вероятно, будет то время, когда фабрика и завод будут иметь большое значение в Сибири, когда 4 или 5 % будет достаточно для купца с какого бы то ни было капитала; когда не нужно будет выписывать для фабрик и заводов мастеров англичан или немцев, берущих громадные цены за свой труд; когда не нужно будет кланяться и ухаживать за людьми, способными при первом удобном случае, не дослужив срока, с полными карманами денег, отправиться в свою сторону; — то время, когда сибиряки будут сами техники и фабриканты; когда из самородные, зарутинные знания сменятся знаниями разумными и научными; когда наконец купцы и капиталисты устройство фабрик и заводов, технических заведений предпочтут разрушению шурфами и минами гор и долин. Но оставим это, ибо завод уже давно скрылся из виду и перед нами рисуется довольно широкая падь. Скалы по ту и другую ее стороны совершенно черны, с самой вершины и до подошвы усыпаны они огромными камнями или обнаженными утесами; редко где виднеется огромными камнями или обнаженными утесами; редко где виднеется уединенное дерево или зеленый клочок травы; вид же на падь веселее: почти в середине перерезывает ее горный поток, берега которого обросли зеленым кустарником вся же падь, подернутая красивою ровную зеленью, представляет несоизмеримый контраст с черными, сжавшими ее скалами. К довершению приятного впечатления, вы замечаете при самом устье потока и на берегу моря два прелестных домика, с красными крышами, симметрическими частными окнами, но скоро ваше теплое чувство сменяется холодом в душе, когда вы узнаете, что это ни что иное, как брошенный прииск. Эти домики поступили мне кажется в ведение казны и превращены в станцию под названием Новой Кадильной. Зимой через это местечко идет почтовая дорога в дер. Голоустную, от куда уже поворачивает в Посольск. Проехав Кадильную, мы через несколько времени остановились около одной гребенчатой горы, лежащей в 1 или 2-х верстах от голых кадильнских скал, только не гранит заметили здесь. Вся гора, от подошвы до вершины, усыпана большими конгломератовыми утесами, из которых большая часть от выветривания развалилась, от чего произошли обширные конгломератовые россыпи, застлавшие, если не совершенно всю, то по крайней мере, наибольшую часть горы, и естественно, что такая местность не может произвести какую-нибудь непроходимую тайгу, едва только кое-где растет одна лиственница или сосна, и едва ли средним числом можно положить на 15 кв. сажень одно дерево. В большем гораздо против других количестве растут здесь Cotoncaster vugaris, С uniflora, а также ehinospernum delexum и таволта (spirea cfamaedryfofia). Оставивши эту гору, мы снова принялись огибать одни мысы и оставлять за собой другие. Смотрим на горы иногда также голые и каменистые, как скалы конгломератовые, иногда же лесистые более или менее, подобно как напр. при лиственничной; некоторые из них покрыты и травой довольно густо, впрочем трава старая, прошлогодняя, засохшая и пожелтевшая отнимает всякую свежесть у новой. Солнце давно село за горы, иногда порывисто дует култук; горы окутались в ночное одеяние, туман расстилается по падям и носится около вершин; непроницательным мраком закрываются отдаленные мысы, деревья сливаются в одну ровную, черную пелену и кое-где торчит только уединенная скала или чернеет обрыв. Термометр, показывающий утром на суше 14°, на озере 12-13°, теперь спустился до 9° — и ночная сырость заставляет тщательно завернуться в теплый плащ. Все тихо в берегах: ни зверь не вскрикнет в горах, ни птица в утесе, и крепкая дремота овладела нами.
Темнота в горах усилилась и только поверхность волн испещренная волнами, едва белеет. Глубокой ночью мы полусонные и усталые едва пристали, гонимые и качаемые волнением, к деревне Голоустной, находящейся верстах в 50-ти от лиственничной.
Опубликовано 20 ноября 1865 года
По сю сторону Байкала. (из путевых заметок). Часть 2.
По сю сторону Байкала. (из путевых заметок). Часть 3.
По сю сторону Байкала. (из путевых заметок). Часть 4.