Деревенские письма. Часть 4.
Наша блаженная Сибирь, благодаря всем тем манипуляциям, которым подверглась она в течении 300-летнего пребывания здесь русского элемента, представляет массу непримиримых противоположностей и невообразимых странностей. Например: русские, поселяясь около Байкала, нашли здесь племя бурят, жившее в родовом быте, занимавшееся охотой и скотоводством. Заняв облюбованные ими места, русские выходцы воссоздали здесь общину, стали обрабатывать землю и научили бурят земледелию. Что же оказывается? Конечно, учителя должны идти постоянно впереди своих учеников? Русская община, как высшая ступень общежития, в сравнении с патриархальностью, родовой общиной бурят, должна бы процветать, развиваться и содействовать наибольшему благосостоянию русских, чем бурятская община? Племя русское, как наиболее совершенное, не должно бы стоять всегда впереди монгольского во всем, начиная с внешней культуры и кончая умственным и нравственным развитием? Но то ли мы видим на самом деле? Где больше совершается преступлений – в бурятских улусах или в русских городах и селениях? Где больше безопасности, взаимопомощи и единогласия в общественных делах, — у русских или у бурят? Пусть ответят положа руку на сердце, наблюдатели народной жизни. Сдавленные кК железным кольцом, русским населением, буряты мужественно и не без успеха отбиваются от внесения к ним печальных даров цивилизации, — от поселенцев, кабатчиков, и других цивилизаторов. Не смотря на массу переселенцев, заражающую организм народный, буряты (и якуты) умеют – силой родового единодушия – сдерживать натиск этого элемента в свои улусы: ни беглые с каторги, ни бродящие по стране поселенцы не смеют показываться среди бурят, — и разве организованной шайкой могут вторгнуться в бурятское ведомство. Горе бродяге, затесавшемуся к бурятам, — ему не миновать пули. Точно также умеют буряты с удивительным единодушием отстаивать свои интересы земельные и личные: нищих у них нет, — бесприютный бедняк или сирота – хозяева в каждой бурятской юрте. В случае какой беды, случившейся с бурятом, — весь род, как один человек, встанет на защиту своего сородича: собирают складчину, всем готовы жертвовать, чтобы выручить «своего» из беды. Ничего подобного не замечаем мы у своих, русских: все у нас ползет как-то врозь, каждый держится пословицы: «моя хата с краю, я ничего не знаю». Не смотря на прямые требования закона об ограждении сел и деревень от всякого рода бед и напастей, — русский «мир» без особых настояний и принуждения со стороны начальства и не подумает об угрожающей беде. Лес ли кругом горит, конокрады ли одолевают, хлеб ли с полей тащат или амбары ломают, придет ли валеж на скот, «мир» только плачется, горюет и жмется, а о мерах предупреждения, о спасении от врага, о помощи пострадавшим, — нет и речи. «Слава Богу, что не у меня», думает каждый, при вести о том, что у такого-то угнали за раз три лошади, у другого увезли с поля десять крестов пшеницы, у третьего подломили и очистили весь амбар.
Отчего такая апатия, при всеобщей бедности и трудности добыть лишнюю копейку? Отчего тот же крестьянин, который равнодушно смотрит на расхищение общего достояния и расплачивается за расхитителей собственной мощцой, — до-зарезу рядится из-за каждой копейки с покупателем на городском базаре? Где причины упадка общинного духа, отсутствия инициативы в общественных делах и полного равнодушия к этим делам? Ведь когда русский «топор и соха» впервые явились сюда – в среду враждебных племен и принялись рубить леса, истреблять зверей и возделывать сибирскую новь, — дело стояло, должно быть, иначе? При теперешней розни и отсутствия единодушия, разве справились бы русские пришельцы и с трудностью работы и с окружающими из отовсюду врагами?
Когда толкуешь с отдельными личностями из крестьян об их общественных делах, суждении их оказываются и здравыми и даже смелыми; от куда берется и меткость взгляда и горячность в речах и негодование против мироедов, и всякого зла! Слышатся возгласы: «волки мы, ничего больше! Всякий хочет съесть другого!» А, глядишь, попал тот же правдивый человек на общественную должность, — куда девалась и правдивость, и стойкость, и «поступь гордая, речь высокая»? Из всех, попадающих на должности старшин, старость и т.д. в десяток лет выдается где-нибудь один на округ действительно честный, правдивый и стойкий человек; а то – либо сопьется и свяжется с писарями, целовальниками и мироедами и в конце концов намотает на свою мирскую шею сотни и даже тысячи рублей, а в лучшем случае убежит без оглядки с мечта, проклиная и должность и ее преимущества.
Начало розни в сельских обществах. Как им кажется положено тогда, когда к первым колонистам стали приселяться вольные и невольные пришельцы с разных концов России, люди разных народностей, вер и общественных привычек: тут, в среду вологодских уроженцев, попадал и малоросс, и татарин, и цыган: все это пришлое поселение смешалось механически, но не могло не оставить следов своих воззрений на жизнь – в новом обществе: малоросс внес в сибирскую деревню свою индивидуальность, татарин – страсть к торговле, «шойданичанью» по-сибирски, цыган – «охоту к передвижке мест» и т.д. для разного рода дельцов такая рознь очень выгодна, по принципу: «divide et impera». Какому-нибудь пройдохе писарю или мироеду, конечно, на руку подобное состояние сельского общества, — тут он – полный владыка и творит, что ему угодно: сегодня оберет одного, завтра другого и знает, что общего протеста не будет. Соберется волостной сход; поставит писарь два ведра водки, — глядишь сотни две в год и прибавилось к тысячному жалованию. Также доселе действовали и все, имеющие дело с сельскими обществами.
Понять всю неприглядность и опасность для будущего подобного хода дел, не по силам сельскому населению, темному и беспомощному. Разве кто-нибудь, когда-нибудь подумал разъяснить ему значение и права общины, когда само слово «община» исчезло из русского словаря? Да и теперь, даже с распространением грамотности, хоть один учитель, хоть один грамотей и чиновник прочел ли нашим мирам, например, известные постановления сходам? Мы знаем только одного исправника, который читал их на волостных сходах (хотя сам нередко нарушает их), а писаря прячут эту книгу подальше, — она де нужна только для них?
При таком направлении крестьянской жизни, при всеобщей почти безграмотности, возьмите еще в расчет влияние кабака, уменьшение производительности земли, частые неурожаи, при начинающейся тесноте угодий, отсутствие выгодных промыслов и взаимное соперничество, — и перед вами откроется довольно печальная картина: темные люди и чувствуют, что жизнь их идет не ладно, не стройно, не устойчиво, а выхода из этого положения никто не видит, да и указать некому. Недаром же крестьяне говорят, что в близком будущем «все мы поедим друг друга, а последнего волк съест!»
М.З.
Опубликовано 18 сентября 1888 года.