Дикий Алтай. Часть 5.
(Из воспоминаний о путешествии к вершинам Абакана).
Таштып и Имек – старые поселения в этом краю. В Таштыпе есть крестьяне, в Имек сплошь состоит из казаков. На вольных землях, на отличных пастбищах хорошо плодился казачий скот; поднимая новь, хозяин был почти уверен в хорошем урожае. Он боялся не за землю, а за погоду – его грозой был иней, но и иней явление не частое. Прихватывает им порой поздние хлеба, но уже в период близкий к полному созреванию, так что качество зерна страдает несомненно от этого, но совершенно пропадает хлеб редко. Кроме хлебопашества и скотоводства, у казака всегда было под боком инородческое население, которое и давало ему возможность вести разную мелкую коммерцию и обогащаться за счет полудикого степняка. Таштыпские и имекские казаки слыли прежде хорошими промышленниками и знатоками тайги, а в старину, когда зверя водилось больше в ближних тайгах, это занятие было небезвыгодно. В настоящее время промышленники повывелись. Осталось несколько семей рыболов, промышляющих на Абакане, но теперь этот промысел подсечен в корень сдачей рыбных ловлей с торгов на аренду; но об этом после. Таштыпу нечего жалеть о рыбе – он теперь уловляет в сети свои человеков и это занятие много прибыльнее другого. Со времени открытия промыслов на верхнем Абакане, Таштып представляет собой в малом размере тоже, что Витимск на Лене или Усть-тунгуска в енисейской тайге, то есть место выхода рабочих из приисковой тайги и здесь же происходит наемка на новую операцию. Стало быть здесь целиком оставляются и вынесенные с работы додачи и взятые вперед задатки на следующую операцию. Это бешенное время для жителей Таштыпа и Имека. Рабочим праздник, гулянка, а расчетливым хозяевам не до гуляния. С зори до зори топится печь, беспрерывно пекутся разные снеди на потребу дорогих гостей. Хозяин и хозяйка, кроме того, заняты исполнением разных поручений и комиссий своих постояльцев. Сбросивший с себя на время иго рабства бергал, да еще подкувший, ставится самым невыносимым человеком. Чувствуя себя на время господином положения, он задает форсу, корчит из себя такого же барина, каких он видел на прииске, у которых сам был под началом. Он знает, что казак лебезит перед ним, угождает ему ради наживы, не верит этому любезнику ни на грош, даже презирает его. Хозяин выполняет самые унизительные поручения бергала до сводничества включительно. Исполняет, но и ненавидит казак приискового рабочего. Ненавидит потому, что ему надоедают до смерти капризы калифа на час, ненавидит за свое поруганное человеческое достоинство, за холопскую роль, которую заставляют его исполнять, а раз пропиты деньги, казак старается тут же показать бергалу все его ничтожество и выместить за проглоченные два дня назад обиды. Добрый пример не остается без влияния – редко где столько пьяниц, как в Таштыпе. Возясь с гуляками, и сам запьешь. О влиянии промысла обирания бергалов на нравственность нечего распространяться. Не один раз затрагивался этот вопрос в сибирской печати и не раз еще снова придется вернуться к ней.
В описываемое мной время в Таштыпе и Имеке стояло полное затишье во всяких делах. Посевы кончились, сенокосы не начались еще. Камышники ушли уже на промысел за изюбрьими рогами, а остальная публика по своему коротала время, то занимаясь домашними подделками, огородиками, то просто странствуя из дому в дом ради препровождения времени.Здесь постоянно виднеются мелькающие по улицам фигуры верховых. Казаки тоже не любят ходить пешком, как и татары, и говорят по-татарски, как татары. Здесь татарский язык – играет роль французского языка в салонах. Сошлись два казака – они непременно приветствуют друг друга по-татарски, поговорят немного на том языке, а потом уже переходят к беседе на русском. Владеют и пользуются татасрким языком многие казаки гораздо лучше, чем природные татары. Казак более развитой и цивилизованный человек, он знает развитую речь – русскую; он сумеет на языке дикаря выразить целый ряд понятий совершенно не ведомых инородцу; казак предъявляет большие требования относительно точности речи, чем его полудикий сосед. Лучшие переводчики во время путешествий были у меня казаки. Влияние двух народностей здесь взаимное – казаки успели несколько отатарится – татары обрусеть. Особенно это отразилось на одной татарской деревушке, верстах в 40 от Таштыпа, жителей которой и свои соотечественники крестят чжарым-казактер (полу-казаки). Я об них уже говорил в первом письме. Странное дело – между соседями казаков, татарами, живущими в версте и в двух от Таштыпа вы сплошь да рядом встречаете людей, незнающих ни полслова по-русски и следов русского влияния мало заметно, тогда как джарым-казактер, живущие в 40 верстах, все отлично говорят по-русски и устраивают свою жизнь на полурусский лад. Может тут причем нибудь и племенное различие. Джарым-казак по большей части сагаи и карчинцы-татары ближайших окрестностей Таштыпа – Бельтиры-Алтырцы русских памятников XVII и XVIII веков. Кроме Бельтир здесь не мало татар переселенцев из кузнецких черней из родов Кий, Кивий и Кобий, — Шорцы встречаются реже. Весь этот народ ныне занимается хлебопашеством, хотя по большей части не на своих, а на казацких землях. Для себя татарин запасает только сено, хлеб сеет изредка, чаще всего ячмень. Жизнь инородца здесь куда не красна. Промыслы становятся год от года хуже. Дорогого зверя – соболя нет уже в абаканской тайге. За ним каждую зиму отправляются в далекую, амыльскую тайгу, в восточную часть округа. Белка и орех бывает годами. На один хороший год приходится три плохих. Для скота нет такого приволья, как у качинцев и сагаев, и идет бельтир в работники к казаку. Я был свидетелем довольно редкого в наши времена зрелища – продажи человека. Во время наших сборов по экспедиции в Имек ко мне заехал служащий с одного прииска. Я был знаком с ним еще с прошлой экспедиции. Из разговора я узнал, что ему нужно моего квартирного хозяина. «Недостача в команде, так я приехал поговорить, не уступит ли он мне парня? У них должник есть кабальный», невозмутимо объяснил мне собеседник.
Я принялся расспрашивать и узнал, что татары и захудалые русские часто впадают в неоплатный долг и кредитор забирает тогда должника живьем и заставляет отрабатывать долг. Право на труд здесь сливается с правом на личность. Я не говорю о том, конечно, что хозяин дает волю рукам. В Сибири, как известно, всякая поддевка и пиджак считают себя в праве пускать в ход кулаки по отношению к азямам и однорядкам. Люди, утверждающие, что с «простым народом» без палки и зуботычин ничего не поделаешь (вероятно, сами говорящие это могут насчитать с полсотни предков самых аристократичных родов!) тоже встречаются на каждом шагу. Рассуждения этих «образованных» разумеется не представляют ничего интересного для тех, кто помнит еще вопли крепостников. Разубеждать их – скучное и бесплодное дело: лучше всего урезонил бы их мировой. Не это, повторяю, было для меня новостью; нова была продажа, передача в кортом свободной человеческой личности. Торг состоялся при мне, парень запродан на лето. Храктер переговоров был такой же, как у меня при наемке лошадей. Разница только в том, что хозяева мне наказывали накрепко беречь лошадей, не брать под возок тех, которые были наняты под верх – здесь же покупателю предоставлялось и седлать и вьючить купленную животину по своему усмотрению. А мы еще трубим, что в Сибири не был и нет крепостного права! Или, мол, если было, то не привилось. Мне случалось читать контракты рабочих с хозяевами в России, у меня бывали в руках и рабочие книжки. Сличал я их с «образцовыми» печатными контрактами для заключения условий между золотопромышленниками и рабочими, знаком и с рукописными. И в том и другом случае хозяева охулки на руку не кладут, но в методах достижения своих целей большая разница. Российский капиталист довольствуется разными крючками, недомолвками для получения штрафов, вычетов, не включает в число обязанностей рабочих таких занятий, который последний неизбежно должен выполнять, напр. чистку и уборку машин, но до самого рабочего, до его воли и неволи ему дела нет. В сибирских контрактах видно прямое тремление к личному подчинению рабочих. Золотопромышленник старается в контракте не только обеспечить себе труд рабочего – он хочет быть судьей и блюстителем нравов рабочих. Многие золотопромышленники новейшей формации мечтают в слух о том, что хорошо бы нанимать рабочего без дачи задатков, но добрые люди забывают при этом, что без задатка никто почти не пойдет к ним. Задаток играет здесь роль покупной платы человека. Этой врученной вперед суммой золотопромышленник приобретает право на саму личность рабочего. Она не дозволяет последнему уйти с прииска; право требовать выполнения работ переходит в право выжимать, выбивать работу из человека. Однако, довольно об этом.
Покупщик человека оказался сам очень любопытным субъектом. Переходя с прииска на писк, он очень многое знал из прошлого тайги и поведал нам, сидя за стаканом чая спокойным бесстрастным тоном, два эпизода из своей таежной жизни, которые долго после этого мерещились мне и моему товарищу в глубине дикой тайги. Миновать их нет возможности в рассказе. Закройщик романов состряпал бы из них нечто в пяти частях и у читателя кружилась бы голова от этих писаний, как от рассказов Густава Эмара, а я жалею, что не знаю стенографии и не могу дословно передать эпический рассказ в его сжатой, безыскусственной форме.
Перебирая общих знакомых, рассказчик коснулся своей службы на промыслах у одной компании. Дальше попробую вести рассказ словами повествователя:
«В 187* году я жил весной на заведении, на устье речки – вы ведь бывали там, знаете? (вопрос обращен был ко мне). Весенняя вода была в этот год необыкновенная. Пойма вокруг заведения была вся залита. Речка около заведения вздулась так, что в пору самой бешенной таежной реке. Про большую реку и говорить нечего, выйдешь на поле, взглянешь с высокого берега – страх берет, волны бьют и шумят, как в пороге. И вода все пребывала и пребывала. Тут островок вышел один против заведения. Он не настоящий островок, а так место немного повыше вышло гривкой, так его не сразу залило, он и торчал среди воды. Я по дням замечал, как его покрывает понемногу вода, кажется будто он сам все под воду уходит и тонет в реке. Чего только не несло, не плыло по Абакану в это время. Раз видел я как здоровенную лесину несло по Абакану. Гляжу ее валом так и прет на утес. Остановился – что мол будет с ней. Не поверите, как треснуло ее об камни так, что вода закипела вдруг как в котле, затрещало вдруг на дне, щепки поплыли дальше. Раз утром встал, подъехал к Абакану и вижу плот несет мимо нас. Ну думаю – наверно бродяги (понимай убежавшие с прииска рабочие) сладили плот, переплыли реку и где-нибудь теперь проьираются по тайге. Пришел домой говорю зимовщику и конюхам, ну ребята должно быть бродяги с прииска где-нибудь около нас. Пойдем, надобно искать ехать. Взял с собой двоих конюхов, поехал. В весеннее время, сами знаете, дорог в тайге много! Речки вздуваются так, что и конному в брод не перейти, не только пешему. Кажется знаешь где надобно искать, а пробились целый день, не нашли никого! Под вечер заехали в татарский улус, поспрашивали, не приходил ли кто? Сказали, что видели двоих, но время было уже позднее, я обдумал ночевать в улусе, а утром взять татарина да и искать. Поставили мы конец на выстойку, только сели чай пить, на ту пору двое конюхов, служащий и стражник входят в избу. Знаете ли, говорят, что с прииска 50 человек убежало? Мы подивидись. Никак не думали, что так много народа сразу уйдет. Бежало вчерашней ночью. Я рассказал, где был, что узнал и решили ехать искать тех двоих, про которых татары говорили. Думали обернуть в один день, а и на четвертые сутки не вернулись. Кроме двоих, одного еще я нашел и захватил. Связали их и допросили – все говорят в одно слово, что с прииска ушли ночью всей артелью, состряпали салик, хотели плыть на плоту, да салит (плотик) вышел тесен. Мы, трое, побоялись плыть по Абакану, а остальные поплыли. Я тогда же подумал, что должно быть разобьет из где-нибудь в порогах; потому что, как сказывал стражник и служащий – бежали все новички, первогодники, а в такую пору по Абакан и опытному человеку проплыть трудно. Стражник и служащий поехали в А-ский завод, чтобы там расспросить, не проплывал ли плот с бродягами, а я послал нарочного в резиденцию спросить, что делать с бродягами, так как они говорили, что шли к хозяину жаловаться на управляющего. Разумеется за этим за один не послал бы, а не помню уж какое-то другое дело было. Вернулся я с бродягами на шестые сутки на заведение. Приехал, а зимовщик и говорит мне, а ведь бродяги-то здесь. Как здесь, где? Да вон там повыше на косе. Еду и вижу, что от моего островка одна узенькая полоска осталась и на ней сидят люди. Мне и в голову не приходило в начале, что бродяги решатся плыть по Абакану, да и на островке было куда спрятаться шесть-то дней тому назад.
Как увидели нас бродяги, подняли вой, словно волки голодные: «Батюшки! Спасите нас, погибаем! Не дайте нам умереть!» — просто моченьки нет слушать, сердце рвется. Делать нечего, наладили лодку, завели повыше, тронулись, около половины дороги проехали ничего, а там как подхватило нас, как завертело! Свет в глазах помутился, навалились на весла – ни с места. Взглянул, а нас так и несет прямо на утес, об который разбило лесину. Тут уж не до людей, а до себя. Бились, бились! Насилу отстоялись от беды. Страшно, а жалко все-таки людей. Попробовали во второй раз, та же самая история. Ну уж тут мы увидели, что ничего не поделаешь! В третий раз никто уже и пробовать не хотел, да и поздно становилось, темно. Я уж не видал больше их. Должно быть которые тут погибли, которые за плавучие лесины цеплялись, только кажется никто не спасся. Одного привезли потом чуть живого на прииск, где-то около Абаканского завода нашли. Когда его привезли на прииск, так он нам всю историю рассказал. Плыли они на плоту, нанесло прямо с маха на косу, плот перевернуло. Которые потонули, которые выбрались на островок, только весь запас пропал; сидели они на косе без огня, без пищи. Продрогли до смерти, голодны, а есть нечего, согреться не чем! Ждали помощи с берега, помощи нет и решили они кинуть жребий и съесть одного из товарищей. И жребий пал на того, который это рассказывал. Попросился он у товарищей Богу помолиться. Позволили. Должно быть Бог услыхал его молитву. Молится и видит несет лесину мимо косы. Перекрестился, прыгнул и уцепился за дерево. От одной смерти избавился – другая впереди – утес. Думал погибнуть, да вдруг что-то словно толкнуло лесину в бок и пронесло мимом скалы. Когда его выбросило на берег – не помнит. Пропал бы совсем, да наткнулись на него инородцы-промышленники, оттащили к себе на стан, отогрели около огня и стали помаленьку подкреплять. Инородцы знают, как от голодной смерти спасать человека. Сразу много есть не дадут. Отводились с ним промышленники, указали дорогу на заведение, а сами уехали. Хоть и не далеко было до места, а парень сбился с пути и его опять уже без памяти нашли рабочие с завода.
Три раза Бог от смерти спас человека», — закончил свою повесть рассказчик.
— «Скажите пожалуйста, не без тревоги спросили мы оба с товарищем, — неужели погибли все 50 человек, за исключением четверых?».
— Нет, многих поймали потом в разных местах, не все шли одной дорогой.
О причинах побега рабочих рассказчик сказал что-то очень не ясное, так что мы предоставили уже самим себе на досуге обсудить, какие причины могли вызвать рабочих на такой отчаянный шаг. Читателю я тоже предоставляю сделать и предлагаю выбрать объяснение этого факта сообразно своим вкусам.
Что за страшная картина! Ревучая река разлилась в даль и ширь, только оскаленные черные утесы стоят в дали, а среди вод, на узенькой полоске земли, кучка людей, продрогших, изморенных, доведенных до отчаянья ждет часу на час, как их зальет медленно прибывающая вода, словно грешников во время всемирного потопа!
Место действия другого рассказа – поприще наших будущих странствий. Героя его знали и помнят многие из таштыпских и имекских жителей. Это был служащий золотопромышленников Кузнецовых. Он кажется и воспитывался и вырос в доме и на службе у отца нынешних владельцев кызасских приисков. По всем видимостям, это была оригинальная, мечтательная, страстная, но вместе с тем дикая натура. Звали его Потаповым. Много анекдотов ходит до сих пор о его необыкновенной физической силе и о баснословном умении стрелять. Это был суровый охотник, влюбленный в тайгу, с головой полной самых авантюристических планов, но с железной волей. У хозяев он слыл хорошим служакой, умел ладить с рабочими. Не нравилось только старшим чинам приисковой иерархии, что Потапов груб, дерзок никому не позволяет третировать себя с высока. Не смотря на это, он считался дельным человеком и может быть окончил бы жизнь, служа где-нибудь на приисках и удовлетворяя своей страсти к приключениям единоборствам с медведями, которым он должно быть немного уступал в силе; но вышло иначе. Он женился. Ему поручили заведовать кузнецовской резиденцией на устье Матура, он и жил там с своей молодой женой и ее свояченицей. Последняя больше пришлась по вкусу угрюмому таежнику, чем законная жена. Втихомолку начатая связь скоро дала о себе знать последствиями. Не первый, не последний пример представляет такая развязка бестолковых браков. Влюбленная парочка могла бы жить в гражданском браке, не особенно шокируя общественное мнение тайги; но у Потапова разыгрались романтические фантазии, жажда новой жизни и приключений. Сделав втихомолку нужные приготовления, он берет двух лошадей, седлает их, берет с собой свою возлюбленную и едет в тайгу. Его план был бежать в Китай через вершины Абакана. Прямым обычным путем он ехать не хотел, хотя нет сомнений, что его никто и не пробовал бы задержать. Какие сведения имел он о Китае – неизвестно. Вероятно, никаких, — иначе он знал бы, что первый сойотский старшина связал бы его и выдал русскому правительству. Как бы то ни было – странники отважно кинулись в неведомый путь. После, идя по той же дороге, но не один, а втроем, становясь в тупик, где искать выхода из лабиринта болот и скал, я частенько вспоминал этого железного человека, решившегося в одиночку с беременной женщиной на руках забиться в такую глушь. Природа однако же одолела одинокого странника; болота и скалы, на которых пасовали целые поисковые партии, оказались не под силу одинокому человеку. Он вернулся и остался зимовать на устье дикой таежной реки Ады. Здесь он выстроил что-то вроде татарской избушки на скале, рассчитывая на будущую весну снова повторить отчаянное предприятие.
На прииске узнали разумеется об исчезновении Потапова и о пропаже лошадей, принялись искать его, но следов не нашли. Никому и в голову не приходило, чтобы он решился бежать в Китай через Абакан; но между мрасскими черневыми татарами прошел слух, что в тайге не ладно. Несколько промышленников пропало без вести, одного нашли убитого пулей, и обобранного дочиста. Одна артель вернулась домой с промысла среди зимы. Дико непривычно было для мирных татар, что их тихая тайга вдруг приняла в свои недра какого-то злодея. В лесу татарин привык считать себя в полной безопасности от злого человека. Он был уверен, что в лесу никто не тронет чужого ремешка, не воспользуется горстью муки, а тут вдруг страшные слухи о диком человеке, губящем бедных охотников! Слухи эти однако же дошли после до кызасских приисков, на Потапова наткнулась зимняя партия кажется Юдиных, шедшая на разведки в верхний Абакан. Потапов бежал на лыжах и наткнулся на идущих нечаянно. Это были не беззащитные татары, их было много и он юркнул в тайгу, но был узнан. Из партии дали знать на прииск и вот целый отряд отправился брать лесного человека. Одинокую избушку на утесе окружили со всей сторон, но войти никто не решался: страшная винтовка Потапока была с ним. Выискался однако же смельчак – приисковый рабочий. С Потаповым завели переговоры, делая вид, что хотят отозвать его с фронта, а рабочий геркулес по силе и такой же нелюдим как и лесной человек, принялся ломать избушку. Не долго думая, Потапов спустил курок, чтобы покончит с собой, но только прострелил себе подбородок и повредил верхнее небо. Беглец был схвачен, а вместе с ним и его подруга У последней оказался уже ребенок.
«Никогда я не забуду этого ребенка», — говорил рассказчик: «глаза такие быстрые и так смотрит на всех. Волчонок да и только! Взяли его и покуда везли до матурского зимовья, не плакал, а как внесли его в избу, принялся биться, кричать, сладу нет просто. Догадались – вынесли на крыльцо, он затих сейчас. Душно ему было в избе. После его взял на воспитание один аскызский человек, только мальчик не долго жил у них.
Потапов не смотря на тяжелую рану, выздоровел и был осужден в каторгу. Охота его за инородцами была обнаружена следствием. Убивал он их главным образом ради пороха и свинца, которые у него скоро выходили.
Похождения нашего героя этим не кончились. Он бежал из каторги и снова повел жизнь бродяги. Он слонялся по утесам инородцев, его встречали на Матуре, но никто не решался взять его силой. Наоборот, он открыто грозил всем, на кого имел зуб, что он теперь с ними разберется. Раз к богатой золотопромышленнице он сделал визит на ее резиденцию и потребовал денег и съестных припасов. Перепуганная женщина велела удовлетворить всем его требованиям, лишь бы он скорее убрался. По слухам, многие чувствовали себя не ловко в соседстве этого вольного стрелка. Погиб он каким то странным образом, как говорят, нечаянно, спустив курок при выходе из юрты. Известно, впрочем, что с некоторыми старыми знакомыми своими он встречался мирно и дружелюбно. Многие даже положительно увлекались дикой удалью этого страшного человека.
Недавно еще покорилась русскому человеку восточно-алтайская тайга, а сколько уже в ней пролилось крови и слез.
Опубликовано 9 марта 1886 года.