Дикий Алтай. Часть 2.
(Из воспоминаний о путешествии к вершинам Абакана).
Ночь и гроза захватила нас около Аскыза. Мы не видали села, не видали и церкви. Заметно было только, что это наполовину инородческое поселение приняло совершенно русский облик. Я не буду рассказывать и о том, как мы добрались до резиденции золотопромышленников К., с каким аппетитом набросились на ужин и как крепко мы спали потом. Путешественники – люди с хорошим аппетитом и они очень охотно распространяются о том, чем и как кормили их; но для публики, которая не жарится по целым суткам на солнце, не голодает не особенно-то понятны восторги странника при виде куска хорошего мяса и тарелки горячего супа. Я прерву на время рассказ о своих странствиях, чтобы поговорить несколько о татарах-качинцах. Дальше Аскыза уде не встретим мы представителей этого племени. Здесь я позволю себе мои личные наблюдения, довольно таки скудные, пополнить сведениями из других источников.
XVII век в Сибири отмечен крупными успехами русской колонизации. Известны всем подвиги сибирского казачества на крайнем севере и востоке, не менее деятельно шла борьба и с туземцами в долине южного Енисея. Главную массу обитателей ее составляли киргизы, которых теснили разные неприятели со всех сторон. С севера и запада русские: о томские казаки придут и вырежут кочевников, как это было в 1615 году, то Дементий Злобин Красноярский в 31 году того же столетия, то татарский воевода Яков Тугачевский 1641.С юга из-за хребта халхасские алтын-ханы – Эрдени-хан и Лаузан-хан, оставившее память по себе в знаменитой логиновой осаде на Енисее, циклопическом городище, построенном ими, вероятно, для зимовки войск, доколачивали наследников славного халгасского царства. Не давали спуска киргизам и черные калмыки. С таких трудных обстоятельствах киргизы, по примеру всех среднеазиатских кочевников, решились на крайнее средство – собрать свои юрты и откочевать подальше из беспокойной стороны. Памятьо когда-то бывших здесь киргизах сохранилась в смутных преданиях нынешних инородцев, в названиях некоторых качинских и сагайских родов и … в многочисленных могилах, которые и поныне называются киргизскими.
«Свято место» однако же не долго «оставалось пусто»: долины Абакана, Уйбата и Аскыза начали заселять лесные инородцы самоедского племени, но главная масса новоселов пришла с севера из под Красноярска. Здесь жили в полукочевом состоянии остатки разбитых русскими кучумовских орд иртышских и обских татар. После очищения минусинского округа от киргизов, эти татары двинулись почти все целиком в долины Абакана и Уйбата, только не большая доля их ушла в каннский округ, где образуют и поныне несколько улусов. По речке Каче эти татары носили название качинцев; то были предки современных обитателей нижнего Абакана, Уйбата и Енисея между Минусинском и селом Абаканским. Они смешались с остатками различных самоедских, енисейско-остяцких и монгольских племен, но теперь следы этих примесей сохранились только в некоторых родовых прозвищах. Все качинцы говорят по-татарски и образуют довольно однородное племя как по своим обычаям, так и по языку.
Качинец – коренной тип степняка-номада. Я удивился не мало, когда нашел в статье Каратанова о качинцах, что они занимаются отчасти и змеледелием. Ошибка, впрочем, не Каратонова, а издателя, Г.Н. Потанина. Не трудно убедиться, что г. Каратанов описывает не качинцев, а разноплеменных инородцев, причисленных к аскызской степной думе. Этот издательский недосмотр советую иметь в виду всякому читателю статей г. Кратанова и Попова. Нужно помнить, что первый пишет о сагайцах, каргинцах и бельтирах – второй о качинцах; иначе легко впасть в заблуждение насчет обычаев и свойств этих народностей. Исключительное занятие качинца – скотоводство. Он держит стада малорослых коров. Порода эта очень мало дает молока, что отчасти обуславливается и сухим степным кормом. Подобно всем кочевникам, качинец лихой наездник, ловкий арканщик. Лошади – его главное богатство. Минусинская степная порода коней когда-то представляла особую породу, отличную как от монгольской и урянхайской, так и от киргизской, но теперь она сильно помешалась с посторонними элементами и в чистом виде встречается редко. Овцы степные не отличаются ни рослостью, ни обилием и тонкостью руна, но за то дают превосходное мясо. Сухой климат, высокие пастбища, обилие солончаков делают минусинский округ страной весьма пригодной для овцеводства. Был даже сделан и опыт разведений тонкорунных овец около Минусинска; но опыт вполне не удачный, как ожидать следовало. Чистые тонкорунные мериносы с трудом переносят зимы даже и в средней России, а климат Минусинска гораздо суровее климата хотя бы тульской губернии. Здесь необходимом путем подбора и скрещивания создать новый тип овцы, дающей хорошее и мягкое руно и не боящейся зимних холодов, вроде нашей романовской. Со временем это, конечно, и будет сделано, а теперь пока нет на это охотников: золото, минеральные богатства и в последнее время соль отвлекают силы от сельского хозяйства. Однако же пора вернуться к качинцам, а к «нашим баранам» и к сельскому хозяйству вообще мы будем иметь случай возвращаться не раз. Незамысловатые продукты скотоводства удовлетворяли простым потребностям татарина. Теперь он привык уже к хлебу, к фабричным тканям, хлебному кабацкому вину и потом для удовлетворения своих нужд должен держать скот для обмена на разные товары у русских купцов. Горе только в том, что в погоню за русскими товарами инородец часто принимает на себя обязательство свыше своих сил. Являясь в город, а то и на месте, в улус, у приезжего торговца татарин забирает товар в долг, рассчитывая расплатиться скотом и приплодом, который он надеется от него получить. Связь между покупкой в долг и расплатой инородец плохо реализует: плохо соображает размеры предстоящей уплаты, увлекается как дитя, рассчитывает, что уплата наступит нескоро, набирает дорогой ценой товар, который в свою очередь так охотно сбывают в Ирбите и у Макария отечественные мануфактуристы в 6-ти месячный кредит сибирским торговцам. Вся семья татарина щеголяет в писанных платках и ситцевых рубахах, но вот приходит время расплаты. Нередко приходится такому тароватому покупателю отдавать свой скот, который ему самому необходим для домашнего обихода. Мне уже случалось в другом случае говорить по поводу будто бы громадного количества, скота у кочевников, который, по мнению некоторых, ничего хозяину не стоит, составляет такое же независящее от труда владельца имущество, как девственная почва, рыба в реке и т.д. Скучно да и неуместно было бы здесь в путевых очерках повторять изложение элементарных экономических истин. Я думаю, всякий может понять, что кочевнику-скотоводу, для обеспечения его нужд необходимо в несколько раз больше количества скота, чем земледельцу, а потому «лишнего скота», избытка жизненных средств нет и у кочевых инородцев вообще и в частности у наших качинцев. Лишний скот имеют только богачи, а люди среднего достатка, имеющие не более 40 овец и соответствующее количество коров и лошадей только не нуждаются. Отдавать его купцам за товар третьего сорта, за бесценок значит расстраивать инородческое хозяйство и вести татарина к постепенному обнищанию. Жизнь инородца образует замкнутый круг действий, обуславливаемых окружающей его природой. «Власть земли» над ним еще сильнее, чем над русским крестьянином. Подобно коню своему он отъедается летом, тощает зимой. Захромал конь, захромало все в доме у инородца. Недаром в татарских сказаниях имя героя всегда нераздельно связано с именем его коня и даже его мастью. Герои Илиады, вступая в бой друг с другом, рекомендовались, объясняя свое происхождение, я дескать сын такого-то; герои татарских поэм заявляют о себе – я богатырь – имя рек, ездящий на гнедом, вороном или какой другой масти коне. Без этого звание богатыря было бы обозначено неполно. Всякий новый, чуждый ингредиент в этой примитивной жизни, даже самый невинный, производит целую революцию во взаимных отношениях между природой и человеком. Все писавшие о вырождении инородца упоминают в числе главных причин этого явления – водку и торговлю с русскими, хищничество купцов и т.д. Я думаю, что даже и не хищническая торговля и без водки произвела бы целую революцию в жизни дикаря. Могучий зверь – рынок, готов поглотить все, что только имеет инородец: он быстро пожирает его скот, со всеми нехитрыми статьями дохода от скотоводства до волосяных арканов включительно. За все это дает рынок новые для инородца вещи, незнакомые ему, но крайне заманчивые продукты и деньги. Рынок купит его самого, заплатит хозяину деньги за самого хозяина хозяину же и заставит его работать на себя. Богатый инородец превращается в денежного капиталиста, бедный в работника, параллельно с этим идет и ломка в миросозерцании дикаря. Надобно однако сказать, что до сих пор качинец не без успеха сопротивлялся неблагоприятным влияниям. Причина этого лежит в том, что в качинце мы видим представителя довольно стойкой тюркской расы. Факты доказывают, что при сожительстве тюркских и самоедско-финских племен, последние подвергаются немедленной тюркизации, забывают свой родной язык и обычай. В долине Енисея мы имеем два крупных примера потурченных самоедских племен, — это койбалы в минусинском округе и сойоты за заянским хребтом. Оба эти народа самоедского корня теперь стали настоящими тюрками. Каулов, путешествовавший спустя 15 лет после Кастрена между инородцами кианского округа, заметил громадный прогресс в тюркизации местных самоедско-финских племен. Естественное дело, что народ подчиняющийся своему нравственному влиянию других не так-то легко уступит свое место и более сильному сопернику. Качинские солончаковые сухие степи представляли до сих пор мало привлекательного для алчных глаз. Только в последние времена начали подбирать у инородцев соль. Кроме мелкого местного торгаша-просола, никто не трогал качинца. Мелкие комарики посасывали его, но разорить как следует не могли. Округ наш захолустный, качинец народ маленький и для крупных птиц по Сибири много более лакомых кусков. В умственных способностях никто не откажет качинцу, по нравственным же качествам его можно поставить в пример русским: ни мелкие торгаши, ни лихоимцы не могли развратить его и он до сих пор остается замечательно честным человеком. Один из местных купцов рассказывал мне, что подводя итоги 20-ти летней торговли с качинцами, торговле в кредит, без всяких документов у него осталось неполученных долгов всего около 20 р., а обороты велись тысячные. Я не настолько близко знаком, чтобы судить насколько сердечны семейные отношения между инородцами, не знаю насколько прав Каратанов, утверждающий, что чувство ревности между ними неизвестно. Мне всегда бросалось в глаза скромное обращение инородцев с женщинами. Из мужчин никто не позволит себе в присутствии женщины неприличной шутки и двусмысленности, за исключением, разумеется, лиц тронутых русским влиянием. Эти из подражания усвоили себе и русскую циническую ругань и страсть говорить сальности женщинам. Пора однако же познакомить читателя с бытовой обстановкой качинца.
Я не стану описывать ни внешнего вида качинской юрты, ни его костюма. Все это уже двадцать раз описывалось, начиная с прошлого столетия разными путешественниками, мне самому приходилось описывать различные виды инородческих построек в статейке, помещенной в «Восточном Обозрении» -« Минусинская Швейцария и боги пустыни». Желающие могут ознакомиться с ними и в статьях Каратанова и Попова. Кто не видал никогда юрты, тому можно дать понятие о ее внешности в двух словах: накройте невысокую цилиндрическую жестянку, хоть из под эйнемовских конфект чайным блюдечком – вот вам и модель внешности юрты. Для зимы качинцы строят себе избушки с битными глиняными печами и иногда с тесовой двухскатной, а чаще плоской, земляной крышей.
Пробившись зиму в избушке, качинец при первых появлениях трявянной поросли спешит перебраться в юрту за несколько верст от зимнего жилья. Этим ограничиваются теперь его перекочевки. Зимник устраивает всегда качинец в том месте, где имеются сенокосные луга. Их он не травит скотом, а бережет про запас, чтобы собрать сено на зиму. Где почва слишком суха, инородец проводит оросительные каналы (мочаги) и это дает возможность ему выращивать на зимнике хорошую траву для сена. В хороший год, при урожае трав, достаточны татарин охотно берет к себе за условленную плату с головы на кормежку в зиму скотину и посторонних лиц, русских крестьян и торговцев. Кормят, однако, плохо. К началу весны скотина обыкновенно едва волочит ноги. Вымирание скота от бескормицы обычное явление. Татарин бьется как рыба об лед и ждет, как манны небесной, первого появления травы. С весной все оживает: из душной избушки инородец перебирается в летнюю юрту, скотина – на траву. При мало-мальски благоприятных условиях животные поправляются чрезвычайно быстро, является молоко и татарин немедленно приступает к приготовлению любимого напитка – арьяна. Я подозреваю, что арьян напиток тождественный с знаменитым кефиром или кэпиром. Подобно последнему он приготовляется из коровьего молока, при помощи бродильного грибка, но я не решаюсь утверждать, что в обоих случаях грибок один и тот же. Без старой закваски завести арьян наново невозможно. Обыкновенно когда коровы перестают доить, хозяин прячет про запас некоторое количество арьяна, чтобы с весны снова заквасить им молоко. У кого не остается прошлогодней закваски, обращается с просьбой к более запасливому соседу. Обычай не допускает в этом случае отказа. В уплату за закваску берется соответствующее количество молока. Арьян кисловат на вкус и если он приготовлен более или менее чисто, представляет собой не дурной летний напиток. Им обыкновенно подчуют всякого входящего в юрту вслед за первыми приветствиями. Недостаток арьяна в юрте признак горькой бедности, большое лишение для татарина. Напиток этот важен для него не только как пищевое средство, но и как материал для приготовления напитка, веселящего сердце человека; из него перегоняют инородцы свою молочную водку. В глубокую чугунную чашу наливают айрян, примазывают к нему деревянную крышку с двумя изогнутыми трубками; последние погружаются в пустые сосуды, окруженные водой; под чашей разводится огонь и перегонный аппарат готов. В пустые сосуды капает дистиллят айрина – прозрачная жидкость, имеющая вкус очищенной сыворотки и слабый спиртный запах. В этом напитке содержится не более 10 % алкоголя. Пьют его большей частью теплый прямо из перегонного аппарата. Там, где сидят молочное вино обыкновенно целая толпа гостей и пьет легкий хмельной напиток, пока он не обнаружит своего действия на головы собеседников. Под хмельком компании не сидится в юрте, тот или другой из участников предлагает, что хорошо бы съездить посидеть к такому-то. Веселое общество подхватывает предложение и вся ватага отправляется в гости к соседу. От другого едут к третьему и т.д., пока вся компания не поляжет костьми в юртах своих тароватыхх хозяев. Замужние женщины не отказывают себе в удовольствии попить, погулять; девицам «разрешение на вино» не допускается. Гуляет и пьет качинец летом, но сидеть сложа руки и предаваться вечному кейфу ему нет времени: кончилось переселение на летник, подоспевает пора копать и расчищать мочаги, после раскопки мочагов недалеко до сенокоса. Управился с сеном – надобно озаботиться насчет запаса топлива к зиме, ранней же весной нужно ему съездить в тайгу набрать черемши, а также и съедобный корений. Последние, впрочем, вытесняются русской мукой и любимым татарским зерновым хлебом – ячменем (кучэ). Зерна ячменя поджаривают на сковородах и потом толкут в деревянных ступах и приготовляют, таким образом, нечто вроде крупы – «джерба». Джерба варится в котлах с мясом и составляет главную пищу инородца. Для хорошего гостя найдется всегда кусок баранины жаренной на вертеле, но сами хоязева редко дозволяют себе подобное лакомство; тоже самое и с различными сырами, приготовляемыми татарами – это угощение для гостей, лакомство; но не постоянная пища.
Опубликовано 13 октября 1885 года.