Сельская оседло-инородческая и русско-крестьянская община в Кудинско-ленском крае. Часть 3.

Вследствие таких суждений, наибольшая часть крестьян Ангинской слободы и Тарайского селения и действительно антагонично относились, как к делу противо-общинному, к открытию частных кабаков некоторыми из своих богатых сообщинников. Именно, когда два богатых крестьянина, один в Ангинской слободе, другой в Тарайском селении открыли у себя частную продажу вина, — то крестьяне на мирских сходках не стали уважать голоса этих выскочек из общины. Мало того, они до такой степени не сочувствовали заведению кабаков их сообщинниками – богатыми крестьянами, особенно после внезапного и не желанного для них закрытия только что учрежденного и сильно полюбленного ими общественного питейного заведения, до такой степени, следовательно, вообще, питали нетерпимость, антипатию к выделению из среды своей общины монополистов, эксплуататоров, мироедов, что в Тарайском селении, на мирском сходе, предпочли лучше дать общественный приговор на открытие частного кабака жиду, как человеку иноплеменному, совершенно чуждому общине, чтобы только не допустить своего сообщинника – богатого мужика до монополистической виноторговой эксплуатации своей же собратии, соей общины. Крестьяне охотно были и с благодарностью принимали изобильное угощение на сенокосной помочи у этого богатого сообщинника, который затеял открыть в своей общине частную винную продажу, но тотчас же по уходе с помочи собрались на мирской сход и дали общественный приговор на открытие частного кабака не этому богатому угостителю их – их уважаемому сообщиннику – крестьянину, а жиду. Факт этот ясно показывает, что община Ленская, как ни запружена в настоящее время всякого рода мироедами, монополистами, эксплуататорами, — все таки еще, в глубине своиз чувств, более или менее инстинктивно наклонна и, при благоприятных обстоятельствах и содействиях, без сомнения, может быть и способной к искоренению в своих пределах всякой монополии, эксплуатации, мироедства.

И действительно, как ни расстроена, как ни разбита гнетущая силами и условиями сельская община в верховьях Лены, но и в ней возможно возбуждение живой восприимчивости, наклонности и способности к новым, лучшим общественным учреждениям. В последнее время это доказали и некоторые новые факты. Таков именно факт учреждения общественных питейных заведений. По видимому, никак нельзя было бы и ожидать, чтобы на Лене, в этой самой захолустной, тунгусской бурятской глуши и даже сибирской, где, казалось только и можно было бы предполагать самое сильное развитие и самый дикий разгул одних противообщественных, эгоистически-приобретательских хищнически-своекорыстных инстинктов и страстей, — по видимому, говорим, никак нельзя было бы и ожидать, чтобы так могли сразу привиться зачатки каких-нибудь преобразований или нововведений в общинно-социальном смымле. И что же, однако ж? Там то, в верховьях Лены, мы и встречаем первую в Сибири инициативу новых, лучших общинных учреждений, первую попытку приложения общинного начала в такой отрасли торговли, которая доселе была по преимуществу частной, эгоистически-эксплуататорской, и первое ясно выраженное в ней сочувствие крестьян. Сколько с невольной, неожиданной радостью, столько же и с удивлением слушал я на Лене живые, воодушевленные речи в высшей степени простодушных тамошних крестьян о пользе первых в Сибири новых общественных заведений, именно питейных. В Манзурской слободе, старшина, молодой, но весьма рассудительный мужик с живейшим сочувствием и воодушевлением говорил мне: «а знатная, славная, да и разумная штука были эти общественные питейные заведения. Большая от них нам показалась польза. У нас, в Манзурке, доходу от общественного питейного заведения было до 1600 руб. сверх уплаченных сидельцам 1030 рублей. Из них 500 рублей ушло в выплату податей за неимущих, по 80 коп. с души на волостное содержание, до 200 руб. на училище и больницу. У мужиков стали водиться деньги, чего прежде не бывало. И упиваться народ стал меньше. В миру греха, беды, несчастья поубыло. Шибко полюбили крестьяне эти общественные питейные заведения. Пили в них водку и похваливали Измайлова (Верхоленского исправника, по инициативе которого и устроены были общественные питейные заведения): никогда так не благодарили начальника. Не, знаем, пошто только их закрыли, уничтожили эти общественные питейны. Мы бы и пакетный сбор готовы вносить двойной или тройной, только бы оставили нам общественные питейные заведения. А не то лучше было бы уж вовсе неварить нас ими, а то мука нам теперь опеть переделывать по старому, опеть, в убыток миру, в наживу жидам, разводить кабацкое пьянство, заклады кабацкие, опойство душевредной водкой, беды всякие в этих кабацких ловушках кровососцев жидов». Подобные же толки в общественных питейных заведениях слышал и в Ангинской слободе. И здесь тоже (по какому-то случаю) старшина, но уже крестьянин пожилой, в высшей степени острожный, малоразговорчивый, — когда зашла речь об общественных питейных заведениях, оживленно заговорил: — убатворил бы нас этими общественными питейными заведениями, да опеть пошто-то закрыли. А пошто бы не можно им быть-то? Шибко от них ладно было, убатворен был народ. У нас, в Ангинской слободе, и общественном питейном заведении было всего 3000 рублей. Часть ушла на оплату податей за 85 или 90 неимущих и вымерших душ, часть на поправку дороги и моста через Ангу. Всего, в общем разделе, на каждую душу приходилось, худо-худо по 9 рублей. Перестали мужики пропивать, закладывать имущество, хозяйственные вещи, пить стали меньше зловредного зелья, подмеси всякие в водке не стало. И в хмелю то, в упойстве то народ стал как-то смирнее. Кротость стала приходить в сердца. Прежде, в частных, особливо в жидовских кабаках, случались всякие худые притчи, ссоры, драки, мошенничества, доходило иногда до большого греха, до беды. Когда было много частных кабаков в Анге, — подвод 10, 8 и 7 сходило за волостными. А как было одно общественное питейное заведение, то и подвод за волостными не было во весь год. Слыша такие панегирики крестьян общественным питейным заведениям, в высшей степени желал я добыть точные, подробные статистические сведения об общественных питейных заведениях верхоленского округа, но, к сожалению, никак не мог достать их. Старшины говорили, что, по закрытии общественных питейных заведений, все сведения об них отобраны были в волость или Окружное Управление, и черновых описей не осталось. Но, не добившись статистических сведений об общественных питейных заведениях русско-крестьянских общин, я имел возможность достать хоть кое-какие официальные сведения относительно этих учреждений в оседно-инородческих общинах Верхоленского края, именно – в Ользоновской, Баендаевской и Хоготовской. В этих общинах приход и расход денег, вырученных от общественных питейных заведений, по официальному отчету был такой:

Приход в общественных питейных заведениях по трем селениям:

1) По Хоготовскому

В 1873 г. – 1655 руб. 11 коп.

В 1874 г. по 1-е Мая – 601 руб. 22 коп.

Итого – 2256 руб. 33 коп.

2) По Баендаевскому:

В 1873 г. – 1620 руб. 39 коп.

В 1874 г. до мая – 360 руб. 66 коп.

Итого – 1891 руб. 5 коп.

3) По Ользоновскому селению

В 1873 году – 2668 руб. 62 коп.

В 1874 г до мая – 600 руб. 2 коп.

Итого – 3268 руб. 64 коп.

Расход по трем селениям:

1) По Хоготовскому:

В 1873 г. выдано в подати жителям – 220 руб. 8 коп.

На повинности – 33 руб. 24 коп.

На посадку картофеля – 29 руб. 36 коп.

Роздано по рукам – 296 руб. 54 коп.

В 1874 г. на подати – 103 руб. 14 коп.

Роздано по рукам – 107 руб. 14 коп.

Итого – 789 руб. 83 коп.

2) В 1873 г. выдано жителям Баендаевского селения:

На подати – 69 руб. 86 коп.

На повинности – 10 руб. 23 коп.

На покупку и посадку картофеля – 19 руб. 30 коп.

Роздано на руки – 483 руб. 40 коп.

На пожарные инструменты – 10 руб.

В 1874 г. выдано на подати – 71 руб. 37 коп.

На повинности – 32 руб. 46 коп.

Итого – 695 руб. 78 коп.

3) В Ользоновском селении:

В 1873 г. выдано жителям в подати – 132 руб. 39 коп.

На повинности – 21 руб. 60 коп.

Заплачено на устройство дорог и пожарный инструмент – 5 руб.

На лейку на пожарного сарая – 4 руб.

За поправку дороги рабочему – 1 руб.

В 1873 г. выдано на руки – 969 руб. 97 коп.

В 1874 г. выдано на руки – 210 руб.

Итого – 1193 руб. 97 коп.

Осталось от выданных по 1-е Мая 1874 года.

Хоготовском – 128 руб. 25 коп.

Баендаевском – 83 руб. 7 коп.

Ользовновском – 166 руб. 82 коп.

Всего прихода по трем селениям – 7892 руб 50 коп.

Расходы на разные нужды ведомства (Верхоленского) в 1873 году.

Выдано добавочного жалования учителю Хоготовского училища – 140 руб.

На жалование рассыльному полицейского управления – 90 руб.

Порционов чинам Верхоленской Степной Думы – 79 руб. 95 коп.

Пожертвовано от имени ведомства, по официальной родписке, на постройку церкви – 25 руб.

Израсходовано на покупку железа для пожарных багров, на ковку их и на ремонт пожарных инструментов при Думе – 10 руб.

Письмоводителю Верхленской Степной Думы Лаушкину за ведение администрации по общественным питейным заведениям – 240 руб.

В 1874 году.

Купчлены две железных печки для Думы и училища – 19 руб.

Передано окружному исправнику в его распоряжение в пользу округа – 1600 руб.

Израсходовано на постройку дома для училища в Ользоновском селении – 1200 руб.

Выдано подрядчикам, согласно с условием на поставку кирпича для строящегося училища – 90 руб.

Употреблено на покупку камлота и сарапинки для одежды учеников – 89 руб. 98 коп.

За шитье одежды – 5 руб. 40 коп.

Выдано в разное время в пособие вдовам Чекатовой и Озерковой, не имеющим возможности пропитывать малолетних детей – 30 руб.

Израсходовано на продовольствие рекрутов отправляемых из Верхоленска, по трем селениям – 46 руб.

Выдано в счет общества на постройку Хоготовской тюрьмы – 26 руб. 70 коп.

На печи и разные поделки по той же тюрьме – 26 руб. 70 коп.

В порционы чинам Думы – 90 руб.

Письмоводителю Думы за администрацию по общественным питейным заведениям – 80 руб.

Уплачено податей за Баендаевских жителей – 26 руб.

Выдано пособие инородцам – 15 руб.

Итого – 3384 руб.

Выдано, согласно сметному назначению, подрядчику на содержание учеников продовольствием – 303 руб.

Зимообразно учителю (Хоготовского училища) под уплату из жалованья – 40 руб.

Владельцам дома, занимаемого Ользоновской станцией, до получения ими казенной платы из Казначейства – 50 руб.

В общей сумме прихода считается не полученными от поверенного от общества содержателя Баендаевского общественного питейного заведения оседло-инородца Верхозина, неизвестно кем украденных из питейного заведения через излом замка – 150 руб.

Итого в 1874 г. — 4511 руб. 97 коп.

А всего расхода за 1873 г. и до 1-го мая 1874 года – 7141 руб. 57 коп.

За показанным расходом остается наличных – 750 руб. 42 коп.

Из этой таблицы видно, какая многозначительная денежная сила вдруг, неожиданно стала, было, прибывать в эти крайне-бедные и малолюдные, заброшенные в глуши оседло-инородческие общины – Ользоновскую, Баендаевскую и Хоготовскую. Богачи-золотопромышленники и купцы проезжают эти селения обыкновенно ночью, так сказать, в дин скачек от Иркутска до Качуга – пристани Ленской, и потому не видят бедности, безденежья жителей этих селений. А кто, проезжая по Якутскому тракту днем, с остановками на каждом станке, мог равнодушно созерцать эти убогие деревушки-полуразвалины, эти полу-улусы, живущие копейками да грошами, сбираемыми с проезжих мужиков за самовар, за ночлег и т.п. И вдруг, вот в эти-то бедные и малолюдные деревушки, где и всех то жителей всего на все 340 или 350 душ об. пола, вдруг, в полтора года, прибыло туда денег 7892 рубля! Если бы все эти деньги разделить на всех жителей оседло-инородческих селений, то на каждого из них пришлось бы по 250 руб. или около того. Или, если бы все эти, каждогодно, без отягощения, без эксплуатации сбиравшиеся с народа 7892 рубля кадогодно употреблять на разумные общинные учреждения и улучшения, например: на устройство и улучшение народных училищ, на составление общественных ссудо-сберегательный касс, на устройство земледельческих, ямских, извозных, скотоводческих, ремесленных, торговых и других товариществ или артелей, или же на общественные торговые лавки и проч., — то не началось ли бы таким образом, само собою постепенное, мирное, энергическое возрождение и этих полудиких, первобытно-грубых оседло-инородческих общин. К сожалению наибольшая часть дохода от общественных питейных заведений, по заветно-заведенным испокон века нашим обычаям и потребам, ушла на первых порах, на так называемые «разные нужды ведомства», за немногочисленными исключениями, большей частью мелочные, несущественные или не слишком нужные для народа, для общин, при существовании в них несравненно более важных, вопиющих, действительных, насущнейших нужд народа. Но и за всем тем даже, и самым удовлетворением этих «разных нужд ведомства», доход общественных питейных заведений оказал большую облегчительную услугу бедным общинам. Хотя так называемые в отчете «разные нужды ведомства», по большей части, как мы сказали, и мелочны или легко устранимы и не суть действительные, насущные нужды верхоленских народных общин, но все-таки удовлетворение их, во всяком случае, тяжелым тяглом должно было ложиться всецело на работы и животы народа. Надо же было их удовлетворить какими-нибудь средствами, — и, конечно, все на счет народа. А где же бы бедный ленский народ мог взять эти тысячи рублей на удовлетворение этих «разных нужд ведомства», хотя бы то в течении одного или полутора годов, если бы его в 1872 г. и до мая 1874 года, не выручали общественные питейные заведения? Ясно, следовательно, как многозначительна и ощутительна была для Верхоленского населения экономическая благодетельность общественных питейных заведений. Заведения эти сразу облегчили для тамошнего народа целую массу тягла, повинностей, поборов, требовавшихся для удовлетворения «разных нужд ведомства». Это, так сказать, отрицательная или косвенная их благотворность. А сколько бы они могли оказать положительного, существенного добра для народа, если доход от них с каждым годом долженствовавший приращаться, каждогодно весь был употребляем на необходимые общинные преобразования учреждения и улучшения! Об этом, впрочем, нет нужды и распространяться! Для мыслящих людей это само собой ясно, удобо-сообразимо. Даже темные, невежественные крестьяне верхоленские, и те, сразу поняли отчасти это высшее, общесвенно-нравственное, общинно-возродительное значение общественного принципа, положенного, на первый раз в основу общественных питейных заведений. По крайней мере, достойно внимания то, что крестьяне в общественном принципе питейных заведений поняли именно ту благотворную, общинно возродительную силу, которая сразу, заметно стремилась искоренить в общинах само существование, обшественно-нравственное и общественно-гигиеническое зло кабака – пьянство, пропивательство, источное начало, корень преступлений, общинных раздоров и тяжеб, гибель народного здоровья, ума, нравственного чувства и рабочей энергии. «Прежде когда было много частных кабаков, — сходило 7,8 и 10 подвод за волостными, а когда было одно общественное питейное заведение – и подвод за волостными не было». Это простая, своеобразная нравственная статистика крестьян многозначительна!

Но и этим не ограничивалось зачаточное возбуждение в ленских крестьянских общинах первым общественным учреждением инстинктивного общинно-социального чутья. После кратковременного, но резко-ощутительного испытания ими преимуществ общественных питейных заведений над частными кабаками, — не чужда стала им мысль об общественной торговле и об общественных лавках, хотя наибольшая часть крестьян, на первых порах, понимала эту мысль, по новости ее, еще смутно, неопределенно, и даже несколько скептично. В Манзурской слободе один крестьянин говорил нам: «хоть и взято было куда-то из дохода общественных питейных заведений с рубля по 30 копеек, вычтено начальством на разные, неизвестные нам нужды, но все-таки нам была польза большая от них. Перемены хорошие, нужные обещались. Стал ходить слух, что будут заводить и общественные торговые лавки, и общественные ссудо-сберегательные кассы, и общественные запашки; училище уж начали строить; в Ользонах построили, у нас, в Манзурке, уж бревна навожены на училище. Да то горе: не знам, отчего все это доброе начало лопнуло, не прогорело». А Ангинской слободе мне случилось услышать такое единогласное замечание одного крестьянина и писаря-поселенца: «оно хорошо бы, на место безбожной барышнеческой торговли жидовской, завести общественную торговлю, общественные лавки, да только одно у нас сумнение: можно ли будет пользы нашему бедному брату-мужику брать нужное из собственных лавок в долг? Теперече, вот, у нас давнишний наш торговый поселенец Иван Григорьев ссужат нас тем-сем в долг, ждет уплату до уборки хлеба, али до какой-нибудь выручки мужикам денег, — и мы за то любим его. Если в те поры, как бы стали общественные лавки, из них тоже можно было нашему брату-бедняге брать самое нужное в долг, когда нет денег и хлебец новый не поспел, — то оно было бы тоже, пожалуй, шибко ладно!». Зачатками подобных суждений между крестьянами, хоть в настоящее время еще далеко не общи и не зрелы, все таки, однако ж, достаточно показывают, что в умах их, при разумной и гуманной инициативе, при разумно-убедительных внушениях и объяснениях, без большого труда может привиться мало по малу и ясная, разумно-сознательная идея как об общественных или общинно-кооперативных лавках, так даже и об общественных ссудо-сберегательных кассах, об общественных запашках или общинно-кооперативных земледельческих товариществах, а, в тоже время, и мысль о лучших общинных училищах, об общинных библиотеках или читальнях, об общинных собраниях или сходах для умственно-образовательных и нравственно-назидательных бесед, чтений и т.д. На первых же порах необходимы для ленских общин общественные торговые лавки и ссудо-сберегательные кассы. Это настоятельная потребность так очевидна, что нечего ее и доказывать. Уже сам факт недопущения крестьянами в среде их общин – торговых наживал из своей братии-сообщинников, в связи с фактом, с одной стороны задушевно-злобнго отношения к мироедам-богачам, — уже сам этот факт ясно показывает, что в ленских сельских общинах, с одной стороны, таится инстинктивная нетерпимость, антипатия к противо-общинной монополистической, эксплуататорской торговле частных торговых и к кабально-задолжительным ссудам богачей-мироедов, а с другой стороны, сама собой предполагается крайняя необходимость общинных ссудо-сберегательных касс для устранения кабально-задолжательной, эксплуататорской благодетельности всяких кулаков-мироедов и барышников-торгашей. В самом деле, надо только видеть какого-нибудь бедного мужичка, как он, горемычных, до крайности нуждаясь в 10-20 р. для уплаты податей, либо поправки избы, для покупки кирпича чая, нескольких фунтов соли и т.п. раболепно и почтительно увивается и низкопоклонничает перед каким-нибудь Агеем Агееичем – буржуазно-капиталистическим князьком ленских общин, чтобы только умилосердить его заскорузло-скряжническое жесткое сердце и вымолить у него эти 10-20 рублей, хоть с тем банальным условием, чтобы после привезти ему, в уплату за эти 10-20 рублей, хлеба рублей на 20, на 30, да при этом, пожалуй, еще отработать в страду, дней 10 и.т.п. Надо, говорим, видеть, и прочувствованно, сознательно обсудить это и в ленских общинах почти повсеместное явление, чтобы понять, до какой степени и для них необходимы общинные ссудо-сберегательные кассы. Бедный мужичек потому и пресмыкается с почтительным раболепием перед каким-нибудь Агеем Агеичем, перед богачом-кулаком, что, за отсутствием общинных ссудо-сберегательных касс, в крайней, безвыходной нужде, по неволе в одном этом Агее Агеиче видит свою единственную ссудо-сберегательную кассу. Замените же ее общественной ссудо-сберегательной кассой, — и на Лене не будет больше этих Агеев Агеичей и т.п.

Опубликовано в июле 1875 года.

Сельская оседло-инородческая и русско-крестьянская община в Кудинско-ленском крае. Часть 1.

Сельская оседло-инородческая и русско-крестьянская община в Кудинско-ленском крае. Часть 2.

Сельская оседло-инородческая и русско-крестьянская община в Кудинско-ленском крае. Часть 4.

Сельская оседло-инородческая и русско-крестьянская община в Кудинско-ленском крае. Часть 5.