Торговая дорога в Монголию. Часть 2.
Верст 18-ть дорога довольно скучная, по крайней мере осенью, когда все обнажено, идет то в лесу, то по болотам, то пересекает не малое число горных речек, через которые не везде перекинуты мосты. Хотя громадные валуны говорят о невозможности переправы при всяком дожде. Попадались зароды сена, следы колес, изредка изгороди. Но вот после целого ряда извилин дорога подходит почти к самому Иркуту и разделяется: на право старый «тракт», ныне оставленный, на лево новый, тот саамы, в который ухлопали до 3 тыс. подписных денег. До этого места еще можно было проехать в телеге, так как пни и корни деревьев довольно тщательно выкорчеваны, через болота проложены гати и ширина дороги более чем достаточна. Но с разделения «трактов» начинается соединение нескольких горных отрогов, которые, выдвинув «Бырхы-Дабан», сначала несколько раздвигаются, дают место прибрежным отлогостям, но за Иркутом, вер в 17-ти дальше, соединяются в кучи порядочных гор, нередко очень живописных.
Вот на пути деревцо с цветными ленточками-жертвами. Это несомненный признак чего-то тягостного, опасного. Действительно, путешественнику нужно смотреть в оба, потому что начинается длинный перевал по склону Бырхы-Дабана (трудной горы). Почему дорогу повели именно сюда, не смотря на ряд трудностей, объясняется просто. Иркут, шедший оттоле по средине пади, омывает самое основание Бырхи-Дабана.так что необходимо или переправляться здесь вброд и затем, идя по старому тракту, делать массу перевалов, или преодолеть эту гору и затем двигаться до самого Иркута уже по ровной дороге. Труда же было положено не мало. В самом начале пришлось строить через небольшую падь мост, довольно солидный и широкий и лес для него таскать чуть ли не на руках. Затем идет версты две, если не больше, на значительной высоте, по скату, линия пути с короткими, но крутыми подъемами и спусками. Вся эта линия на всем протяжении Бырхы-Дабана вырезана в крутом его скате. Произведенная земляная работа, громадная сама по себе, усиливалась в трудности еще тем, что пришлось сначала корчевать, потом работать в почве, крайне твердой вследствие обилия мелкого и крупного камня и поддающийся не заступу и лопате, а лишь лому и кайле. Но вырыть дорогу было мало; нужно было укрепить ее и укрепить основательно, чтобы дождь не размыл, обвал не испортил. И вот, вся 2-х верстная, в 1 сажень ширины дорога укреплена хорошими поперечными и вертикальными лиственничными бревнами с массой боковых крепких подпорок и укреплена настолько прочно, что нигде не заметно никакой порчи. Притом, небольшой наклон этой искусственной дороги-площадки в сторону горного массива выдержан везде так правильно, что не вериться даже, что все это выстроили простые буряты, а не специалисты строительного дела. Этот Дабанский перевал является ярким примером племенной даровитости и способности бурят, против которых разные гг. Львы Тихомировы требуют «неукоснительных мер» для приобщении их к культуре. Конечно, такую дорогу выстроить не шутка: но, если мы примем в соображение, что ее вели недавние кочевники, не имевшие раньше никакого опыта в этом роде и без всяких компетентных указаний, лишь по соображению, вели почти без вознаграждения, полуголодные, так как харчи не доставлялись, а заработная плата уходила в посторонние карманы, то для нас станет ясно, помимо прочего, что не к «культуре» привлекать нужно, а следует предоставить этому племени возможность правильного и самостоятельного развития. Впрочем, для гг. Тихомировых дело не в культуре в другом…
Пейзаж с Бырхы-Дабана довольно эффектен. Под вами, внизу ската, бурлит Иркут, быстрый, каменистый, и сине-зеленые воды его роют горную твердыню. По другую сторону широкой пади виднеются лесные склоны голечного отрога, который здесь уже оканчивается, образуя несколько покатых террас и громадный мыс, из-за которого вздымаются величественные тункинские гольцы – старые знакомые, — дикие, поседевшие от снега громады коих рядом пиков закрывают перспективу и сами прячутся за кучи ближних не больших гор. Эти горы, — по ним лежит путь наш, соединяются на западе с продолжением Бырхы-Дабана и образуют как бы стену. Но высокая точка зрителя позволяет ему господствовать над всем горным узлом и вас не давит эта теснота пространства, этот характер коридора, что так томит во второй половине пути.
Но заглядываться нечего. Как осторожно не ступает конь, все-таки нужно смотреть за ним, тем более, что встречаются на пути наледи от текущих сверху ручьев (не предусмотренное, но очень важное неудобство) и нужно или объезжать из с риском слететь вместе с конем или слезать с седла и спускаться по льду. Сначала мне все лезла в голову мысль: «ну, что, если я свалюсь?» Я смотрел вниз и видел, что, хотя и удалось бы удержаться дерево, но вряд ли сохранились бы в целости члены, и становилось жутко, но потом я свыкся.
От Бырхы-Дабана верст 17-ть дорога тянется лесом, то мелким березняком, то сосновым бором (великолепный строевой материал), то редким лиственичником. Удобства дороги уменьшаются; иней, камней, рытвин встречается больше; часто рысь делается невозможной, так тропа совсем не похожа на дорогу, — видно, после Бырхы-Дабана степная дума совсем перестала кормить рабочих и они стали разбегаться, хотя и собирались работать, как следует, о чем свидетельствуют покинутые, но еще крепкие шалаши из корья. Чем дальше, тем чаще приходится ехать шагом. Скука одолевает и, — первый признак ее, — следуют расспросы, сколько верст осталось до такого-то и такого-то места. К слову сказать, если вы будете проезжать по этим таежным «трактам», не доверяйте никогда бурятским измерениям пространства. Для инородца, все занятие которого скотоводство и охота, понятие: «время – деньги» совершенная бессмыслица; одно и тоже пространство он проезжает иногда в час, иногда в три, иногда целый день, а потому измеряет он своеобразно. Он помнит, что здесь он проехал быстро и говорит: «три версты»; там он плелся бесконечно, кормил коня, пил чай, и по его мнению 20 в. Но сколько в действительности, он не знает, да и не интересуется этим. «Эй, хабо! Сколько до брода? Верст пять будет?» «Пять, не пять, а четыре будет». И вот мы едем час, едем другой, а брода все нет. «Хабо! Сколько до брода?» Хабо равнодушно и позабыв о прежнем ответе, повергает вас в удивление и гнев: «однако, верст шесть осталось», но эти шесть верст мы проезжаем чуть ли не в 6 минут. Версты за две до переправы дорога опять приближается к Иркуту и становится снова интересной и красивой. Показывается противоположный берег реки и не покидает нас, и на каждом шагу попадаются грациозные, маленькие картинки для легкого наброска карандашом, чтобы потом служить хорошенькой виньеткой или частью большой картины. Вот утес. К нему так идут известные слова:
Есть на Волне утес,
Диким мохом порос
От вершины до самого низа.
Только местами оторвались глыбы и обломки красноватого известняка и отсвечивают на солнце тусклым золотом. Вот над рекой подымается густо поросшая лесом горка, но ее каменистая вершина, по странной прихоти природы, обнажена в виде маленьких пиков, и на одном из них растет какое-то деревцо.
На Севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна…
Но лучшее местечко – это у самой переправы, как раз в том месте, где начинается 25-ти верстный альпийский переход в Монду. Со всех сторон на Иркут надвинулись в горы, но он крутым поворотом убегает от них и, ударив в обрыв, уносится в сторону. Здесь он мелок, узок, но беспокоен и бурлив, как истый сын гор. Маленькая реченка, вытекающая из глубокой пади, сливается со своим братом Иркутом под сенью нескольких грациозных гранитных утесиков, обросших кустами и точно сошедших с картины Калама. Напротив, высокий и крутой «дабан»: на вершине его пять каменных глыб; две из них похожи на шалаши, а три расположены над самым скатом, очень напомнили мне своей общей формой ламайских богов, сидящих по-бурятски на цветке лотоса и закутанных в шелка. Они как будто взирают, спокойно и величаво, вниз, где копошатся на берегу буряты, рубящие бревна для моста через Иркут, — и чем больше смотришь, тем иллюзия сильнее: долго ли тут до легенды о молчаливых каменных людях?
К переправе мы приехали уже после заката солнца, так что вторую часть пути, не смотря на всю ее трудность, нам пришлось совершить ночью. Я имею опыт и потому настойчиво советую всем, кому придется там проезжать, ехать днем, а не тогда, когда все тонет в глубоком мраке и повсюду чудятся пропасти; когда конь боится, фыркает и ступает не всегда верно; когда, объезжая наледи, приходится пробираться через камни, пни и валежины, спотыкаясь и падая: когда путь кажется по истине бесконечным и тоска, чувство жудкости охватывают душу, и каждый странный звук в этой беспросветной тайге потрясает напряженные нервы.
Днем и дорога короче, и ехать безопаснее. Но она очень и очень трудна. Почти сейчас от Иркута идет крутой подъем, который потом несколько уменьшается, иногда переходит в спуски, но в общем приходится подниматься (по направлению к Монде) вест 18-ти и только затем дорога тянется в гору, чтобы закончится весты на 2 гладкой, как скатерть равниной. Все время тропа вьется падью по склонам «дабанов», то по одной ее стороне, то по другой. Пересекают ее несколько горных рек, в ту пору, когда мы ехали, почти безводных, русла которых усеяны множеством больших валунов, доходящих до глыб аршина 1,5 в поперечнике; таких нет даже на страшных Зангисанах. Какова же масса и сила воды, когда в горах идут дожди? Правда, сильный уклон русла не может долго держать воду, и сообщение скоро восстанавливается. Худшее – это бесчисленное количество ключей, которые, стекая с горы, льются там, где не нужно, — по дороге, и летом образуют скользкие болота, а в холодное время – опасные для неподкованных лошадей наледи. Сама дорога, в общем живописная, решительно нигде не обработана, а, в сущности, только намечена: прорублена просека, порубленный и валежный лес стаскан в сторону; пни, корни, камни, торчащие острием к верху, остались и делают из «тракта» истинное мучение, потму что при бесконечном подъеме, небольших, но крутых спусках передвижение должно быть отнесено скорее к эквилибристике, к опасному и томительному упражнению: приходится вилять между кучей препятствий, объезжать камни и наталкиваться на бурелом, сводить лошадей с наледей и цепляться за корни и т.д. – все 25 верст. И нужно лишь благодарить бурятских лошадей, которые терпели, умело и искусно идут по такому «тракту», не ломая себе и седоку головы. Но как мы проехали ночью, — просто удивительно! Не понятно, как здесь проходят караваны навьюченных лошадей, однако они проходят. Таков Турано-Мондинский торговый тракт. Чтобы покончить с ним я скажу, что проведен он в действительности только верст 20-ть; вся же остальная 40-верстная линия представляет собой просеку, где изредка попадаются гати, мосты (мост через Иркут будет выстроен весной 1892 г.), которую дорогой назвать никак нельзя. Истрачено уже около 3тыс. руб., и того, что сделано на эти деньги, сделано слишком мало: следовало бы сделать гораздо больше! Но чтобы провести настоящий тракт хотя бы для пропуска лишь одного навьюченного коня, нужно значительно больше 3 тыс., потому что необходимо увеличить число мостов и улучшить гати; в перевале Иркут- Монда нужно вырезать дорогу, как по Бырхы-Дабану, укрепить ее и защитить от массы горных ключей; без последнего она, залитая водой или покрытая льдом будет почти не проходима. А чтобы исполнить удовлетворительно такое сооружение на протяжении 20 – 22 в… нужны значительные расходы. Которые должна принять на себя казна, в виду несомненно важности торговли с Монголией по этому направлению.
После 60-ти верстного перехода верхом, когда все тело властно требует отдыха, живописное положение миссионерского стана Монда кажется еще живописнее. Один из горных отрогов – Нуку-Дабана по вышине, строению и дикости близко подходящий к тункинским альпам двумя террасами спускается к Иркуту. Первая идет непосредственно от скатов и, покрытая перелесками лиственницы, тянется вдоль параллельно течению; от нее спадает вторая терраса. Значительно короче и уже и подходит очень близко к Иркуту. На ней-то почти над крутым, как обрыв, скатом стоит Мондинская миссия, точно оазис среди этих безлюдных пространств. Место для ее постройки выбрано умно и со вкусом. После горной тесноты чувствуется легко и свободно, когда въезжаешь в небольшую, но ровную и гладкую мондинскую долинку. На заднем, северном плане воздымаются, как сказано, гольцы и составляют весьма эффектный фон всей картины. Внизу журчит Иркут и уходит на СВ в «дабаны», не высокие, но лесистые и довольно разнообразные. Вверх по его течению, вблизи стана, начинается высокий, обрывистый. Извилистый берег, с массой утесов и порядочной горой («священная гора Монда»), откуда развертывается далекий горный вид. Утесы эти, по крайней мере те, что я видел, одной, наносной породы: галька, сцементированная глиной, песком и известью; в них масса пещер, и одна из них, законченная дымом, служила несомненно кому-то убежищем. В общем место поэтическое, и только одна поэтичность может скрасить жизнь миссионера, потому что кругом ни жилища, ни человека.
Стан состоит лишь из церкви, выкрашенной под кирпич, небольшой, простенькой, но очень мило выделяющейся на сером горном фоне; двух домов – священника и причетника, и хозяйственных построек, а затем никаких признаков соседа: не видно ни дыма его избы, ни изгороди его телятника. Место это настолько еще девственно и мало тронуто человеком, что дикие козы однажды целое лето прожили вблизи дома, а глухарей можно было видеть из окна.
На длинной и довольно широкой равнине, идущей от церкви к В. и, по-видимому годной для земледелия, нигде нет признаков хлебной культуры. Однако, попытки были, но не смотря на все старания о. Якова Чистохина, все они кончились неудачно. Значительная высота Монды (если не ошибаюсь – 989 метров над уровнем моря) связана с крайне суровым климатом, препятствующим развитию и созреванию злаков. Не смотря на ранний посев (в половине апреля), хлеба замерзали, так как с 20-го июля, даже раньше, начинались утренники. Сам вид их был очень жалок: малорослые, тонкая солома и маленький колосок. Удается только кое-что из овощей: картофель, морковь, редька.
В небольшой церковной ограде видны гряды картофеля и заброшенная цветочная клумба. Прежний миссионер, любитель цветов и зелени, положил не мало трудов, чтобы устроить себе цветник перед домом и имел удовольствие составлять букеты там, где картофель созревает не каждый год. Точно также, устройством парников, он не мог позволять себе роскошь: щи из капусты, салат, огурцы, даже арбузы. Но его заместитель все это запахал, и на месте цветника тянутся картофельные гряды, и только оставшаяся как-то круглая клумба напоминает об эстетических вкусах о. Чистохина.
Меланхолически грустное впечатление оставляет этот уголок. Для него чужды всякие интересы населенных мест. Человек, которого судьба забрасывает сюда на целые годы, должен по неволе уйти в себя самого и только из себя самого черпать все духовное содержание своей жизни. Вести из внешнего мира доходят сюда случайно, точно из-за какой-то высочайшей стены; почта получается с не частыми оказиями; иногда случается оставаться без соли и хлеба. Беда, если кто заболеет в семье миссионера: надежды на медицинскую помощь не может быть, и приходится по неволе пользоваться медициной ламской, которая к своему научному качеству стоит в допарацельсовом периоде. «К этой жизни надо привыкнуть», говорит мне священник Г., и мне казалось, что, не смотря на 8 лет жизни в Монде, он все-таки не привык. Даже буряты и те разбросаны здесь на 6 – 8 – 12 верст друг от друга. Монда оживляется лишь при проходе торговых караванов; тогда она целый месяц связана с миром, узнает его события и входит в его интересы, но затем опять тихо, опять безлюдно. Чтобы вынести такое существование, нужна или высокая, идейная преданность своему делу, или полное равнодушие ко всему решительно, или часто встречающееся в нашей жизни: «хочешь, не хочешь, а надо…», «куда же больше деваться» и пр. Но все-таки смотришь на Монду с противоположной горы за Иркутом, она выглядит мило, уютно и как-то успокоительно. Она очень гармонирует с окружающим пейзажем и составляет с ним поэтическое целое. Да, у того, кто выбрал ее для миссии были вкус и психологическое чутье: всякое другое место, в тесной горной ли пади или на унылом плоскогорье, доводило бы одинокого миссионера до полнейшего упадка духа.
Опубликовано 24 ноября 1891 года.
Торговая дорога в Монголию. Часть 1.
Торговая дорога в Монголию. Часть 2.