Торговая дорога в Монголию. Часть 1.
Известно, что через Тункинский край ведется довольно значительная торговля с Монголией, куда из Иркутска и из других мест Сибири – Бийска, Минусы и проч. ежегодно тянутся торговые караваны с мануфактурой, кожами, кораллами, серебром, свинцом и разной мелочью. В Монголии все это выменивается на скот, баранов, козлов, иногда на масло и шерсть, и этот живой товар весь прогоняется определенной дорогой (озеро Косогол, — Монда – Туран – Шимки – Тунка – Иркутск) в Иркутск, доставляя там своим владельцам кругленькие барыши. Насколько велика эта торговля, можно судить потому, что, не считая мелких и постоянных торговцев, вывозящих масло, шерсть, шкуры и скот мелкими партиями, голов крупного рогатого скота за период июнь – октябрь 1891 г. прошло и должно пройти границу около 12-ти тыс., на сумму не менее 360 тыс. рублей. А если сюда прибавить баранов, козлов и масло, то общая цифра в пол миллиона, пожалуй не уложится. Принимая во внимание общий оборот и прогрессирующее расширение торговли с обширной соседней страной, естественно думать, что в виду государственного значения торговых сношений, будут приняты все меры, способствующие их развитию и укреплению: пути сообщения устроены и улучшены, купцы защищены официальным покровительством консула, монголы ознакомлены с нашей промышленностью по приличным товарам, а не по гнилью, что в обилии ввозится ежегодно к заграничным «тварям» и «животным», и пр. и пр. Думать все это можно, но практика дает совершенно иное. Наша монгольская торговля через тункинскую долину не имеет в себе решительно ничего европейски благополучного, где русский купец за никуда не годные фабрикаты, залежавшиеся на иркутских складах, отбирает у монгола часть скота и баранов и наживает при этой сделке – где рубль на рубль, где две копейки на корейку. Углубляясь в степь, он, если его ограбят, надуют или не отдадут долга, должен устраиваться своими средствами, тягаться у местного начальства или жаловаться единому представителю российского государства в Монголии – ургинскому консулу, который живет в буквальном смысле за тридевять земель и действительной помощи оказать не в состоянии.
Но я не имею целью говорить об этой торговле. Я вспомнил о ней только между прочим и потому, что мне пришлось недавно проехать всю эту линию от Тунки до границы, по которой проходят караваны и идет скот из Монголии и которая, нося громкое название торговой дороги или тракта, дает иллюстрацию нашей русской заботливости о своих настоящих и будущих интересах. Я проехал эту дорогу, как турист, и заметки предлагаемые читателям, не претендуют на какую либо глубину. Мои наблюдения сделаны мимоходом, да и притом я больше всматривался в природу, чем в людей, так как она в этой пограничной местности, как и вообще в Тункинском крае. Красива и привлекательна, иногда грациозна и поэтична.
До выселка Турана можно еще доехать в экипаже или вообще на колесах. Говоря точнее, можно только в том случае, если на это согласятся известные своими бурными водами Зангисаны, описанные автором «Поездки в Нилову пустынь». Нередко летом они приостанавливают всякое сообщение, и потому о пути в Туран необходимо говорить всегда cum grano salis. Но большую часть года езда возможна, а главное можно ехать в каком-нибудь изобретении на колесах. Но в Туране, если вы путешествуете дальше, вы должны осязательно почувствовать переход к иной культуре, к иным привычкам и условиям. Но несколько слов о Туране.
Во время оно, хотя и не особенно отдаленное, но уже старое, по границе Тункинского края и даже внутри его стояли военные казачьи караулы, средоточием которых служила квартировавшая в Тунке казачья сотня. Эти караулы, от 7 до 20 человек, каждый «запирали» длиннейшую границу и «зорко» смотрели затем, чтобы не только человек, но и зверь не мог пройти из России в Монголию и обратно. Вследствие этого, все, кому нужно было провести масло, прогнать скот и пр., очень удобно проезжали мимо Окинского, Нарын-Хоройского, Ургудейского, Туранского и Харбятского караулов, тем более, что казаки и сами занимались тем же или снисходили за небольшую мзду, так что, при отсутствии всяких вредных мыслей в Монголии, мы могли в покое вкушать монгольское масло и мясо. В 60-х годах караулы были повсюду уничтожены, и граница официально открыта для прохода и торговли. Но из всех 6-ти пунктов только в одном Туране началось заселение, превратившееся в настоящее время в деревеньку, насчитывающую 13 хозяйств, 17 жилых домов, 83 д. обоего пола, носящих почти все две фамилии: Тюменцевы и Пежемские. Скота туранцы имеют достаточно: 72 лошади, 14 жеребят, 76 голов крупного скота, 42 мелкого и 40 овец. Свиней они не держат, что очень удивительно для нашего края, где свиньи встречаются даже в нищенских хозяйствах, не имеющих не только коровы, но даже лошади. Хлеба Туран засевает мало, — в 1890 г. всего 20,5 дес., так что, очевидно, хлеб покупается со стороны, и главный источник доходов не земледелие, а нечто другое. Рыбная ловля в Иркуте и монгольских озерах, звериный промысел и скотоводство вполне обеспечивают туранцев и бедности между ними не заметно. Избы обстроены чисто; значительное количество хозяйственных построек, — амбаров, навесов, скотных дворов и пр., свидетельствуют о старательности населения. Сами жители одеты хорошо, иногда даже с некоторой претензией на городской фасон. Ни у кого не видно отрепанных однорядок, истерзанной обуви, даже при домашней работе, что так часто встречается в соседних Шимках.
Мы остановились ночевать в избе одного из казаков. Обстановка ее производит очень приятное и выгодное для хозяев впечатление. Повсюду чистота, порядок и аккуратность. Пол горницы весь выстлан шерстяным половиком домашнего производства с цветными фигурами; столы покрыты скатертями, которые хозяйка при нашем приезде немедленно заменила другими, безукоризненной белизны; на окнах цветы; ряд икон, изукрашенных более чем нужно и довольно грубо фольгой и бумажными цветами, занимал целый угол; на стенах ряд лубочных картин: охоты на крокодила, медведя, иллюстрации к известному рассказу «как солдат царя Петра спас», анекдоты о Баликиреве в рисунках, царские портреты и, наконец, карта путешествий Пржевальского, каким-то чудом сюда попавшая. В соседней комнате отделенной занавеской от собственно кухни, я заметил хороший медный умывальник, что меня приятно удивило. Для освещения нам подали не лампу, — керосин, видимо, еще не успел проникнуть в такую глушь, — а пару стеариновых свечей в блестящих медных подсвечниках и, заметив, что мы курим, подсунули пепельницу, — предмет уж совсем городской культуры. Чай был сервирован в очень чистых стаканах с серебряными ложечками и с крупчатым печеньем. Хозяйка и молодуха, одетая в ситцевую, но «фасонистую» кофточку, относились к нам с чрезвычайной любезностью и предупредительностью. Они принимали нас просто, как гостей, как проезжих, просящих крова, — внимательно, но не теряя своего достоинства. При нашем отъезде, они не предъявили своих счетов, а на вопрос «сколько с нас следует?», ответили «что вы! У нас не постоялый двор. Что дадите тем и будем довольны». Приятное чувство оставили во мне и эта семья я ее радушием и сравнительно культурной обстановкой и вообще сытый, обутый и одетый лишь своими трудами Туран. Печально только вот что: удаленная на 65 в. от ближайшей школы. Эта деревенька совершенно безграмотна. По официальным данным никто в ней не умеет ни читать, ни писать, но трудно винить за это туранцев. Вина не их лично, а их положения и заброшенности. Казаки тункинского края в общем проявляют значительный интерес к грамоте; но кто же будет учить туранцев, даже при всем их желании, если и в соседних Шимках нет ни школы, ни лиц, могущих быть учителями?
Туран последний уголок русской колонизации, за ним уж совершенно монголо-бурятский мир с своими способами передвижения. Языком, понятиями и пр. Хлеб необходимо запасать в Туране, так как дальше вы его уже не найдете. Умеете ли вы или не умеете, но вы должны ехать верхом, потому что колесное движение безусловно не возможно; о тарелках, самоваре, вилках нужно позабыть: вы можете есть руками, чай пить из деревянной чашки, виду кипятить в котелке, — словом нужно до известной степени «опроститься» на кочевой манер.
Путь лежавший перед нами, — пресловутый «турано-мондинский таркт», занимает 60 в. до Мондинского миссионерского стана и вер 72-75 до государственной границы. Почему он называется трактом, т.е. главной дорогой, доступной для всякого передвижения, для меня было и остается не понятным, потому что это не только не тракт, но даже не путь сообщения, а нечто, лишь в начале похожее на таковой. Этот тракт имеет свою историю, в которой, как и во многих сибирских «историях», есть много канцелярской переписки, мало знания действительности и немножко хищения. До последнего времени полумиллионная торговля с Монголией посылала свои караваны и выводила скот по линии Туран – граница по горнолесной тропе, пересекающей массу бурных горных рек, в том числе Иркут, взбирающийся на крутизны и горные выси и представляющей вообще ряд невообразимых трудностей. Свершить этот переход и свершить благополучно считалось далеко не легким делом и очень тягостным для скота, так как он сильно худел в короткой время. Купцы очень жаловались, но пальцем не шевелили, чтобы сделать что-нибудь в своих же интересах, до тех пор пока гр. Игнатьев, получив доклад управляющего Иркутского округа г. Митропольского, не пригласил некоторых к себе и не уговорил собрать «посильную лепту» для проведения дороги. Польщенные высоким вниманием («куда денешься, руку всем подал…») купцы собрали до 3 т. руб. и передали их графу, который приказал местной администрации провести на эти деньги дорогу от Турана до Монды на расстоянии 60 в., что составляет 50 руб. на 1 в., — сумма по-видимому вполне достаточная. Если бы, кто-нибудь просто нанял рабочих бурят и только присмотрел бы за работами, вероятно, что-нибудь вышло бы. Но это слишком просто. Турано-Мондинская линиясостоит в ведении Хорбятского (бывшего) родового управления, каковое управление подчинено (бывшей) степной думе, которая воплощалась de facto в особе (бывшего) тайши Д. Вследствие этого, после значительного количества входящих и переходящих №№, проведение дороги было предложено степной думе с выдачей, разумеется, известной части собранных денег. Дума взялась за дело «энергично»: вольный наем превратился в отбывание дорожной повинности, но на казенных харчах; заработанные бурятами деньги на руки им не выдавались, и засчитывались, будто бы, в счет поборов и получали нередко очень странное назначение. Один раз кругленькая сумма даже исчезла куда-то и не нашлась, не смотря на все «поиски в книгах», в каковые она, однако, незадолго перед тем поступила. Появились какие-то подозрительные субъекты в роли подрядчиков; рабочие не получали по месяцам харчей и часто разбегались от голода; тайша на их жалобы, отправлял к «подрядчику», «подрядчик» к тайше, а когда работы приостанавливались, происходила ручная расправа с виновными. Дошло до того, что один из миссионеров на свой счет купил однажды для рабочей партии харчей – муки, мяса и масла, так как она дошла до истощения. Но когда он потребовал через заседателя у тайши истраченные им деньги на харчи, последний в официальной бумаге только «удивился» тому. Что бурятам оказываются нежности в виде масла и пр., но денег не заплатил. Удивительно ли, что после этого всего 3 тыс. почти все уплыли, а «тракт» проведен всего на 18-20? И если что-нибудь и сделано, то это нужно приписать не «инженерным талантам» бывшей степной думы, а добросовестности бурят, которые исполняют честно свою работу при самых неблагоприятных условиях.
Мы выехали из Турана в холодное ветреное утро. Наша подвода, — название применяемое упорно в этой местности к верховым лошадям, — состояла из 4-х бурятских не больших коней, разумеется, не подкованных, не смотря на 60-ти верстный переход по мерзлому, твердому, как камень, «тракту». Впереди ехал ямщик, держа за повод навьюченную нашими вещами «подводу»; мы, закутанные в шубы, двигались мелкой рысцой сзади. Ветер то стихал, то вырвавшись из горного ущелья, холодный, пронизывающий свистал по вершинам деревьев и вертел в воздухе желтыми листьями березы; в отдалении ворчал сердито Иркут, — его уж сдавливал лед, намерзающий с берегов; обнаженные березовые рощи и высокие лиственницы смотрели уныло; горные отроги, — тункинских гольцов и Саянский се ближе и ближе подходили друг к другу, суживая горизонт и сдавливая без того не широкую долинку. Становилось тоскливо. Копыта лошадей в такт цокали по мерзлой земле, и звук их не развлекал, а наводил еще большую тоску. Навстречу нам попалась бурятская семья – двое мужчин, женщина и ребенок. Мы обрадовались: приятно в этих пустынях увидеть человека, — принявшись расспрашивать: откуда, куда, чего, зачем и пр. Семья возвращалась из Монголии, куда она ездила на «теплые воды»; пользование ими, т.е. питие по бурятскому обычаю 45-60 чашек в день, принесло, по их словам, большую пользу, и этому надо было верить, потому что, не смотря на сотни верст пути, все они, даже ребенок, выглядели здорово и довольно. Последний путешествовал довольно оригинально и очень удобно. Нечто в роде люльки было, при помощи целой системы затяжек и узлов, прикреплено туго к седлу. В этой штуке помещался ребенок, или точнее, виднелась только его голова, а все остальное было так завязано, укутано, затянуто, что не было никакой возможности ни упасть, ни выпрыгнуть. Поделав друг другу разных «амыраров» и «байраров», мы расстались.
Опубликовано 17 ноября 1891 года.
Торговая дорога в Монголию. Часть 2.