Мастеровые Алтайских горных заводов до освобождения. Часть 3.

Урочники, или льготные мастеровые, и в этом случае составляли исключение: живя обыкновенно по деревням, они не обязаны были выслушивать «словесность». Не смотря на это, урочники отличаются малым процентом штрафованных, как потому, что за преступления – особенно за побеги – из урочников перевели бы в другие разряды, так и потому, главным образом, что льготность положения избавляла от важнейшего из преступлений мастеровых — от побегов со службы. Притом же урочники редко попадались на глаза горному начальству, живя вдали от него, в крестьянских селениях. Поэтому, не только в формулярах, но и в подлинных судебных делах штрафованные урочники попадались редко и обвинялись они почти исключительно в общих преступлениях: воровстве, худом обращении с женами и т.п. делах, с точки зрения горного начальства не особенно тяжких.

Мы уже сказали раньше, что разряд урочных образовался вследствие манифеста 21-го мая 1779 г., снявшего с крестьян, между прочим, и кучную работу. Первыми урочниками и были угольщики (кучники). Уже в 80-х годах прошлого столетия угольщики пользовались освобождением от работ на зиму. Но первое предписание Кабинета, устанавливающее разряд урочников, относительно к 1795 г. Постепенно к урочным работам были причислены: перевоз дров, бревен, руды и штейнов, резка кирпича, поставка дегтя, смолы и серы. Смотря по роду работ, были урочники — дрововозы, рудовозы, кирпичники и т.д. Все они пользовались льготами мастеровых людей по податям и повинностям и были подчинены военному суду. Но жалования и провианта им не шло; вместо того и другого. Они получали задельную плату по выполнении урока («повытка») или по частям. Годовым уроком для кучника было выжечь три двадцатисаженные кучи угля, для кирпичника – сделать 12000 кирпичей и т.д. Исполнивши положенное, урочник освобождался от всяких работ до следующего года.

Чтобы поступить в урочники, нужно было представить поручительство однодеревенцев с своей состоятельности к выполнению урока (для большинства урочных работ требовались лошади). Если урочник терял возможность выполнить урок, он обязан был заявить об этом в начале года; а если опаздывал заявить, подвергался наказанию. Впрочем, в виду льготности положения урочников, редко кто и заявлял о своей несостоятельности, а обыкновенно или нанимал кого-нибудь выполнить за себя урок, или, если не мог того сделать, тянул дело пока можно, выходил в сделку с приемщиками работ и т.д.

Угольщик получал за 3 кучи угля 36 руб. асс., или (с 1840 г.) 10 руб. 32 коп. сер. Столько же получали дрововозы, рудовозы и кирпичники за свои уроки. Следовательно, здесь мы видим еще более значительное понижение заработной платы, чем у горнозаводских и ремесленных рабочих. В 80-х годах прошлого столетия (до 1786 г.) ассигнационный рубль ходил наравне (al-pari) с серебряным и значит, урочник получал в то время в 3,5 раза более, чем в нынешнем столетии.

Сплавщики руд по рекам занимали положение среднее между положением мастерового и урочника. По штату 1849 г. они наравне с горнозаводскими рабочими III статьи получали жалование (6 руб. – 7 руб. 50 коп. в год) и провиант, и кроме того по 3 коп. за праздничные дни во время сплава. По окончании навигации, они были свободны на зиму от работ, подобно урочникам. Ходить с бичевой по скалистому берегу Иртыша (от Бухтарминской до Усть-каменогорской пристани) очень опасно, и сплавные работы считались одними из самых тяжелых. Этим сплавщики также отличались от урочников, работы которых были гораздо легче.

До сих пор мы говорили, главным образом, об общих условиях работ и о материальном положении мастеровых. Перейдем теперь к сущности крепостного права – неограниченному произволу над личностью, полному отрицанию самых элементарных прав человека.

Положение алтайских мастеровых с разобранных сторон было ужасно. Но и современный рабочий только недавно, благодаря свободным учреждениям, стал освобождаться от тех уз «свободного договора», которым опутал его капиталистический строй. Свободный договор, за которым постоянно виднеется внушительная угроза голода, диктует и теперь подчас очень тяжелые условия, но он касается самой личности рабочего, положение которого в этом отношении зависит от общих политических учреждений страны.

На Алтае с этой стороны положение мастерового было исключительное. Помещик отвечал за злоупотребления своей властью перед судом и можно привести немало примеров. Что жестокий помещик доживал свои дни на каторге. На Алтае общие административные и судебные власти Империи были (с 1761 г.) совершенно устранены от управления мастеровыми, и управление это попадало исключительно в руки горного начальства, которое само же и судило себя. В алтайских горных селениях, где жили мастеровые, все было свое – горное: свой городничий (в Барнауле), свои полицейские пристава, квартальные и будочники; свой военный суд, состоящий их горных чиновников; свои тюрьмы; свои палачи.

Если в управлении приписными крестьянами, как увидим, только стремились «удалить всякое влияние на них посторонних начальств», то относительно мастеровых этот идеал был вполне достигнут. Мелкие проступки рабочих разбирались в горной полиции, более важные преступления – в горной конторе и горном военном суде.

Во время работ мастеровой всецело подчинялся непосредственно горному начальству. Не было такой оплошности, недосмотра, лишнего «угара» в металле или угле и т.д., которые не влекли бы за собой более или менее тяжкого наказания для виновного. Прежде всего, конечно, рабочим доставалось от нарядчиков, мастеров, надзирателей и уставщиков. Палка была непременной принадлежностью этого мелкого начальства, символом его власти, и свободно ходила по спинам мастеровых. Пристава и управляющие сами наказывали редко; в раздражении били по зубам, а чаще всего отсылали для наказания в горную полицию, где виновный и получал назначенное количество розгов и палок. В своих инструкциях низшему начальству управляющие приказывали «за работами смотреть и где усмотрят леность, таковых наказывать палкой» (Инструкция 1770 г. по Томскому заводу). Если нарядчик или мастер ограничивался несколькими ударами, то управляющему этого было уже мало. Управляющий Салаирским краем А.Е. Фрезе (40-е и 50-е годы нынешнего столетия) считал детским наказанием 400-500 розог и однажды дал сразу 3000 ударов мастеру Ч-ву (в Гурьевском заводе) за то, что он заступился за рабочих. Ч-ва драли, не считая, около 2,5 часов: управляющий все время присутствовал при этом и несколько раз менял палачей. Только крепкое сложение спасло мастера от смерти; он пролежал в лазарете около 2 месяцев. Случалось, что задирали и до смерти (например, в том же Салаирском крае, при управляющем Тистове, в 30-х годах нынешнего столетия). В прошлом столетии управляющие нередко пускали в ход плети, но потом это найдено не соответствующим военному устройству и солдатской чести. Тот же Фрезе, захотевший применить плети, в виде административного наказания, получил за это замечание от высшего начальства. Но за всем тем А.Е. Фрезе был 17 лет управляющим, а впоследствии – уже после освобождения (1864 – 1870 гг.) – был и главным начальником Алтайских заводов. (А.Е. Фрезе приехал на Алтай с Нерчинской каторги, где был на службе. Рассказывают, что там его однажды, за жестокое обращение, каторжные продержали несколько минут, опрокинувши вниз головой над глубокой шахтой. Он поклялся, и в подтверждение «ел землю», что не будет их обижать, но, переведенный в Салаирский край, вновь принялся за старое).

Все это были административные наказания, никуда не заносившиеся и применяемые единоличной властью того или другого начальства. Сведения о них мы имеем главным образом из рассказов старожилов, причем говорим только в общих чертах, не желая мучить читателя теми ужасными картинами, какие сохранились в народной памяти. Но есть и письменные доказательства расправы с рабочими, когда дело почему-нибудь доходило до следствия или суда. Из любопытного дела об унтер-шихтмейстере Сунгурове (1770 г.) мы видим следующее. Сунгуров (из мастеровых) был одним из тех немногих, которых возмущало и тогда жестокое обращение с рабочими, и он старался им как-нибудь помочь. Сунгуров толкует мастеровым адмиралтейский регламент, разъясняя, что управляющий Томским заводом Головин заставляет их работать сверх положения (Головин заставлял рабочих, когда стемнеет, таскать бревна, «не более трех часов», как уверяет он сам). Когда Головин уехал, Сунгуров упрекает прапорщика Куляшева, оставшегося за управляющего, что он постоянно бьет рабочих, и даже угрожал Куляшеву: «Я работу остановлю, говорил Сунгуров, всех соберу, да тебя прибью». О самом Головине Сунгуров выражался, что он пределяет батальонных служителей только бить рабочих. В приговоре, присуждающем Сунгурова к наказанью батажьем. Головин вступает в полемику с обвиняемым, очевидно, чувствуя свою не правоту.

В 1825 г. в Томском заводе шихтмейстиер Аргунов наказывал («тростьми») рабочего Вьюкова. Вьюков после наказания покушался на самоубийство, но неудачно, и дело дошло до суда. Военный суд решил: Вьюкова оставить без наказания, и шихтмейстеру строжайше велел… бить рабочих палками утром или днем, а не вечером, как было с Вьюковым (В. наказан в 9ч вечера).

Наконец, мы имеем еще более авторитетное свидетельство и притом общего характера. В 1854 г. горный начальник Алтайских заводов в разосланном горным конторам циркуляре говорит, что «необыкновенно частые побеги рекрут предпоследнего набора служат доказательством тяжести работ и через чур строго обращения с новобранцами», и потому рекомендует управляющим «ставить рекрут сначала на легкие работы, преимущественно на поверхности и в сухих местах, взыскивать уроки с отеческим снисхождением и не дозволять нижним чинам (т.е. горным урядникам), подмастерьям и нарядчикам наказывать мастеровых, а тем более рекрут». Но предложение горного начальника не имело успеха среди местного начальства, и побеги не уменьшились.

Кроме телесного наказания, в руках начальства был еще целый арсенал разных административных взысканий с рабочих: заключение в «исправительной казарме» на 1-2 и более недели, причем иногда виновным обривалась половина головы, как у каторжных, «к посрамлению и стыду их»; перевод из одного разряда мастеровых в другой, например из урочников а горные работники, или из мастеровых 2-й статьи в 3-ю статью; наконец, перевод в другой завод или рудник, или на золотые промыслы. Заключенные в казарме ежедневно выводились на работу скованные под стражей. Перемещения с одного места на другое практиковались в широких размерах и обыкновенно в конец разоряли рабочих, не говоря уже о том, что отрывали их от родины. Обстановка перемещения еще более увеличивала тяжесть этого наказания. Перевод обыкновенно происходил следующим образом: на утренней раскомандировке (при распределении по работам) рабочему, без всякого предупреждения раньше, объявляли: «Готовься в дорогу! Завтра тебя отправляют туда-то!» Было особенно милостью, если давали на сборы неделю. Хотя и существовало правило давать подводы мастеровым при переводе с места на место, но правило это не всегда исполнялось, например, в 1853 г. Змеиногорская горная контора считает прихотью со стороны мастеровых, что они при перемещениях берут больше имущества, чем можно унести на себе, и жалуется на то горному правлению. Горное правление напомнило Змеиногорской конторе упомянутое правило о подводах (женатым – 1 лошадь на семью, холостым – одну лошадь на троих). В конце 40-х годов нынешнего столетия сотни мастеровых были переведены с Алтая на Кавказ (в Алагирский завод); на сборы им давали две недели, не смотря на то, что эти несчастные навсегда покидали родину. В партии, отправленной на Кавказ из Салаирского края, один мастеровой (Титов) покушался на самоубийство: кинулся в реку; но его вытащили и по суду наказали шпицрутенами.

О размерах ежегодных перемещений мастеровых дает понятие следующая таблица, относящаяся только к Салаирскому краю (Таблица составлена по особым именным спискам, которые велись о всех переводимых рабочих. Салаирский край заключает в себе Салаирский рудник, Гавриловский и Гурьевский заводы, а с 50-х годов нынешнего столетия и бочатскую каменноугольную копь).

В 1851 г. в Салаирском крае было 1773 взрослых мастеровых. Следовательно, за 17 лет состав рабочей команды Салаирского края вполне обновился от одних переселений. Надо заметить, что в таблицу не вошли ежегодные перемещения подростков, перемещения взрослых мастеровых на заводы и рудники ведения той же Салаирской конторы, и наконец, временные «командировки» рабочих. Так, например, в списке мастеровых Салаирского края за 1832 г. показано в откомандировке на Егорьевский золотой промысел 230 человек (в том числе 99 подростков-рудоразборщиков), и на Урской промысел 360 человек. Объясняется это тем, что упомянутые 405 человек (или 590 с подростками) не были окончательно отчислены от Салаирской команды, а считались в ней, хотя и работали за 40-120 верст от Салаира.

Эти произвольные переселения мастеровых составляют одну из самых мрачных страниц алтайской истории: людей гоняли, как скот, за сотни верст, разоряли хозяйства, разрушали семьи, отрывая детей от родителей, мужей от жен. В нравственном отношении эти перемещения были для алтайских рабочих едва ли не тяжелее самих работ на золотых промыслах. В памяти старожилов то и другое слилось в одно представление чего-то невероятно ужасного, так как в последние 20-30 лет крепостного права поток вынужденных переселений на Алтае направлялся, главным образом, на золотые промыслы, откуда уже редко кто возвращался назад.

С 1855 г. перемещения мастеровых, делавшиеся раньше только по предписанию горного правления, были предоставлены произволу управляющих.

Так называемые «наказания по определению конторы» представляют нечто среднее между произвольной расправой с рабочими и определениями военного суда. Присутствие заводской или горной конторы состояло или из одного управляющего рудником, или из управляющего и его помощника. Иногда, к концу крепостного периода, к ним прибавлялся особый член конторы по счетной части. Голос управляющего имел решающее значение в этом коллегиальном учреждении, так как он был председателем присутствия, а прочие члены конторы, если они были, зависели от него как непосредственного начальника. На то же указывает и сама форма протоколов конторы, в которых мы часто встречали: «в присутствии горной конторы, управляющий такой-то определил…» Следовательно, «наказания по определению конторы» представляют не более, как форменный произвол управляющего. Книги за записывания протоколов конторы о наказаниях мастеровых были заведены с 1761 г. Приводим некоторые отрывки из таковых книг Томского завода и Салаирского рудника за 1770 – 1802 гг. «За сделание для себя в заводской кузнице ножичка» рабочий наказан три раза плетьми; за леность – батожьем; «за чрезвычайно оставленные при рубке фашинника высокие пни» — 3 раза плетьми; за самовольную выпряжку лошадей – батожьем; за покушение на самоубийство – прутьями; за пьянство – «тростьми»; за побег – 4.5 месяца работ из под стражи (без праздников и гульной недели) и т.д. Число плетей, прутьев и лоз, не определялось; вероятно всыпали «по обычаю», или по произволу, управляющего. До 1761 г. записей о наказаниях не водилось, и дело шло без всяких формальностей; о важных случаях доводили до сведения начальника заводов или «главной команды» в Барнауле. Единоличные резолюции начальника заводов о преступлениях мастеровых мы встречаем до начала нынешнего столетия. По горному положению 1806 года мастеровым «за их небрежение, неисправность, худое поведение, леность, упущения по службе горный начальник понижает в звании, перемещает в нижний оклад жалования, налагает пеню и наказывает смотря по вине», а также представляет при рекрутском наборе для отдачи в солдаты, а вместо них получает других из рекрут. Те же права, с некоторыми изменениями, имел и помещик над своими крестьянами.

В 1761 г, как уже сказано, преступления мастеровых, а впоследствии и горных чиновников, были переданы в военный горный суд. Но роль этого суда была довольно подчиненная: сам он никакого дела начать не мог, а разбирал только то, что находило нужным передать ему горное начальство, которое играло в одно и то же время роль следователя, прокурора и высшей ревизионной инстанции для приговоров военного суда (В учреждении об упр. Кол. –В. заводов» 16 апреля 1828 г. сказано: «§ 218. Военный суд не принимает ни от кого предписаний, кроме горного управления и начальника заводов. § 220. Военный суд не начинает сам собой никаких дел, но принимает и производит оные по предписанию начальника заводов и горного правления», куда, по § 221, и представляют свои решения).

Горная контора с помощью пристава горной полиции, производила следствия по всем делам мастеровых. В ее власти было или решить дело окончательно и привести свой приговор в исполнение, или представить следствие в канцелярию горного начальства (или горное правление) или начальнику заводов; эти власти или утверждали приговор конторы, или назначали наказание собственной властью, или, наконец предавали обвиняемого военному суду. Суд допрашивал обвиняемого и свидетелей, рассматривал дело и, выписавши подходящие «пункты», постановлял приговор («сентенцию»), который, впрочем, никого и к чему не обязывал. Все дело вновь отсылалось в канцелярию горного начальства, которая и утверждала приговор суда, или изменяла его, увеличивая и уменьшая меру наказания (Если по одному делу присуждалось к телесному наказанию более 9 человек мастеровых или когда речь шла о тяжких наказаниях горным чиновникам, приговор военного суда восходит до Кабинета, а в 1830 – 1835 гг. – до Департамента горных и соляных дел Министерства Финансов). Таким образом, всякие наказания мастеровых в конце концов зависели от административных горных инстанций: управляющего, конторы, начальника заводов или канцелярии горного начальства. Подобное заключение уже более подтвердится, если мы обратим свое внимание на состав горных военных комиссий: в них заседали презус и несколько асессоров – все из горных офицеров, при чем до 1849 г. никто их них особого жалование не получал; все они занимали какие-нибудь другие должности в заводской администрации, по которым и получали содержание. Отсюда их полная зависимость от управляющего заводом или рудником. С 1849 г. презус стал получать 520 руб., а асессоры – по 60 руб. в год собственно за свои занятия в военном суде.

Процедура суда была довольно продолжительна, а обвиняемые большей частью сидели все это время – несколько лет – в тюрьме, а на работу выводились скованные. К февралю 1818 г. сидело в горных тюрьмах на Алтае 247 чел. мастеровых. К декабрю 1819 г. дел, неоконченных с 1815 г., было 322, по ним с того же 1815 г. было колодников 188 чел., «из коих некоторые по одним наговорам, не заключающим уголовных преступлений», замечает начальник заводов П.К. Фролов, ревизовавший дела горного военного суда. Очевидно было, что одна военная комиссия в Барнауле не могла справиться с громадной массой дел, и с 1819 г. на помощь ей были открыты еще две подобные же комиссии: в Змеиногорском и Салаирском рудниках, и все-таки дела иногда тянулись по целым годам.

По вопросу о наказаниях (по суду) хозяйственные выгоды заводов вступали в борьбу с требованиями военной дисциплины, которой были подчинены мастеровые с 1761 г. По статье 95 «Воинского артикула» — «ежели рекрут прежде года своей службы в полку побежит, то оного за первый побег бить шпицрутеном через полк по три дня по разу», т.е. давать ему более 3000 палок. «А если в другой раз кто побежит, или больше года кто в службе, оных вместо смерти бить кнутом, и вырезав ноздри перед полком, сослать в вечную работу на галеры». Ссылать в каторжную работу было не выгодно, так как каждый мастеровой представлял собой капитал, которого приходилось лишаться при ссылке. 3000 шпицрутенов могли вынести очень не многие; большинство же должно было «выхаживать» такое наказание в течении года или более, принявши, например, тысячу ударов, наказанный по необходимости помещался в госпитали и продолжение наказание возможно было только через несколько месяцев. Сами рабочие, впрочем, просили обыкновенно окончить наказание за раз, так как вторичное наказание, когда раны не успели еще окончательно зажить, являлось положительным варварством и все-таки сплошь и рядом практиковалось на Алтае.

При точном выполнении 95 ст. «Воинского артикула» терялась бы масса рабочей силы, так как побеги со службы были главным преступлением алтайских мастеровых. В виду такой убыточности наказания, военные суды редко назначали рабочим высшую меру наказания, довольствуясь обыкновенно одной или двумя тысячами палок. Но как исключения, встречаются наказания в 6000 и даже 10000 палок. Иногда наказываемого предварительно исповедовали и причащали. Удивительные соединения варварской жестокости и христианских якобы чувств! Врачи (увы, кончившие курс в университетах!) обязательно присутствовали при этих невероятных для нынешнего времени зрелищах.

Способ соединить тяжесть наказания с казенным интересом был открыт в 1839 г. Главноуправляющий корпусом горных инженеров 31 мая 1839 г. предписал Алтайскому горному правлению «мастеровых, виновных в побегах, сверх телесного наказания, подвергать, для возмещения проведенного в побегах времени и ущерба казне, к заработку оного из исправительной казармы, в свободное от казенной работы времени». Мера эта применялась и раньше, но не как общее правило, а по особому каждый раз определению суда или конторы.

При трехсменной работе мастеровой мог заработать один год побега в 6 лет (горное начальство на этот раз принимало во внимание физиологические законы и заставляло работать только половину свободного времени); на поторжных же (т.е. ремесленных и рудоразборных) работах этот срок растягивался еще более, так как там гульной недели не было. Все это время рабочий содержался без семьи – в исправительной казарме и выводился скованный на работу.

22 мая 1848 г. на алтайских мастеровых было, по Высочайшему повелению, распространено правило, установленное для состоящих в военной службе: время побега и бытности под следствием и судом (за побег или другие преступления) исключать из действительной службы и кроме того прибавлялось два года выслуги за каждый побег или иное преступление. Надо заметить, что во время нахождения под судом и следствием рабочий не сидел сложа руки, а выводился ежедневно на работу (скованный). Таким образом, пробывший под судом год (а это еще очень не много) должен был прослужить в горной службе уже не 35, а 38 лет (год вычета из действительной службы и 2 года прибавки), и т.д. Некоторые мастеровые, вследствие этих прибавок, становились «вечными работниками» и до глубокой старости работали на рудниках и заводах. «Иной уж едва ходит, рассказывают старожилы, а плетется с костылями на работу».

И так, совершавший побег или другое преступление должен был нести следующие наказания:

1) Находясь под судом, он работал скованный (не говоря о том, что при поимке из бегов с ним расправлялись палкой без всяких формальностей); 2) по приговору суда, он шел сквозь строй; 3) выздоровивши после наказания, он несколько лет сидел в исправительной казарме и вновь работал в кандалах и под стражей; 4) наконец, ему прибавляли и срок службы. Это сдирание семи шкур за одно и то же преступление обратило на себя внимание даже местного горного начальства, и горное правление в сентябре 1851 г. ходатайствовало перед Кабинетом об отмене распоряжения 31 мая 1839 г.; к 1852 г. это распоряжение было отменено, но прочие три наказания (работа во время суда, шпицрутены и удлинение срока службы) остались. Несомненно, что и этими мерами интересы заводов достаточно обеспечивались.

О характере дел разбиравшийся в горных военных судах, дает понятие следующая таблица, составленная на основании пересмотренных нами дел Салаирской военносудной комиссии с 1819 по 1859 год (Общее число дел, разобранных Салаирской военносудной комиссией за все время ее существования (1819 — 1863), надо считать в 3 или 4 тысячи. Пересмотреть все их мы не имели возможности; но думаем, что и пересмотренного (1120 дел) достаточно для тех общих выводов, какие сделаны нами).

I. Преступления мастеровых, связанных с существованием крепостного строя:

1) побеги со службы – 409.

2) самовольные отлучки и просрочка отпускного билета – 14.

3) пристанодержательство беглых мастеровых – 4

4) дерзость и буйство против горного начальства – 7.

5) самоубийства (неудачные) – 6.

6) ложное показание на себя (убийства) – 20.

7) угроза убить кого-нибудь – 3.

8 ) покушение на жизнь горного начальства – 3 (в это число не вошли упоминаемые ниже случаи убийства управляющих, так как дела об этих убийствах рассматривались в Барнаульской, а не Салаирской, военносудной комиссии).

9) посечение руки, с целью избавиться от работы – 1.

10) скрытие сына, с целью избавить его от горной службы – 1.

11) вступление в брак без разрешения – 1.

12) слабое смотрение за колодниками мастеровыми – 5.

II. Преступления мастеровых общего характера:

1) воровство – 330.

2) худое обращение с женами – 17.

3) убийства, грабежи, драки, пьянство и т.п. – 206.

III. Преступления горного начальства по службе:

1) взятки и т.п. – 17.

2) притеснения крепостных крестьян земскими управителями – 7.

IV. Несчастья с мастеровыми (во время работ) – 30.

V. Скоропостижная смерть мастеровых – 29.

VI. Нахождение мертвых тел – 10.

Всех дел – 1120.

Таким образом, их преступлений мастеровых (1027 дел) почти половина (474 д.) тесно связана с крепостным строем жизни и с падением его эти «преступления» исчезли сами собой. Из других дел – воровство, отчасти вызывалось ничтожным заработком и неимением посторонней работы. Худое обращение с женами (с несколькими случаями убийства) вызывалось обыкновенно ревностью, поводы к которой опять таки давались отчасти тогдашним строем жизни рабочих (продолжительная работа, перемещения и командировки мастеровых, а также ловеласничество управляющих).

О земских управителях будет речь ниже, в главе о приписных крестьянах, где мы приведем и некоторые образцы их деятельности, попавшие в уголовную летопись. О притеснениях мастеровых, о взятках заводского начальства мы уже говорили. К этой же группе преступлений по должности следует отнести и дела о несчастьях с рабочими, так как предотвращать обвалы горных пород и т.п. причины несчастий лежало на обязанности горного начальства. Но комиссии военного суда смотрели на дело иначе: убедившись, что в данном случае не было преднамеренного убийства, суд «передавал воле Божьей», также как и дела о скоропостижной смерти, и о найденных мертвых телах.

Рассматривая приведенную выше таблицу военно-судебных дел, мы видим, что все преступления, перечисленные в первом ее отделе, составляют протест против крепостных порядков, более или менее активный и целесообразный.

Побеги представляют самую обычную форму протеста. В показаниях бежавших мы постоянно встречаем фразу: «бежал, чтобы сколько-нибудь отбыть от казенной работы», «бежал, чтобы сколько можно где-нибудь прошататься и через сие отбыть от казенной работы». В этих немногих словах вся история мастерового. У решившегося на побег нет надежды избавиться совсем от тяжелой работы. Положение его настолько невыносимо, что, не смотря на угрожающее ему телесное наказание, он бежит, чтобы хоть неделю или месяц вздохнуть на свободе, не чувствую над собой вечно поднятой палки. Но скрыться надолго от бдительного ока начальства удавалось немногим. Вот данные о побегах за 1818 г. (Составлено по сведениям доставленным заводскими конторами начальнику Алтайских заводов П.К. Фролову в 1819 г.)

Таким образом большинство беглецов скоро попадало в прежние условия. Встречаются, правда, случаи исключения мастеровых из списков «по нахождению в бегах более 10 лет», например по Салаирскому краю в 1835 г. исключено таким образом 28 человек. Но такие случаи не всегда обозначают удачное бегство. В глуши тайги часто находили в те жестокие времена замерзших, умерших от голода и т.д. Боясь появляться в селениях, беглецы решались лучше погибнуть от голода и холода, чем вернуться на завод или рудник. Это подтверждается не только рассказами стариков, но и официальными документами: в делах военного суда встречаются следствия о мертвых телах. Найденных в тайге (тайга или чернь – густой, часто не проходимый лес (обыкновенно пихтовый)), причем обстановка, в которой они найдены, показывает, что это – финалы побегов; а иногда в этих мертвых телах прямо опознаются бежавшие мастеровые.

Но не у многих хватало сил побороть страдания голодной смерти. Часть беглецов сама являлась к начальству, часть ловили. Возвращенные на место, они иногда снова бежали, чаще же всего впадали в тупое состояние, привыкая к невыносимому для свежего человека гнету. Людей сильной воли, с живым чувством свободы, здесь, как и везде при подобных условиях, было немного. Только свободные учреждения могут воспитать свободных людей. Тирания и произвол принижают человека; но в то же время чувство свободы как будто сосредотачивается в немногих избранных натурах, которые жестоко мстят ненавистным порядком и за себя, и за других.

Редкий из алтайских мастеровых не пробовал убежать хоть раз: но также редки были случаи упорного, не смотря ни на что, стремления к свободе. В формулярах 1844 г. по Салаирскому руднику показано штрафованных по суду 188 человек, из них 8 за самовольные отлучки и 127 за побеги (на 1022 человека мастеровых). Впрочем, до суда доходила только часть дел о побегах; за первый и второй побег рабочие очень часто наказывались по решению конторы или управляющего; за дальнейшие же побеги уже непременно предавались суду. Из 127 человек, осужденных за побеги, только у 52 доставало силы воли убежать во 2-й раз; на третий побег решились только уже 31 человек, на 4-й – 20 человек, на 5-й – 15, на 6-й – 5, на 7-й – 4, на 8-й – двое, на 9 – и 10-й только один. Из других дел видно, что бегали и в 11, и в 12 раз. С каждым разом наказание за побег увеличивалось. В Салаирском руднике нам рассказывали про одного старика-мастерового, который во всю свою жизнь не провинился ни в чем, кроме побегов. Пойманный, избитый, закованный в кандалы, он вновь и вновь при первом удобном случае бежал, не смотря на перенесенные им десятки тысяч палок (в свою жизнь он вынес, как говорят, до 24000 шпицрутенов).

Бежали, конечно, чаще всего оттуда, где работа и положение мастерового были тяжелее. Меньше всего с заводов, больше с рудников и еще больше с золотых промыслов, — этой каторги алтайского мастерового. Мы уже привели данные о побегах за 1818 г.; из них видно, что побеги с заводов были немногочисленны. Рудники на Алтае сосредоточены в Змеиногорском и Салаирском крае и число бежавших отсюда очень велико. В Салаирском крае в 1818 г. было около полутора тысяч мастеровых, бежало 192 человека, т.е. почти седьмая часть всех мастеровых, в течении одного года. О побегах с золотых промыслов дадут понятие следующие цифры: с 1830 г. (год открытия золотых промыслов) нами просмотрено 215 дел о побегах; из них 132 дела касаются промыслов, и только 83 – заводов и рудников. С золотых промыслов рабочие часто бежали партиями в 2, 5, даже 10 человек; по 83 делам о побегах с заводов и рудников обвинялось 95 человек, а на 132 дела, касающиеся промыслов, приходится 197 обвиняемых, т.е. вдвое больше, хотя число мастеровых здесь было меньше, чем на заводах и рудниках (В 1843 г. в горнозаводских селениях, подведомственных Салаирской комиссии военного суда, считалось жителей обоего пола: на заводах и рудниках 8515 человек, на золотых промыслах – 5819 человеках). Ни усиленное жалование, ни «порционные деньги» не останавливали побегов с промыслов. При тяжести работ и убийственной обстановке, здесь более, чем где-нибудь, царил произвол горного начальства; все промыслы находились в глуши тайги, куда постороннему человеку и попасть было трудно, и управляющие, пользуясь этим, были здесь полновластными господами. Из известных нам случаев убийства управляющих мастеровыми два произошли на золотых промыслах и один на руднике. Рабочий Печенкин зарезал пристава (управляющего) золотого промысла на р. Терси. Поводом к убийству было требование начальства, чтобы все жены рабочих поочередно мыли полы в казенных домах, в том числе ив квартире управляющего. Жена Печенкина, по просьбе мужа, отказалась «мыть полы». Призванный к ответу, Печенкин захватил с собой нож и покончил с управляющим-ловеласом. На Царево-Николаевском промысле рабочий Пальников застрелил управляющего Пирожкова. Причиной были приставания управляющего к родственнице Пальникова. (Оба эти дела разбирались, как весьма важные, в Барнауле. Передаем о них со слов людей, лично знающих Печенкина и Пальникова. Первое дело относится к 30-м, второе к 40-м годам нынешнего столетия. Вот устный рассказ одного товарища Печенкина о том, как его наказывали в Барнауле. Военный суд приговорил дать Печенкину 90 кнутов (высшая мера наказания кнутом, почти равная смертной казни). Смотреть на интересное зрелище собрался весь чиновный Барнаул. Ожидали, что палач Козырев задерет «бунтовщика» до смерти. За несколько дней до наказания, Печенкин посылал жену к Козыреву – дать взятку. Козырев, узнав, что она просит за Печенкина, отказался взять деньги. Когда Печенкина положили на «кобылу», палач сразу просек кожу (это облегчало наказываемого). Следующие удары Козырев наносил легко; было очевидно, что палач жалел Печенкина. Кто-то из начальства заметил Козыреву, что так не наказывают, Козырев бросил кнут и крикнул: «Люблю, кто начальников режет! Если я неладно наказываю, берите кнут сами». Так как другого палача не было, Козыреву велено было продолжить наказание, по окончании которого Печенкин даже не пожелал лечь в лазарет. Козырева тут же наказали жестко розгами. Мастеровые (старики) до сих пор с уважением вспоминают о Печенкине и Пальникове, и с жаром рассказывая о них, всегда назовут их по имени и отчеству). В 1796 г. был убит управляющий Риддерского рудника Шрамм. В этом последнем случае убийство было результатом коллективного решения мастеровых. Рабочие, обвинявшиеся в убийстве низшего и высшего начальства, иногда выражали на суде свою затаенную надежду «отбыть от казенной работы». Конечно, убийство нарядчиков, мастеровых и другого мелкого начальства не изменяло к лучшему положения рабочих. Но иногда их надежды исполнялись. После убийства Пирожкова, назначенный на его место горный инженер круто изменил обращение с мастеровыми, и они немного отдохнули. Но после него вновь потянулось прежнее каторжное существование.

Опубликовано в 1891 году.

Мастеровые Алтайских горных заводов до освобождения. Часть 1.

Мастеровые Алтайских горных заводов до освобождения. Часть 2.

Мастеровые Алтайских горных заводов до освобождения. Часть 4.