Минусинская Швейцария и Боги пустыни. Из дневника путешественника. Часть 1.

В августе месяце прошлого года я пробирался из западных, пограничных местностей Минусинского округа к вершинам речки Камышты, на прииск к одному знакомому золотопромышленнику. Ехать приходилось горными таежными тропинками, и я был очень рад спутнику, сагайскому татарину, ехавшему в те же места.

Вечерело. Мы приближались к речке Аскыз (один из самых больших притоков Абакана, впадающей в Енисей. Начало Аскыза в горах Алатау, образующих водораздел рек Восточной и Западной Сибири, Енисея и Оби) по широкому сенокосному лугу, ведя оживленную беседу о разных разностях. Свидетель со стороны, глядя на наши энергические жесты руками, кивания и повертывания головой, подумал бы, что мы решаем вопросы жизни и смерти или судьбы государства и цивилизации, но дело было гораздо проще: мой спутник плохо знал по-русски, я не лучше его по-сагайски, и приходилось волей-неволей прибегать к пособиям мимики для пояснения мыслей. Речь как-то перешла на шаманство.

— Есть в России хорошие шаманщики? – неожиданно спросил татарин.

Я отвечал отрицательно.

— Значит у вас шайтанов нет? – последовал вопрос.

— Не знаю, прежде, говорят, были, теперь что-то не слыхал.

— Нет, и у вас есть шайтаны, только, должно быть, смирные. Русский народ – хитрый народ, бойкий народ, сам хуже шайтана. Татары смирный народ, простой: оттого и шайтаны у нас сердитые, — с убеждением заключил мой философ.

— Нет, продолжал он, нам никак нельзя без шаманщика – шайтанов много. В тайге шайтан, на горах опять другие щайтаны. Пришел шайтан в юрту, испортил человека, захворал человек, как быть без шаманщика?

— А у вас в улусе есть шаманщик?

— Теперь нет, а скоро будет.

— Ты почем знаешь, что будет?

— Видишь ли – есть у нас мальчик там, лет 14-ти. Рос он все хворый, больной, по ночам часто кричал, не спал, ходил из юрты ночью, по целым ночам пропадал, а утром спросят, где был – ничего не помнит. И теперь он ходит все один, с ребятами не играет. Другой раз бывает – накинутся на него шайтаны, примутся его бить, колотит об землю, так бьют, так мучают его, что он часа два лежит без памяти. Мы видим все это ведь, потому и знаем, что шайтаны зовут к себе служить. Они его еще маленького выбрали себе. Он теперь у шаманщика живет, тот его учит и говорит, что шайтаны его больно любят и все ему сказывать станут.

— Как же мальчик сделается сам шаманщиком, когда?

— А вот, когда поймет все – старый шаманщик возьмет его с собой ночью и пойдут они вместе на тюре (тюр – шаманский бубен) к Ильхану (Ильхан, Эрлыхан – повелитель злых духов, злое начало, Ариман татарской мифологии), молодой поклонится ему, тот скажет ему, какой тюр сделать, из какой кожи. Иногда Ильхан велит натянуть на тюр медвежью кожу, ну и молодой, и старый просят тогда, нельзя ли свиную (оленью) кожу на тюр взять. Ильхан скажет, какие шайтаны ему служить будут. У каждого кама (шамана) свои шайтаны. Ты видал ведь бубны шаманские?

— Видал.

— Ведь двух тюров не найдешь одинаковых. На одном одни черти намалеваны, на другом другие, — кому каких Ильхан приказал.

Это обстоятельство не раз уже обращало на себя внимание людей, занимающихся этнографией. Я сам собирал рисунки шаманских бубнов, но мало собрал. Шаманы относятся крайне недоверчиво к новому человеку, неохотно показывают свои доспехи и очень скупы на объяснения.

Надежды татарина на будущего шамана в их улусе как нельзя более подтверждали все сведения, собранные о лицах, посвящающих себя этой профессии. Это по большей части люди нервно-больные, с развитой фантазией, мечтательные, способные к экстазу и верующие. Не раз слышал я, что большой шаман звал у себе собрата и просил того помочь ему. Мне рассказывали, как один шаман утопился от отчаянья, когда у него украли бубен: бедняк был вполне убежден, что айка (злые духи) замучают его. Невозможно отрицать в этой профессии и сознательных шарлатанов – это встречается; нельзя только встретить там таких невозможных фигур, как Домагжир-лама, лицо, выведенное из одной повести, в «Русском Вестнике», имеющей претензию изображать нравы местных инородцев… Однако довольно.

— А что, попы у вас часто гоняют шаманов? – спросил я.

— Как тебе сказать? – Разно бывает. Был у нас такой злой поп, что каждую ночь бывало подкрадется к улусу и слушает, не шаманят ли? Как услыхал бубен – сейчас туда, шаманщика за волосы, палкой, а бубен начинает ногами топтать.

— А то был я Кизыльцев (полукочевые инородцы, живущие по реке Чулыму в Ачинском округе), так там – ах какой хороший поп был! Пришел он к больному, а там уж шаманщик сидит. Все испугались, а поп говорит шаманщику: ну, нанджи (друг) кончай ты свое дело, а я после. И все мы тогда пьяны напились, три дня гуляли. Попу тогда корову подарили, да такому и коня не жалко. – Нельзя! Всякому человеку есть надо. Только поп нам не годится; у больного поп знает как петь, кого просить, а если скотина пропала, если узнать надо, будет ли зверь на промысле – поп не знает, — заключил свои рассуждения спутник.

Я хотел было продолжать вопросы, но татарин, остановил коня, слез с него, порылся в седельных сумках, вытащил фляжку с молочным вином, достал из-за пазухи деревянную чашечку, налил ее, сорвал веточку богородской травы и принялся усердно кропить вином на все четыре стороны, бросил несколько капель вверх, выпил остатки вина, налил и подал чашку мне.

Я выпил, но не понимал в чем дело.

Я знал, что татары имеют обыкновение совершать возлияния вином на горных перевалах, около старинных могильных изваяний, каменных баб, как у нас их называют, но здесь ничего подобного не было. Мы стояли на ровном месте, впереди нас шумел Аскыз среди берегов, поросших густым березняком и черемухой, ни одного курганного камня не видно было по близости.

— Вон Иней-тас, сказал спутник, разрешая мои недоумения, и указал рукой по направлению к высоким утесистым горам за Аскызом. – Очень сердитый! – озабоченно добавил он.

Иней-тас значит буквально старуха-камень, или каменная старуха. Под этим именем известно у татар одно изваяние, вероятно, остаток произведений людей бронзового века, следы которого встречаются чуть не на каждом шагу в нашем округе. Татары ежегодно стекаются к ней на поклонение, но я удивился, услышав это название здесь. Известный всем со времен Гмелина, помещенный в списке каменных баб Минусинского округа у Кострова Иней-тас находился верст за 60 от нас на речке Уйбат, притоке Абакана. Очевидно, речь шла о каком-то новом, еще не известном памятнике старины и предмете поклонения инородцев.

— Вон, вон там! – указывал мне спутник.

Я принялся присматриваться к горам, чтобы отыскать на них указываемое. Что за фантастическая картинка была перед нами! Не нужно быть сибирским дикарем, чтобы населить эти места «силой нездешнею»! Горизонт перед нами замыкался целым рядом мрачных скалистых гор, разорванных и рассеченных самым причудливым образом. Вот высится остроконечная, как сахарная голова, сопка, вершина ее торчит в зареве заката, как раскаленная. Точно картер вулкана! Направо и налево от нее поднимаются другие вершины, увенчанные самыми причудливыми фигурами. То высится огромная колонна без капители, рядом с ней, словно недоконченный контур какого-то животного, капризно вырезывается на темнеющем небосклоне ряд темно-серых камней. Дальше странная группа утесов, напоминающее какое-то неведомое здание. Словно зодчий его заготовил только вчерне, не зная еще, что из него сделать – готический храм или юрту, да так и не решив, и оставил работу недоконченной. Из всего окружающего природа словно хотела создать что-то грандиозное, живое, страшное, да сама испугалась своей работы и оставила все в каком-то хаотическом состоянии. При последних лучах солнца, когда тени быстро ползут, удлиняясь и извиваясь, а краски ежеминутно меняются, розовые переходят в фиолетовые и синие, тени во впадинах утесов сгущаются, чернеют, растут – кажется, будто на всем лежит какой-то отпечаток таинственной полусознательной жизни, словно все хмурится, насупливается и, задумываясь, уходит в себя. Мрачно и угрюмо, прямо над Аскызом, на крутом обрыве высился одинокий черный утес, замыкавший собой вход в высокую горную долину. В середине его виднелось несколько поперечных трещин, верхняя часть его была несколько шире нижней, он стоял, словно нахохлившись, и сторожил и равнину, и вход в ущелье. Это и был Иней-тас. – Нет, как угодно, — а все эти уродливые камни, эти полуобтесанные колонны и фигуры и сам Иней-тас натаскивали сюда ведьмы в новолуние и теперь они, наверное, здесь живут. По крайней мере будь я «сердитым» татарским шайтаном, я не пожелал бы лучшей квартиры.

— Каждый год, после Петрова дня, мы ездим сюда, — прервал мои размышления товарищ, — праздник бывает большой! Трое, а то и четверо шаманов собираются сюда. Сперва вино пьем и Иней-тас поим, потом шаманщики шаманят, баранов режут, коров, коней. По кусочку от каждой скотины убитой бросаем в огонь – это для Иней-тас, а что останется – сами едим. – А около Иней-тас стоит Бай-казын (буквально – богатая береза, или священная береза. У татар береза пользуется большим почетом. Бай-казын растет в подземном царстве Ильхана, и изображение ее встречается на каждом шаманском бубне. Во время жертвоприношений на горах (таг-тай – горная жертва) обязательно вкапывают целую срубленную березу и она становится центром жертвенного круга, ее увешивают и украшают лентами (джалама), вокруг нее обводят жертвенных животных. Из березы непременно должна быть ручка у шаманского бубна, из нее же делаются и домашние идолы у татар (тюс- тер)), настоящий Бай-казын, не белая, а черная береза. Вокруг него ходим кругом, льем на него вино.

— Пойдем, посмотрим.

— Что ты! русскому нельзя показывать – худо будет.

— Не бойся, ничего не будет, мы только посмотрим, я запишу кое-что.

— Тебе-то ничего не будет – ты русский, у вас одна вера, у нас другая. Вот какой случай был: ехали двое татар мимо Иней-тас на Базу – речка такая есть тут, слышал, должно быть. – Один и начал смеяться: — что это за Иней-тас за такой! – Она просто утес. Другой его давай стыдить, уговаривать; а тот еще пуще смеяться, да так раздурачился, что взял камень и треснул им в Иней-тас. Что ты думаешь? – ведь у обоих лошади попадали – домой пешком пришли. Так и всегда, если Иней-тас рассердится, скотина начнет пропадать. У Иней-тас есть ведь свой скот. Приедем, посмотрим – если скот стоит, значит ничего, а если пропал – быть худу.

От часу не легче! У этого утеса есть не только поклонники, но и собственное свое хозяйство. Уж не юрта ли его эта страшная гора с тремя шпицами и колоннадами по бокам? Я принялся расспрашивать и наконец после последних переговоров, которые передавать было бы утомительно, узнал, в чем дело. По рассказам татарина, где-то около утеса есть площадка, усыпанная песком, огороженная каменными плитами и заставлена каменными изваяниями коз, коров, быков и лошадей. Если эти каменные куклы стоят прямо, значит опасности нет для скота, если несколько из них попадает на бок, будет эпизоотия.

Рассказы еще более подстрекнули мое любопытство, и я повернул уже лошадь к утесу, но на лице моего спутника изобразился такой ужас, он так убедительно доказывал, что теперь и уже поздно, и ничего не увидим, и наконец нам еще 30 верст ехать до места, а времени терять нельзя и т.д., так что я согласился оставить свое намерение. У меня созрел другой план в голове – тридцать верст путь недалекий, стоит запомнить хорошенько местность и с прииска можно будет посетить татарского бога инкогнито, да и захватить с собой кстати несколько чудных кукол из его стада. Решив все это в уме, я повернул лошадь по тропинке и быстро погнал ее вперед.

Д.К.

Опубликовано 2 февраля 1884 года.

Минусинская Швейцария и Боги пустыни. Из дневника путешественника. Часть 2.

Минусинская Швейцария и Боги пустыни. Из дневника путешественника. Часть 3.

Минусинская Швейцария и Боги пустыни. Из дневника путешественника. Часть 4.