Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 4.
От Шимков до Туранского караула. Туран.
Утром 26 Мая, мы, обовьючив нанятых до Монд лошадей, выехали из Шимков. Церковью и домом миссионера оканчиваются постройки деревни к западу. Дорога идет тележная ровная, слева окаймляют ее пахаты шимковцев, а справа близ дороги, крутой обрыв, заросший ельником, кустами тальника и березы. Видно, что это, в более или менее отдаленную эпоху, был берег Иркута, отошедшего теперь на юг к подошве Тункинских альп. Сейчас же за деревней, примыкая к постройкам, расположены «поповские пашни»; пашни эти, усердием «доброхотных дарителей» — прихожан, обнесены хорошей огородью. За поповскими пашнями, перерезывая дорогу с севера на юг, тянется общественная поскотина. Поскотина отделяет пахаты и покосы шимковцев. Скотский же выгон примыкает к бурятским дачам, что на восточном конце деревни. За воротами поскотины – на расстоянии версты от нее, дорогу пересекает, с севера, сухое р. Тайтурки – река эта так и известна под именем «сухой Тайтурки». Русло ее наполняется водой только в дождливое время года. Через версту опять другая, а еще через две – третья Тайтурка. Три эти Тайтурки берут начало с южного склона Саянского хребта и справа впадают в Иркут. Реки эти очень не большие; устланное мелким щебнем русло их идет рвом и оба берега укутаны роскошной зеленью кустов тальника и черемухи. Цвет воды буро-желтый; рыбы нет, по верхнему течению Тайтурок устроены водяные мельницы, а у дороги, через две последние, перекинуты мостики. Долина трех этих Тайтурок сплошь распахана и лес, почти до самой подошвы Саяна, расчищен – земля чистый суглинок, без удобрения дающий хороший сбор с посевов. Проехав несколько более версты от последней Тайтурки, и поднявшись на бугорок, взору путника открывается вид на роскошную равнину «Тамхи баряше». Ширина Тамхи-баряше версты две, а длина более трех. Равнина эта, окаймленная кругом лесом – точно венком, роскошна еще тем, что вся площадь ее культивирована и на ней каждый год сеются яровые и озимые хлеба. Название «Тамхи-баряше» в переводе с монгольского, значит «курить табак» — происхождение этого названия равнины имеет смысл. Кто только не выезжает из Шимков – русский ли с торгом в Монголию, бурят ли с хлебом, — непременно остановится на конце равнины, даст «передышку» коням, посидит под тенью кустов березы и черемухи и покурит трубку. Тут же осматривает – хорошо ли положен вьюк на коня, — не покосился ли, не нужно ли изменить, поправить что-нибудь, вообще, как говорят здесь, в Тамхи-баряше – «на очистку налаживаются в дорогу». Тут же и финал всяких проводин – последний пункт бесшабашного пьянства, которое под кустами Тамхи-баряше – длится иногда суток по двое. Буряты здесь также приносят – не бахусу, а духам жертву, к ветвям молодых березок привязывают лентообразные кусочки миткаля – это от своего имени, а от имени лошадей – волосы, вырванные из их гривы и хвоста. Вместе с этим обязательно, хоть в пузырьке, привозят водку чтобы побрызгать ее в честь духов. Вследствие этого обряда, березки у западного конца Тамхи-баряше – точно празднично убранные елки все унизаны разноцветными жертвенными ленточками, хадаками (священный плат) и конским волосом. Праздничного своего вида кусты эти не теряют и зимой, постоянно подновляясь все новыми и новыми жертвами усердных в делах жертв – бурят.
От Тамхи-баряше небольшой спуск и дорога идет громадной ложбиной, бывшей когда-то ложем Иркута. Ложбина эта называется «Яма». «Яма» заросла березняком, ельником, сосной, лиственью и ближе к Иркуту – кустарниками. Отсюда собственно и начинается царство сплошного леса и оканчивается ровная р. Иркута. Дальше пойдут уже горы. В прогалинах леса, довольно широких, летом растет хорошая, сочная трава, но я не помню, чтобы кто-нибудь, когда-нибудь ее скашивал. От «Яма» дорога идет местностью, называемой Бальдеруны, Бальдеруны – по-монгольски, значит холмики. Действительно местность эта – по самой дороге, справа и слева от нее, волнообразна, холмиста. Часть холмиков расчищена, под пахаты, остальные же покрыты березняком и молодой сосной. Летом Бальдеруны очень привлекательное местечко. Холмики пестреют самой разнообразной флорой. Глядя на них так и кажется, будто они покрыты хитро разузоренным ковром. Вообще это самое красивое местечко между Тураном и Шимками.
Миновав Бальдеруны, дорога спускается в узкую ложбину Андрияшкин горхон, в центре прорезанную небольшим, тихо журчащим ручейком, по каменистому ложу несущим свои малые воды в Иркут, вливаясь в него справа. Ручей и местность названы Андрияновским горхоном вот по какому, не безынтересному случаю. Спустя не много лет тому назад, осенью, какой-то торгаш гнал из Монголии стада овец – между прочим одно из весенних занятий шимковцев – это воровство скота у скотогонов. Так вот – некто Андрияшка (Андриан) вздумал полакомиться бараниной и для этого придумал такую воровски хитрую штуки. Получив заранее сведения, что в известнее время должна будет проходить масса овец, он, вместе с товарищем, залез под перекинутый через горхон (ручей) мост и терпеливо ожидал прогона стада. Дождался. Овцы, не поместившись все за раз на узеньком мосту, разбрелись в стороны и часть их, минуя мостик, бросилась переходить через ручей. Сидящий под мостом Андрияшка, вместе со своим товарищем воспользовались этим моментом, начали хватать овец; схватив, скручивали им шею и, задушенных, складывали под мостом; «механику» эту они проделывали в продолжении всего перехода овец через горхон и, таким образом, как говорит предание, успели изловить до десятка овец. Крик предсмертной агонии Андрияшкиных жертв заглушался блеянием громадного стада им не доносился до ушей, ничего не подозревавшего овчара. Впоследствии хитрый промысел Андрияшки был узнан и шимковцы, в честь подвига своего товарища, увековечили его имя, назвав ручей «Андрияшкин горхон»
Андрияшкиным горхоном оканчиваются пахати и покосы шимковцев. Дальше уже идет сплошной густой лес, местность становится гористой с каменистым грунтом, неудобным ни для пахаты, ни для покосов.
Верстах в четырех от Андрияшкина горхона дорогу пересекает быстро, бешено ревущая горная река «Зангисан». Река эта служит межевой гранью между владениями шимковских казаков и туранских – инородческих же дач на всем протяжении между Шимками и Тураном нет. Спуск в долину реки крутой и узкий, грунт его глинистый, не твердый. Дождевые ручьи размывают дорогу и, после ненастья, делают ее не проезжей для экипажей. За переездом, усеянного крупным булыжником ложа Зангисана, начинается незначительный подъем на гору, на верховьях которой расположены пашни туранских казаков. Площадь пашен не широка, бугриста и окружена сплошным строевым лесом – лиственью и сосной. Дорогу окаймляет масса кустов черемухи, в низких же местах растет черная (ухыри нюдын) и красная смородина. Миновав пашни, идет спуск под гору, а затем вновь переезд бродом через такой же ужасно быстрый, ревущий, второй Зангисан. Оба Зангисана берут начало из самых отдаленных верховьев Саянского хребта, в вершина своих сходятся с верховьями знакомой уже нам р. Ули левого притока р. Селенги и по направлению к Иркуту текут параллельно. Расстояние между ними не более пяти верст. В своем течении Зангисаны чрезвычайно быстры, так что во время прибыли стремительная сила падения воды ворочает громадные камни; в прибыль воды, по Зангисанам, по местному выражению, «стукоток идет». Зангисаны – это гроза путников. В дождливое лето только и разговоров что об них.
Русла Зангисанов и их забережья усеяны крупным булыжником – почему и езда по ним затруднительна даже верхом, в экипажах просто мучительна.
Вверх по Зангисанам есть прямая дорога в Монголию. Она ведет к верховьям р. Ури. Если мы вспомним, что и по р. Харбятам дорога выходит на устье же Ури, то нам будет понятно, что верховья Хорбят и Зангисанов сходятся, затем уже, в дальнейшем своем течении, Хорбяты уходят на юго-восток, а Зангисаны на юго-запад и при устье их, площадь, разъединяющая эти реки, равняется тридцати слишком верстам, причем ее изрезывают четыре речки, тоже вышедшие из Саянского хребта – именно: а) Кирен, б) три Тайтурки и небольшой речек «Андрияшкин горхон». Перевал через Саянский хребет вверх по Зангисанам не крут, не грязен и был бы удобным, если бы берега рек не сопровождали груды каменных россыпей. Перевал этот не длинен: от устья Зангисанов можно свободно доехать в одни сутки до первых монгольских кочевьев, разбросанных по верховьям р. Ури. Близ истока Зангисанов есть замечательно хороший серный горячий минеральный источник Аршиян по-монгольски. Во время посещения моего этого источника в Июне месяце 1880 года, температура источника была 40° + по R. Для пользования этим аршияном съезжается много монголов и бурят. В июне и июле месяце каждый год их собирается за раз до сорока палаток. Ванны принимаются самым примитивным способом. Просто на просто – по течению источника вырывают ямы, выжидают, покуда наполнившая их вода не устоится, а затем, не стесняясь никого и ничего, разделившись до нага, ложатся в них. А кто побогаче – обкладывает бока ям деревянным срубом; над поверхностью ямы устраивает русан т.е. конусообразный шалашик, который, во время приемы ванны, чтобы защитится, не от любопытных глаз, а от сквозного ветра, снаружи обвивают собственным своим дегылом, т.е. верхним халатом. Лечатся от ревматизма, желудочных катаров, сифилиса и всяких накожных болезней. Лечебный сезон продолжается с мая по сентябрь. Во время приемы ванн монголы не пьют ни чего спиртного, не едят рыбы, а до отвала жрут мясо, — для чего и пригоняют с собой скот и овец. Описываемый нами источник называется Имыхэ аришиян. Не вдалеке от Имыхэ-аршияна, немного выше истока Зангисанов, из под скалы бьет другой аршиян Гужирай архан. Источник этот очень холодный, по моему измерению температура была ниже нуля по R. Холодную эту воду – монголы пьют от желудочных болезней и промазывают ей больные глаза.
По представлению монголов, минеральные воды есть особый дар божий, целительный нектар, нечто вроде евангельской силоамовой купели. Как воды силоамовой купели делались целительными после «возмущения» их ангелом-хранителем вод, точно также и аршиян охраняет особый дух и поддерживает в нем целительную силу. Исходя из такого взгляда на аршиян, номады – принимая ли ванны, проходя ли случайно мимо аршияна, считают религиозной своей обязанностью принесть что-нибудь в жертву духу хранителя целебной силы вод. Близ источников минеральных вод, в честь духа хранителя, строят обоны (кучи). В нише обонов обращенной на юг – ставят бурханов, мани (дощечки с вырезанными на них молитвами). В сам источник, как жертву, бросают свинцовые пули, спускают мелкие монеты серебряные и медные, драгоценные камни, одним словом, частицы всего, что монгол считает драгоценным. Кусты же тальника и карликовой березы, окружающие аршиян буквально сверху до низу увешаны разноцветным тряпьем, хадаками и конским волосом, который они приносят в жертву от имени лошадей. Кстати, монголы, пользуясь сами целебными свойствами минеральных вод, пригоняют к источникам для излечения и больной скот, поят его и обливают аршияном, чем и излечивают от разных паршей, накожных болезней и всяких ссадин. Я знаю случай, что больная сапом лошадь, пивши воду, в продолжении недели совершенно излечилась от этой болезни. Скот и лошади сначала с трудом привыкают пить аршиян, но потом пристращаются к нему.
По Зангисанам, текущим вдоль глухой тайги, водятся в изобилии медведи, изюбри, лоси, дикие козы, олени, косули, изредка рыси, соболи и росомахи; годами бывает и белка массами; также множество диких кабанов. Тайга состоит преимущественно из листвени, тополя и ельника, сосны же мало. Собственно же берега Зангисанов заросли громадным по росту тальников, кустами черемухи в низовьях и массой черной смородины и кислицы. Зангисанский лес почему-то считается сравнительно белее крепким и годным для построек, чем растущий в других местах. Точно также и тополи достигают такой толщины – как нигде в близлежащих местах. Толстые бревна тополя идут на подделку кадушек, ночовок, сельниц и всякой другой деревянной посуды. Устье зангисанов недалеко от дороги – не более как в двух верстах. Мы уже упоминали, что переезд через обе эти речки, в особенности в экипаже, очень затруднителен, а зачастую и невозможен. Берега как и сами русла покрыты громадным булыжником и глыбами ноздреватого камня (Я разбивал глыбы ноздреватого камня и находил в них окаменелости). При переезде через Зангисаны зачастую бывают случаи, что стремительный поток их сносит телегу, сбивает конец и путники с опасностью жизни выходят на берег. Поэтому проезжие бывают осторожны и при малейшей прибыли воды не рискуют переезжать речку – живут по два, по три дня в ожидании, покуда вода не войдет в свою норму. Благодаря такой осторожности – несчастных случаев не бывает, а бывают только «приключения», т.е. конь, сделав неверный шаг, споткнется, и искупает седока, телегу снесет и пр…
Говоря о Зангисанах, вспоминаются мне картины перевоза через них громоздких начальнических экипажей. Толпа бурят… бестолковый их крик… суета… покрикивание из экипажа… шум воды… Но вот буряты наладились, привязали длинные волосяные арканы к дрогам экипажа, сели на лошадей верховых и, гикая что есть мочи, тащат, вместе с напряженными лошадьми, экипаж. Все это делается в такой суматохе и толкотне, что если бы сразу, без подготовки, взглянуть на эту картину, то едва ли возможно было бы понять, о чем это так крикливо суетится народ, столпившийся в русле реки!...
Местное бурятское предание говорит, что Зангисаны названы этим именем вот по какому случаю. У берегов оз. Кубсугула, жил один богатый старик монгол, со своей красавицей женой, но которую все, встречающиеся с ней, заглядывались. Из ревности и опасения, чтобы кто-нибудь не похитил красавицу-жену, старик муж держал ее в ежовых рукавицах, следил за каждым ее шагом, не давал свободы, не пускал к родным и сильно (берхе) жестко обращался с ней, придираясь ко всякому пустяшному случаю, чтобы побить ее. Невыносимо жестокое обращение «не милого, мужа старого» заставило красавицу задуматься над приисканием способа – как избавится от напрасных жестоких обид. Другого средства, кроме побега, не было. Решившись бежать она наметила лучшего коня и исподволь, незаметно для «немилого» снарядилась к побегу, выжидая только случая привести его в исполнение. Удобный случай не замедлил представиться. Однажды изверг муж уехал осматривать свои многочисленные табуны, рассеявшиеся по широкому полю и горным увалам – и нельзя было предположить, что он скоро возвратится. В это время красавица жена оседлала давно приготовленного коня, заторочила седло (Заторочить – значит привязать с зада седла что-нибудь, для чего по обе стороны задней луки и имеются ремешки, которые называются «торока») лучшую часть своего имущества и помчалась вниз по Иркуту. Дорогу Иркутом, беглянка выбрала потому, что она идет лесной чащей, а значит в случае погони есть надежда укрыться. Нужно заметить, что красавица была в последнем периоде беременности. Возвратившийся с осмотра табунов муж, сразу заметил исчезновение жены, почему-то смекнул, что она убежала к Иркуту, не медля снарядил погоню и со своими барлуками (бралук – в переводе значит работник – отсюда наше «бурлак») в яростном гневе (берхе урлажи байна) поскакал в догоню за женой. Красавица выехала из дома утром – и конь у нее был быстрый (хурдан море), муж же только вечером погнался за ней, за то кони его были быстры «как ветер» (хальтин адали), так что не смотря на значительную разницу во времени выезда, муж начал нагонять беглянку… Вдали ей уже слышал гул погони. Что делать?.. Она сильно изнурилась, проголодалась (исе, улдо) к тому и беременность мучительно заявила свои права. Изнуренная до изнеможения – несчастная женщина, переехав, и то с трудом, быструю, пенящуюся реку, не могла двигаться – и что будь – то будь (тима – има больджи байна), еле живая, слезла с коня и остановилась на берегу реки, решившись пищей подкрепить свои силы. Только что успела она развести огонь, налить водой ямбу (китайский железный котелок) и поставить ее на огонь, как уже близко, вот-вот раздались яростные крики настигшей ее погони. Как быть? Думала было она бросить ямбу и мчаться дальше, но силы оставили красавицу, попробовала подняться с места и не смогла. А погоня вот-вот нагрянет! Очутившись в таком безвыходно-критическом положении, что называется ни взад, ни вперед, беглянка сильно испугалась и родила. Не успела красавица, застигнутая бедой, опомниться от случившегося с ней, как гневный (уртай) муж был уже у берега реки. И только что с проклятиями и угрозой хотел он броситься в русло реки, чтобы, переплыв, схватить беспомощную женщину, обмершую от страха, как в этот миг новорожденное дитя махнуло ручонкой, и вода в реке моментально настолько прибыла, и так сердито зашумела, что не было никакой физической возможности перебрести через нее, и муж жертвы, в бессильной злобе, изрыгая проклятия, должен был отказаться от возможности схватить свою жену. Мать заметила мановение ручки дитяти, поняла, что это как бы по его велению прибыла вода и не допустила злого мужа схватить ее беззащитную. В порыве чувства благодарности за чудесное спасение она прильнула к дитяти и тут только заметила, что рожденное ею дитя – мальчик. «Ты будешь Зангя!» — воскликнула она. Инстинктивно веря в могущество своего сына, она спокойно, не тревожась угрозами и проклятиями яростного мужа, жила у берега реки, медленно оправляясь от послеродовой болезни. Действительно – сколько времени муж ее ни жил у берега реки, он не мог дождаться убыли бушующей воды, а с тем вместе и возможности перебраться на тот берег реки. Истощив же свои запасы и мучимый голодом, он должен был, отказавшись от всякой мысли о возможности схватить красавицу беглянку жену, — уехать домой. Мать же с дитем, покуда болела, не терпела голода. Сорока приносила им пищу: куски мяса и корешки мыхыра. Оправившись совершенно от болезни, мать с сыном принесли жертву «Лу» (духу воды) и отправились дальше. Где они поселились жить, легенда не говорит. С тех пор река эта, спасшая женщину, и названа ею «Зания-усу» вода занги: «Усу – вода и Занги – известный монгольский титул чиновника. Отсюда Заниясун-сан. В такую же поэтическую форму облечено название этой единственной в Тунке по быстрине реки.
Против устьев Зангясанов (русские произносят «Зангисан») принявший их Иркут прибит к самой подошве Тункинских альп, и левый берег его скалист. На этом берегу Иркута, от Шимков и до устьев Зангисана, по склонам альп много солончаковых мест, до которых так падок изюбр, лось, косули и дикие козы. Нализавшись солонцов, звери спускаются к Иркуту на водопой. Шимковские казаки и буряты воспользовались этим и нарыли близ солонечных мест ям, так, что звери, идучи на солонцы или водопой, иногда попадают в них и делаются добычей промышленников.
От Зангисанов, в которых, благодаря быстроте, не водится рыба, дорога тянется подъемом на Дабан. Дабан этот – отрог Саянского хребта, не высок, полог, и подъем на него тянется на протяжении двух верст. Точно такой же по характеру и расстоянию и спуск с Дабана, вслед за которым открывается не широкая, безлесная площадь, занятая покосами туранских казаков, почему и обнесена поскотиной.
По сю сторону дороги берег Иркута высок и обрывист, течение реки «упирает» в него, подмывает, и Иркут, из года в год, все ближе и ближе подходит к подножью Саяна, оставляя размытую равнину левого берега. Так как отклонение Иркута к северу поступательное, то и понятно, что левый его берег – как смытая площадь, далеко ниже правого. И как низкое и сырое место – сплошь зарос ельником.
Миновав покосы тункинцев, дорога отходит от берега р. Иркута на с-запад и раздвояется. На юго-запад, держась правого берега Иркута – пролегает дорога в Турано-Нилову пустынь – где есть серные горячие минеральные воды; а на северо-запад – в Туранский караул, куда мы, пред закатом солнца, и приехали.
27 мая. Туранский караул. От Турана до с. Шимков считается 27 верст. Прежде чем сказать что-нибудь о Туране воротимся несколько назад и укажем на подмеченную нами характеристическую особенность лесных растений. Начиная от Шимков и до самых Зангисанов, не смотря на то, что место открытое, широкое, привольное, с не особенно высокими горами, — лес как-то коряв, не высок и мало гож для построек, сравнительно с лесом площади Зангисанов – где он росл, высок, толст и вполне «годявый». Даже такая самая по величине лесина, срубленная только у берегов Зангисанов, ценится дороже, но вовсе не потому, что тут берется в расчет стоимость провоза, а единственно в силу доброты, крепости, вообще пригодности дерева для постройки. Затем – чем дальше от Зангисанов к Турану, тем лес значительно рослее, прямее и толще. От Турана же до границы и дальше, лес опять ухудшается. Хотя он и продолжает быть густым, но деревья мельчают и менее годны для хороших больших построек; для рубки они мягки и, высыхая, дают сквозные трещины. Ствол растет конусообразно; отруб очень толст, но, отступая немного, суживается, так что из самого рослого лучшего дерева на постройку идет только, максимум, три сажени и то, в верхнем отрубе, также бревно теряет толщины сравнительно с корневой частью. Благодаря каменистой почве коренья деревьев стелятся на поверхности земли, не проникая вглубь ее, почему стволы и не имеют крепкого устоя, не выдерживают напора бури и валятся вместе с корнями, так что в лесу всегда масса валежника, затрудняющего езду тайгой. Нередко увидеть громадное пространство, сплошь заваленное вывороченными бурей стволами деревьев – это особенно замечается по западным склонам гор. Во время лесных пожаров (пал, туймур м.) высохший валежник увеличивает силу пала. Еще особенность. Ствол дерева у корня чашеобразен и на расстоянии полуаршинна от земли, сразу, как мы уже заметили, суживается. Это явление, по моему мнению, обуславливается следующими причинами: 1) оттого что корни, задержанные глыбами камня, не проникают вглубь земли, стелятся на поверхности ее: горизонтально «растягивают» ствол; 2) под ствол попадают большие булыжники, которые, так сказать, распирают лесину у корня. Конечно, нечего упоминать о том, что чем выше по склону гор подымается растительность, тем она делается все менее корявее, покуда не переходит, в едва отросшую от земли, карликовую березку; — но стоит упомянуть о том, что лес, стоящий на левом берегу Иркута, предпочитается растущему на правом берегу. Местные жители считают его более крепким. В заключение заметим, что во время нашего проезда листвень и не думала еще распускаться, береза начала только развертывать почку, а у черемухи и тальника, последняя начала только разбухать. Вообще растительное царство здесь позже пробуждается от зимней спячки, чем вблизи Тунки.
Обратимся теперь к Турану.
Туранский караул до начала настоящего столетия был пограничным – и до закрытия его – в нем не было оседлости: казаки, отправляющие пограничную службу, жили в казармах. Остатки этих казарм в виде гнилых, разрушившихся зданий, остались и теперь и находятся выше, к западу теперешнего жилья казаков. В двадцатых годах забайкальские казаки Тюменцев и Пежемский, назначенные для отбывания постовой службы на границе Монголии, пришли в Туранский караул со своими семьями, поселились домами на возвышенном берегу р. Халаугуна (горячая вода) и тем положили начало существующему теперь поселку. Близ казарм же пришельцы эти не обоседлились потому, что там болотистое место, мало удобное для жилья. Потомки этих двух фамилий и составляют теперь население Туранского караула – в числе десяти дворов и до 50 душ обоего пола. Жилища казаков, по внешнему своему виду, действительно не привлекательны и плохие экземпляры для «знакомства с русским бытом»; но плачевным, ободранным внешним своим видом они только обманут путника, если этот последний, на основании бедности внешнего вида избушек, с заклеенными бумагой окнами, сделает вывод о «бедности» и самих жителей поселка и их пассивном подчинении своему «будто бы», плохому экономическому положению. Напротив туранцы далеко не бедный народ и «для знакомства с русским бытом», гораздо «лучшие экземпляры», чем жители Тунки, а в особенности Шимков. Маленькая казачья община туранцев тесно между собой сплочена, трудолюбива и из года в год улучшает свой экономический быт. После 1881, времени проезда Г.Н. Потанина, она почти вся заново обстроилась и выглядит довольно чистеньким хуторком. Положим, что жители мало занимаются земледелием, н не потому что они ленивы, а потому что в из распоряжении мало удобных земель – равнин нет – все горные крутые, каменистые скаты. Это раз; а во вторых и значительная высота местности Туранского караула – именно по вычислению кн. Крапоткина – 2,502 ф. абсолютной высоты – мало способствует развитию земледелия. Всходы, зачастую мерзнут, а ранние инеи не дают хорошо вызревать хлебу. Так что трудолюбивые туранцы, оставляя свои пахоты, кортомят земли у шимковских казаков, к которым, к слову сказать, они и причислены. Главная же доходная статья туранцев – это извоз. Они, ведя свое хозяйство в порядке, имеют достаточно, даже в излишке лошадей и берут подряды по доставке купеческих товаров в Монголию и в частности в Дархаты. Не мало средств добывают также звероловством, рыбным промыслом, сбытом продуктов: молока, сыра, яиц, кур и пр. Эти последние они доставляют в изобилии в Турано-Нилову пустынь, куда во время летнего сезона стекается, для пользования минеральными водами до 50 человек. Все это, вместе взятое, приносит не малый доход, год от года улучшающий хозяйство. К тому же туранцы зарабатывают не мало и осенью, во время прогона алтайцами скота. Для скотогонов они заготовляют сухари, поступают к ним в работники в качестве караульных скота с платой от 25 до 30 руб. в месяц, продают сено и содержат для хозяев скотогонов квартиры. Так что туранцы, если и небогаты, то живут, по местному выражению, «ровненько» безбедно и не терпят ни в чем нужны, сплошь и рядом посещающую шимковцев. Но экономическое их благосостояние обуславливается главным образом – отсутствием кабаком и лавочек. Нет этих вампиров, и туранцу не куда тащить свой грош, который никогда не бывает лишним в обиходе сельского обывателя, так сказать завалявшимся. Ему нет ни случая, ни возможности пропивать женин сарафан и прочее – «что по домашности». Отбывая же одну только казачью службу, туранец, как и вообще казаки, не несет никаких других повинностей, исключая одной чистки дорог между Шимками и Ниловой пустынью. Но повинность эта легка, так как она относится всем наличным составом казачьего народонаселения, так что каждому в отдельности, на эту «чистку» приходится затрачивать не более суток в течении года.
Сравнительно с жителями Шимков – туранцы народ честный, трудолюбивый, не развратный и не пьяницы.
Казаки живут в самой тесной связи с бурятами и по нравам своим и суевериям ближе подходят к номадам. Так – дома, между собой, туранцы всегда говорят по-бурятски, верят в тенгриев, почитают бурханов и их представителей – лам и к последним часто обращаются для удовлетворения своих духовных потребностей; обращаются также и к шаманам – в случаях желания узнать свою судьбу или же разыскать потерю; лечатся же исключительно у лам и тибетскими лекарствами. Склад ума и мировоззрение у туранца чисто бурятское; в религиозный его представлениях больше буддийского, чем христианского, христианин он только по имени, и исполняет одни лишь необходимые обряды своей религии. Нравственность поступков он оценивает буддийским кодексом. Так что в общем туранец плохой представитель «русского». Будучи же в душе, по всем своим духовным отправлениям буддистом, он разнится от бурята только домашней, чисто русской своей обстановкой, — живет в доме и несравненно чище, чем бурят и не дошел еще до того, чтобы жениться на бурятках. Хотя сам по внешнему облику «братсковат», как говорят о туранце тунчане; бурятский тип преобладает особенно между женщинами.
Туранский казачий поселок разбросал свои домишки по обе стороны дороги, значительно подымающейся к западу, так что все постройки стоят под горой, как бы на косогоре. Весь выселок окружен лесом, расчищена только западная окраина деревни, где и расположены пашни туранцев – с северо-запада выселок огибает правый приток р. Иркута, р. Хала-угун. Река эта – по ширине русла и обилию воды равняется р. Иркуту и верховьями своими касается монгольской границы. Приблизившись к Турану, р. Хала-угун разбивается на три русла, которые только лишь близ места впадения соединяются вместе и уже одним руслом вливается в р. Иркут. Русло реки усеяно мелкой галькой, и уровень воды доходит местами до сажени. В общем Хала-угун удобен для бродов. Рыба в нем водится в изобилии преимущественно хариусы, сиги, щука, окуни, таймени, линки и налимы. Течение тише сем Иркута и площадь его вся, без прогалин, покрыта лесом, ельником по преимуществу; растет и сосна, но только до среднего его течения, в верховьях же исключительно листвень. Не будет думается лишним, если мы, прежде чем продолжить описание дальнейшего пути, обратим внимание и на окрестности Туранского краула, тем более, что тут оканчивается последнее, по густоте, население подвластное России. Дальше уже нет русского населения, нет также и бурятских поселений, а есть юрты, стоящие в одиночку и разбросанные друг от друга на более или менее значительное расстояние; и так, что в иных местах даже трудно определить, есть ли жилье.
Туранский караул с запада, юга и юго-востока окружен летними кочевьями бурят Хойготского улуса, — численность которых доходит до 300 душ обоего пола. Ближайшие к Турану кочевья, с запада – примыкают к самой деревне. Кочевья эти называются Урдогол (передняя река). Они занимают ровную, мало лесистую площадь, примыкающую к правому берегу р. Хала-угуна. Затем по ту сторону Хала-угуна, — между им и р. Иркутом, расположены кочевья, известные под названием Дебе-бори и Добо-бори (верхние и нижние пригорки). Местность эта болотиста и мало удобна для жилья, так что ни в каком случае нельзя предположить, что тут могла образоваться оседлость. Левый берег р. Иркута занят улусом Бори, — улус этот не большой; в нем не более десяти юрт; — местность также болотиста, к югу от Бори протекает Ехе-угунь. Левый приток р. Иркута. В пятнадцати вестах от Турана, к юго-западу, р. Ехе-Угунь (большая вода) протекает, довольно широкой равниной называемой «Хойтогол» — на этой равнине, и сосредоточены все зимние кочевья бурят, живущих летом вокруг Турана. Буряты, хойтогольцы – мало занимаются земледелием; главнейший источник их доходов, это звероловство и скотоводство; русского они до сих пор еще ничего не восприняли: живут в юртах, хлеб же хотя «по малости» и сеют, но не учились еще его печь, а просто в виде муки или же толченного зерна (курша) употребляют в сухом виде с чаем. В общем народ очень бедный; среди их есть один только зажиточный бурят – Хамаган Купхаев.
Остается сказать о дорогах, какие идут из Турана в другие места.
Ученый путешественник, Г.Н. Потанин, упоминая о существующей в Тункинском ведомстве продаже детей, говорит: «Замечательно, что тункинцы везут предназначенных продаже детей через Иркутск, где сосредоточена главная администрация края, — другой дороги из Тунки в Аларское ведомство нет (Поездка в дархаты: «Рус. Богатство» ст. 122, Факт продажи замечателен, по этому мы, не имея возможности говорить о нем теперь, позволяем себе сделать выписку того, что сказал об этой продаже Г.Н.П. Как свидетельство большей бедности, пишет исследователь, тункинцев, можно привести рассказ о существовании продажи детей в Тункинском ведомстве. Эта продажа детей ведется постоянно, иногда сами родители везут свое дитя в Аларское ведомство, иногда поручают это дело другому, являются барышники из бурят же, которые берутся свезти ребенка из Тунки в Аларское ведомство и сбыть там. В то время, как я бы в Аларском ведомстве, мне рассказывали о недавно свершенной сделке: тункинская девочка лет семи была куплена одним аларцем за 115 р. сер. «Рус. Бог.» поездка в Дархаты ст. 122). Последнее замечание далеко не верно. Тункинские буряты никогда не ездят через Иркутск в Аларское инородческое ведомство, расположенное по обе стороны Московского тракта, между с. Черемхово и Листвянкой. А вот их дороги, мало известны географам. 1) Из торской степи: переваливают через тункинские альпы в местности называемой Красный яр, а затем вниз по р. Китою, левому притоку р. Ангары, выходят на Московский тракт. Дорога эта удобна, перевал через гольцы незначительный и путь далеко короче, чем через Иркутск.
2) Буряты кочующие по Хангадаю, Хорбятам, близ Шимков и Турана – выезжают на р. Еху-Угун. После двадцати верст прохода Ехе-угуном, сворачивают на юг и подымаются вверх по левому притоку р. ехе-угуна – р. Хонголдою (звенящий); потом делают небольшой перевал и спускаются по реке Китою – либо р. Белой и выходят в Аларское ведомство.
3) Все буряты, кочующие на западной окраине тункинского ведомства, выходят в Алар по р. Белой и вниз по р. Оке левому притоку р. Ангары. С прииском же Алибера, что в местности Бутогол среди кочевьев Соет, была устроена, сохранившаяся до селе, прекрасная дорога с мостиками и гатями; дорога эта выходит в село Голуметь близ Московского тракта – это любимая дорога бурят, живущих в Норин-хоройском карауле.
4) Кроме этих дорог – из Тункинского ведомства, через Окинский караул – есть прямое сообщение с г. Нижнеудинском и Бирюсинскими золотыми приисками. Дорога эта гораздо короче, чем Московским трактом. Буряты считают, что этой дороги от Иркутска до Нижнеудинска около 400 верст, но ни как не более.
Опубликовано в апреле 1884 года.
Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 1.
Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 2.
Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 3.