Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 2.

Село Шимки. От Тунки до Шимков.

Окончивши снаряжение в путь, сделав запас всего нужного я, наконец, 23 Мая выехал из Тунки с таким же намерением, как и из Иркутска, т.е. поскорей добраться до Шимков. День выезда был дождливый, холодный с резким западным ветром. Трактовая дорога предстояла вверх по р.Иркуту на восток; но я не поехал этой дорогой, а переплыл карбазом на правый берег Иркута, проехал деревушкой Нурхай, населенной инородцами Шешоловского рода (Инородцы уже давно крещены и вполне усвоили русский быт, живут в домах, а не юртах, хотя и обращаются больше к ламам, чем к русскому священнику), и через пять верст по направлению к подошве Саянского хребта, остановился на время в выселке Улан-Горхон (красный ручей), а затем уже, взяв с собой своего спутника Степана, поехал в Шимки.

Скажем несколько слов об Улан-Горхоне.

В топографическом отношении выселок этот представляет из себя котловину, расположенную между отрогами Саянского хребта. Котловина эта прорезывается с север на юг притоком реки Иркута, горной небольшой рекой Улан-Горхоном – именем которой и назван выселок. Площадь, занимаемая выселком, не широка, бугриста, так, что построенные на ней дома с дворами и другими хозяйственными постройками, расположены на косогорах. Всех семейств, живущих в Улан-Горхоне, шесть, они родственны между собой и носят одну фамилию Томиловы. Лет сто тому назад местность по Улан-Горхону принадлежала бурятам Шещоловского рода, которые и занимали ее под свои загаланы, т.е. летние кочевья. Около этого времени тункинский крестьянин Томилов с шестью своими сыновьями, первый из русских, сделал заимку на берегу Улан-Горхона, потом, спустя немного времени, сообразив выгоды местности и вовсе выселился из Тунки на заимку. А выгоды были несомненные. В то время, как рассказывают теперь Томиловы, зверь всякий, — соболи, белки, рыси чуть ли в избу не заходили, — промысел был под руками. К тому же и избранная для поселения котловина Улан-Горхона, защищенная массой холмов и гор от главного кряжа Саянских гор, была удобна для хлебопашества: место теплое, инеи редко падают, да и ветров особенно сильных не бывает; почва – чистый, жирный чернозем, а к востоку от жилищ – суглинок, одним словом все удобства и выгоды земледелия. К тому же лес под руками: сосна, береза, листвень, осина, черемуха растут и теперь почти у самих дворов. Буряты, не занимаясь тогда земледелием и не понимая, что такое «право на землю», не предчувствуя, как «это право» впоследствии будет важно в экономическом быту, не противились займу Томиловым их места, не стесняли его и не обратили никакого внимания на все больший и больший захват их земель. Благодаря такому индифферентному отношению бурят к правам на собственность или вернее не достаточной оценке этих прав, Томиловы окончательно укоренились на Улан-Горхоне. Вскоре два старших сына Томилова построили себе отдельные дома, выделились из общей семьи, завели свое хозяйство, расчистили местность, увеличили пашни, отделили себе от общих бурятских владений лучшую луговую часть для покосов – «гнездо Томиловых» зажило помещиками, считая Улан-Горхон своей неотъемлемой собственностью. После смерти отца Томилова, дети его больше расширили хозяйство, захватив под пашни и покосы все удобные места. Нужно заметить, что при жизни первого посельщика Томилова, когда семья его еще не разрослась, «мочи» было мало, и не было нужды округлять свои владения, номады буряты свободно прикочевывали к жилью Томилова, ставили свои юрты рядом с его постройками и никаких недоразумений между вторгнувшимися в чужую собственность и настоящими владельцами земли не было; но как только потомки Томилова «шибко» уж начали расширять свои владения, увеличивать покосы и пашни, что, впрочем, необходимо им было делать, так как число членов семьи увеличилось, прогрессивно с этим увеличились и потребности, развилась и жажда к наживе, — то естественно интересы крестьян и теснимых ими инородцев столкнулись, начались неприязненные отношения, Томиловы гнали инородцев с их кочевьев; тогда буряты задним числом выдвинули вопрос о праве Томиловых владеть землей и вопрос этот, как увидим ниже, обострился. Томиловы, считая, Улан-Горхон своим «кровным пепелищем», неотъемлемой собственностью, чтобы укрепить за собой эту собственность, окончательно воспретили в начале пятидесятых годов кочевать бурятам по Улан-Горхону. На месте из юрт построили свои заимки, инородческие пастбища обратили в покосы, и на протесты номадов категорически заявили, что Улан-Горхон есть их собственность, которой, «владеть мы можем, а не тварь». В пятидесятых годах буряты предъяви иск, который тянулся около десяти лет и решен не в пользу бурят, так как капиталисты Томиловы всякими «средствами» добились указа иркутской казенной палаты, по которому земля была отчуждена от инородческого владения и на общем основании сибирских земель причислена ко владениям тункинского крестьянского общества. Указа был объявлен инородцам; но буряты, дорожа землей, не верили ни каким указам и в простоте своей души, неискушенные в кляузах, не могли понять: каким образом их собственность, вследствие каких-то канцелярских манипуляций, могла сделаться не их, а достоянием пришлых людей? Другое дело – если бы эти пришельцы платили им оброк и не гнали бы их сами. Хотя бурятам и толковали, объясняя указ, о «земской давности», «условиях прав на владение», «оснований отчуждаемости»; но номады одно знали и твердили, что Улан-Горхон пепелище их отцов и прадедов, что русского они пустили на время. Ознакомленные же с хлебопашеством и вообще с ведением сельского хозяйства заставило аборигенов еще более дорожить участком Улан-Горхона. Буряты понимали и понимают невозможность окончательно выселить Томиловых из Улан-Горхона, но желают, чтобы Томиловы пользовались покосами и пашнями не из инородческих дач, исключительно принадлежащих бурятам, а из общих крестьянских, которых вдоволь, но «ишь — не в огороде». Этого последнего, т.е. чтобы пашни были в огороде, потомство Томилова достигнуло, захватив лучшие для хлебопашества места, принадлежащие прежде Шешоловскому роду. Самому же этому роду пришлось жаться с своими юртами у болот и распахивать пашни или «у черта на куличках» — далеко от кочевьев, или же по крутым горным склонам, мало удобным и трудным для распашки и далеко не плодородным. Убеждение в своем праве на угодья Улан-Горхон буряты раз высказали тем, что собравшийся в полном своем составе, Шешоловский род пошел на пашни и покосы Томиловых и силой, самовольно хотел завладеть скошенным сеном и сжатым хлебом. Но примитивный этот процесс окончился для шешоловцев плачевно, орава русских избила родового старосту и старшин и разогнала пугливое стадо баранов, какое изобразили из себя твари (так русские презрительно относясь к бурятам зовут их); земская же полиция довершила остальное, распихав, по указанию Томиловых, зачинщиков «бунта» по разным кутузкам и клоповникам… Под давлением репрессалий буряты хоть и смирились и «бунта» не повторяют, но далеко еще чужды признания законности права захвата и думают, или, вернее, убеждены, что «законы наши святы», а только лишь «исполнители их лихие супостаты» и когда не будет «супостатов», земля их будет отдана. И русские, не спросясь, не будут лезть и захватывать Высочайше дарованную им землю. Сбудется это или нет – трудно даже и вопрос такой ставить… А между тем Томиловы, поселившись на жирной земле, и сами «разжирели». Теперь они люди очень состоятельные, — все вместе ведут торговлю с Монголией, занимаются доставкой чая «из-за камня» («за камнем» называется Санагонское и Арматское ведомство, а также и сама Кяхта. Причиной названия послужило то, что эти местности по отношению к Тунке лежат по ту сторону Саянского хребта, как известно, каменистого.) в Иркутск. «Дела эти дают не мало «польги» (местное выражение вместо «польза»), так что Томиловы считаются первыми «богатеями» всего тункинского края и, по обычаю, общему на св. Руси, первые же и кулаки-мироеды. Владея капиталами, они, за неуважение к своей особе (Л…ский, бывши в начале 70 годов, за проделки посадил одного из Томиловых в кутузку) «подставили ножку» т.е. отдали под суд даже такого всесильного когда-то в Тунке Держиморду – Дерунова, каким был пресловутый в летописях Тунки взяточник Л…ский (заседатель).

Не вдалеке от роскошных домов Томиловых, внутри убранных дорогой «Небелью», зеркалами и пр., по взгорьям Улан-Горхона лепятся убогие юрточки оголтелых бурят, которым взамен из земли и табунов, не осталось и такого утешения, какое, по словам Т.Г. Шевченко, имеют киргизы хоть… «вони вже обiдрани, голi, та моляться Богу на волi» — Говорит про них поэт, в своих воспоминаниях о времени ссылки в Урал.

Этого нельзя сказать про бурят. Русский кулак-мироед, оголив своих соседей, закабалив их себе, и навеки запутал в свою крепкую коммерческую паутину. Ограбленные материально, простодушные буряты и религией своей послужили источником дохода, и, без всякого на то права, лишены возможности молиться, так как бы им хотелось: и тут есть зоркие аргусы из-за личных своих интересов, а не идей, касающейся своей грязной рукой святейшего чувства дикаря… тяжелое, грустное впечатление производит вид несчастных юрт, уныло торчащих близ роскошных домов улан-горхонских ястребов. Было кочевье, были табуны лошадей, стада рогатого скота, овец, было довольное, сытое лицо номада скотовода-зверолова, взявшегося теперь за соху… А теперь?.. палаты кулаков, их нивы, породистые лошади, такие же жены, толстая мошна… Бурят же загнан на взгорья, оголен, без стад, без табунов, с несчастным конишкой, заезжанным в посылках богача мироеда. Сам бурят живет в какой-то жалкой пародии на жилище человека, гораздо худшей, какую имеет богач улан-горхонец для своих телят. А давно ли? Идет уде третье поколение… Невольно вспоминаются до наготы правдивые слова П…ского: «злополучному инородцу выпала с первого же раза тяжелая участь. Он стоял на дороге к неисчерпаемым богатствам Сибири, надо было у него вырвать право обладания этими богатствами, свести на положение раба, выжать при посредстве его все соки его родины. Все средства для этого были хороши. Даже беглый взгляд на эту сеть ухищрений, всевозможных злоупотреблений, каковые проделывались над ним, достаточен для убеждения, что исчезновение, вымирание целых племен, был только логический неизбежный вывод всей грустной истории». Цитата эта ясно дает понять, каким таким процессом случилась метаморфоза, в результате которой Томиловы сделались богачами, а у бурят улан-горхонских «ни кола, ни двора» — «хоть Шаром покати»… таков безжалостный закон борьбы за существование и обладание жирным куском… Если бы мысли эти не производили диссонанса между тем, что видишь и что чувствуешь, то, пожалуй, можно было бы любоваться живописным расположением улан-горхонской местности. Представьте себе массу холмиков, расположенных в котловине. На вершинах более выдающихся холмов выстроены красивые «на городской штиль» дома, с белыми трубами, крашенными ставнями. Постройки обнесены забором и утопают в массе зелени. Между холмов звонко шумит горный ручей… там-сям через него перекинуты мостики, устроены гати и с шумом вырывающаяся через них вода, вертит колеса мельниц богачей, как сами богачи вертят имуществом бурят. Холмики, вся котловина сплошь покрыта цветущей зеленью: кустами черемухи, багульника; рощами березы, осины, над которыми гордо возвышаются гиганты сибирских лесов – сосна и листвень… Кругом везде зелень и зелень, скрывающая мрачные деяния приютившихся под тенью ее… С востока на запад, возвышаясь над холмами, тянется Саянский хребет, а в перспективе, на севере, белеется скалистая причудливая очертанием своих конечностей, стена величественных тункинских альп… Одни лишь грязные, жгучие пятна, уродливо торчащие на этом прелестном ландшафте – полуразрушившиеся юрты бурят – невольно отвлекают внимание от красок природы и не позволяют любоваться ими… А вырвавшийся из под колес мельницы, как из тяжелой неволи Улан-Горхон – успокаивается только лишь близ жалких жилищ когда-то вольных и довольных поклонников философа Будды и, как бы в унисон с ними, журчит про злую судьбу, и тихо несет свои воды в священный Иркут, — точно чистую слезу номада, выжатую горем и тяжелым воспоминанием о былом прошлом…

С Улан-Горхонга, по направлению к Шимкам, идет дорога на юг правым берегом р. Иркута. На расстоянии трех верст от выселка, холмики начинают исчезать, сравниваться и уже в пяти верстах открывается обширная долина – тридцать верст в ширину и более сорока в длину. Долина эта имеет луговой характер и местами болотиста, почему и неудобна, кроме северных окраин, к хлебопашеству. Зато на лугах ее в громадном изобилии растет роскошная трава, так что исключает всякую мысль о нужде в сене даже в засушливый год. Бугры долины покрыты березовыми, осиновыми и черемуховыми рощами, и только на западной оконечности она заросла сосной и лиственью вперемешку с березняком; берега же Иркута сопровождает ельник и тальник. Широкая, близ Тунки – долина Иркута, чем выше поднимается по течению реки, тем все уже и уже; она сжимается идущими по касательной линии – Саянским хребтом и тункинскими альпами, пока наконец окончательно не замыкается отрогами Саянского хребта, в пяти верстах от Шимков подошедши к самому берегу Иркута, прижавшемуся к скалистым подошвам тункинских альп. Такое положение долины очень важно для условий развития земледелия. Присутствие снежных гольцов, этого резервуара холодной атмосферы, сильно задерживающее влияет на растительность. Чем более жмутся к гольцам долины рек, тем позже весной развивается жизнь растительности и осенью скорее прекращается, так как состояние температуры у подошвы гор ниже, чем в открытых степных местах. Сплошь и рядом бывает, что когда в долинах идет дождь, то в тоже время гольцы покрываются снегом. Явление это бывает в продолжение всего лета. Следовательно, чем шире долина, тем больше центр ее изолирован от холода и труд земледельца более обеспечен. Если свойственная Сибири флора и разнообразнее по южным склонам гор, чем в долинах, что объясняется тем, что на склоны гор лучи солнца падают прямее, чем на ровное место, то это мало прельщает земледельца; так как в ненастную погоду более резкий холод на горах, чем в долинах, парализует для земледельца пользу склонов гор, — вред для посевов от ночных холодов не искупает сравнительно большая теплота солнечных лучей днем, и в долинах если не так разнообразна флора, зато дольше живет. Описываемую нами долину, лежащую между с. Тункой и Шимками вдоль, — с запада на восток, — прорезывает река Иркут, принимая в себя с права более или менее значительные притоки, текущие с вершин Саянского хребта. С тункинских же альп – на этом пространстве не выпало ни одной реки, — сам Иркут близко подошел к подошве кряжа и только лишь не доходя 9 верст до Тунки, в местности Жимыгыт, круто под углом отходит от тункинских альп, перерезывает долину и подходит к отрогам Саянского хребта. Долина реки Иркута более чем достаточно орошаема, кроме рек (о них скажем после), по ней разбросана масса озер больших и малых, изобилующих рыбой. В них водятся преимущественно караси, окуни и щуки; кроме того, на водах озер водятся огромные стаи уток и гусей. Вся долина реки Иркута от Тунки и до Шимков находится во владении бурят, культивирована и, после Каймар (кочевья каймарцев лежат на юг от Тунки, примыкаю к подошве тункинских альп) и Торской степи (торская степь начтнается от впадения в Иркут Зон-Мурина, что в 27 верстах от Тунки вниз по Иркуту), есть третье место по густоте народонаселения. По ней расположены кочевья Хойготского, Хонходарского, Шишолоцкого, Чалдарского, Тертеевского и Куркут ского родов. От Тунки по направлению к Шимкам, верстах в пяти встречаются первые летние кочевья бурят. На не широкой площади, с трех сторон окруженной болотом с возвышающимися над ним кочками, стоить до четырех ободранных, убогих, без всякой огороди, летних юрт. Со стороны тракта, по причине кочек нет подъезда к этим юртам. Я всегда удивлялся и не понимал, что за неволя заставила бурят поселиться в этой отвратительной местности, крайне вредной в гигиеническом отношении и кроме глупого ответа «ондо газари хана абхаи!» (другого места где возьмем), я, на свои вопросы, не мог добиться объяснения. От этих жалких юрт дорога пролегает ельником и в пяти верстах оканчивается перевозом через р. Иркут. Перевоз содержится на сборную сумму на этот предмет от всего Тункинского инородческого ведомства и сдается не с торгов, а по простому найму бурят, которые и получают в лето от 70 до 80 руб. с обязательством перевозить инородцев и начальство всякое даром; с прочих же смертных – едущих по 5 коп., а с идущих по 1 коп.; причем карбаз строится и подчиняется на общественный счет. Река Иркут часто меняет свой фарватер. Частые прибыли вод углубляют его в одном месте и наносом песка образуют мели в другом, — следствием этого перевоз через Иркут имеет существенное неудобство, что нет постоянно определенного пункта для перевоза, а, завися от перемен фарватера, проходит с одного места на другой. Берега же Иркута высоки, круты, обрывисты. Спуски с них плохо расчищаются, что сильно затрудняет езду в экипажах, которые иногда приходится просто на руках выносить. Минуя перевоз, близ устья р. Хара-угун – правого притока Иркута, расположен миссионерский стан. Стоит он одиноко. Буряты почему-то стесняются прикочевывать к нему и разбросали свои юрты вокруг него, и, кажется, далеки от мысли сгруппироваться колонией близ этого «пункта цивилизации». На север от миссионерского стана, вестах в четырех, часть долины Иркута занимают кочевья Шешоловского рода. У одного из зажиточных бурят этого рода – Аюши Холмоева, мы на несколько времени остановились. Со стороны Аюши и собравшихся по случаю нашего приезда бурят, не было конца жалобам на дурную весну и безпогодицу. «Запасы сена кончились, холода задерживают рост травы: бескормица, скот худает, молока нет… есть нечего… не то что, как было прежде, не из чего выгонят тарасун (Тарасун – спиртной напиток, получаемый через посредство перегона кислого молока), с трудом хватает молока кормить детей: до того мал удой». Действительно, скот до того истощен, что жалко было на него смотреть. Я сам, в течение пяти лет моей жизни в Тункинском ведомстве, не то что не знаю, даже и не слыхал, чтобы был когда-нибудь год с такой дурной весной. Достаточно сказать, что кубическая сажень сена весной продавалась за 25 руб.! Для тункинского края это баснословная цена. Обыкновенно нормальная плата за ту же сажень не превышает двух-трех рублей, и то лучшего сена.

Площадь кочевьев Шешоловского рода прорезывает небольшая река Бо-Горхон (ручей шамана), справа впадающая в Иркут. Бо-Горхон берет начало с вершин Саянского хребта. Течет на протяжении, примерно, 20 верст, — извилист, с каменным руслом и пологими берегами, не глубок, шириной сажени в полторы. По обе стороны этой реки – от верховьев и до устья шешоловцы кочуют только зимой. Долина Бо-Горхона, в большинстве, представляет из себя болотистое, сырое место, удобное для покосов, но не для летнего жилья, почему буряты весной и выкочевывают из этой долины к подошвам гор и жмутся близ Улан-Горхона, когда-то принадлежащего им, как помнит читатель. Болота и сырые луга тянутся на протяжении трех верст до берегов Хара-Угуна (черная вода). Хара-Угун – тож Жимгыт (виноград) берет начало с самой вершины Саянского хребта, с местности называемой Ургудей (с верховьев Ургудея – берут начало три речки: собственно Ургудей, Зон-Мурин правый приток Иркута и Хора-Угун) (имеющий дворец). Падение Хара-Угуна очень высоко, русло широкое и покрыто крупным галечником, со скалистыми, обрывчатыми берегами. Только по выходе в долину Иркута, Хара-Угун теряет характер бушующей горной реки. Начиная от покатой подошвы Саянского хребта, он становится все тише и тише, Берега делаются пологими, разбиваются на четыре русла и дно, из каменистого, переходит в топкое песчано-иловатое. Через один из средних его рукавов перекинут мост. Берега Хара-Угуна густо заросли кустами тальника, березы и черемухи. Кяхтинский купец Игумнов, до проведения кругобайкальского тракта, проектировал провести вверх по Хара-Угугну дорогу из Иркутска в Кяхту. Дорога эта должна была идти из Иркутска через Култук, Торскую степь, Тунку и, по Хра-Угуну, тож Жимгыту (эта река неверно называется Жемчугом), в Ургудейский караул, затем через Арматское и Санагинское ведомство в Кяхту. Путь этот прямой, гораздо прямее существующего теперь через Верхнеудинск и им, по настоянию энергичного Игумнова, несколько лет возили почту и транспорты вьюками. Невозможность же провести тележную дорогу, что зависело от громадных высот, крутизны берегов, скал, каменистых россыпей, горных болот, заставило отказаться от всякой мысли от возможности устроить и провести тракт. Положим скотогоны и теперь ездят этой дорогой «за камень», но только лишь зимой, когда река покроется льдом и тем дает возможность, избегая скал и таежной чащи, подыматься вверх по ее руслу. Но и зимой путь неудобен. Громадные наледи (в вершинах Хара-Угун покрывается льдом не раньше Декабря месяца) делают дорогу опасной, так что не диво – и были примеры – путнику принять холодную декабрьскую ванну. Кроме того громадные завалы снега и перекинувшийся с берега на берег валежник, затрудняют езду. Остается теперь заметить, что Хараугун, при малейшей прибыли, сильно бурлив и тогда переправа через него ни в каком пункте невозможна, так как мы уже заметили, что мостик перекинут только через один ее рукав.

Следующая к западу от Хара-Угуна река, пересекающая долину, называется Харбяты. Она берет начало из того же самого хребта, чтои Хара-Угун, течет параллельно с ним и имеет такой же самый характер. При входе в долину Хорбяты разветвляются на два рукава, — причем один из них называется Хурай-Хорбят, т.е. сухой – это потому, что этот рукав наполняется водой только во время прибыли, и если эта последняя случится, то переезд через оба русла Хорбят прекращается: моста через Хорбяты нет. Вверх по Хорбятам есть перевал через Саянский хребет, противоположный спуск с которого идет верховьями р. Ури в кочевья монголов-урянхайцев, живущим по берегам ее. Подъем по Хорбятам был бы удобен, если бы масса валежника не затрудняла езды. Многие торговцы скотогоны обращают внимание на этот путь, как5 кратчайший из Тунки и Иркутска в Монголию, но с одной стороны указанное нами неудобство Хорбят, впрочем, легко устранимое, а с другой невылазные местами болота верховья р. Ури, не позволяют решиться проложить дорогу; и ей предпочитают, хотя и значительно дальнюю, зато проторенную – именно через Мондинский караул. Зимой же совершенно свободно ездят в Монголию и из Монголии по Хорбятам и выгоняют скот. В будущем эта дорога, как кратчайшая, будет иметь большое торговое значение.

От Хара-Угуна до Хорбят считается десять верст. На этом пространстве расположены кочевья двух Хонходоровых родов и часть Тыртейского. Степь разделяется на две половины: а) примыкающая к Хара-Угуну называется Хандагаи-тала – степь лося, б) а к Хорбятам – носит имя этой реки Хорбят-тала (Хорбяты слово исковерканное и переводить его я не решусь). По рассказам стариков, не так еще давно по этой степи бродили стада лосей, а теперь что-то и домашнего скота не видно у из года в год беднеющих бурят. Хандагаи-тала и Хорбяты-тала густо заселены летними и зимними кочевьями инородцев. По дороге везде встречаются юрты и зимние избушки бурят. Тут в начале 1883 г. устроено родовое управление с русским писарем во главе: пошло, значит, ознакомление бурят с клоповником, чернилами, бумагой, с номерами, с входящим и исходящим журналом и прочей писарской мудростью, — ознакомление, впрочем, далеко таки не даровое. Буряты тяготятся этим управлением, как предметом лишнего налога. По их словам оно совершенно лишнее, так как Дума до сих пор с успехом ведала их немудрые делишки.

Место этих кочевьев совершенно ровное, кое-где болотистое, но в общем удобное для поселения. Северная часть степи, как более возвышенная, а следовательно не болотистая – распахивается; южная же занята покосами и выгонами под пастьбу скота. Обильно орошаемая мелкими горными ручьями, болотистая с озерами, степь эта редко бывает не покрыта травой и неудобна для косьбы сена; разве уж в очень засушливый год задерживается рост травы и урожай ее не достаточен. Обилие роскошной покосной земли заставляет тункинских крестьян и казаков, стесненных в этом отношении, кортомить у бурят покосы. Кортомная плата покуда низка: максимум ее не превышает ценности за десятину полутора рублей в год.

Хандагаи-тала и Хорбяты-тала изрезана между Хара-Угуном и Хорбятами шестью безымянными горными ручьями, частью сливающимися вместе, частью теряющимися в болотах. Северная возвышенная сторона степи, начиная со склонов гор, окаймляющих ее, покрыта лесом: сосной, лиственью, тополями, осиной, березой и, по руслам рек, кустарниками тальника и черемухи. Центр долины, по которому и проходит трактовая дорога, безлесен; а южная сторона, будучи более болотистой, покрыта поросшим мхом ельником, тальником, кое-где корявой лиственью вперемежку с кустовидной березой. Сама река Иркут ближе подходит и жмется к подошве тункинских альп, а близ урочища «Синты», что на левом берегу, прибивается к скалам. Сплошные болота левого берега Иркута сделали его не удобным для летних кочевьев и только лишь западнее Синт, где Иркут, отбившись от тункинских альп, круто поворачивает вправо, к северу, врезываясь в степь Хангадай, образовывается широкое, но все-таки сырое место, на котором и расположена кучка зимних избушек бурят. Благодаря сырости места, трава растет большая, густая, вследствие чего скот обеспечивается кормом на зиму. Нужно заметить, что ленивый бурят не скашивает всех своих лугов, и табуны свои заставляет зимой питаться подножным кормом и только лишь в сильные морозы кормит скот сеном.

Опубликовано в апреле 1884 года.

Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 1.

Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 3.

Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 4.

Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 5.

Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 6.

720

Видео

Нет Видео для отображения
RSS
Нет комментариев. Ваш будет первым!
.