О памятниках тангутского и монгольского письма в минусинском крае. Часть 3.
Шалаболинская писаница. Она находится на утесе правого берега р. Тубы (впадающей в Енисей справа), в 7 верст. выше дер. Городка (Городчанской), в 3 верст. от с. Шалаболиснкого. В этом месте утес состоит из 11 толстых пластов, делящихся на отдельные камни в 3-м ряду от основания утеса (9-м сверху), 5-м (7-м сверху) и 6-м исписаны изображениями разных животных (коров, лошадей, оленей) и иероглифическими знаками. Подобные изображения были, вероятно, и на других камнях этих рядов, но сгладились от времени.
На этой писанице особенно привлекает к себе внимание два камня один в 7-м ряду (5-м снизу), а другой под ним в 9-м ряду сверху (3-м снизу, 8-й пласт сверху или 4-й снизу, — очень узкий, и потому без всяких письмен). На первом из них в самом верху бегущий олень, вероятна одна из уцелевших фигур тех животных, которые сгладились и заменены потом новыми. Именно под оленем идут по одной линии идут два ряда каких-то знаков: один ряд копьевидных, заостренных столбиков неравной величины; другой ряд как бы иней разной формы, а над одним из них иероглифический знак (тамга) в роде сдаи ж. Еще ниже два другие, один под другим, ряда знаков, тоже неравной величины и формы и копьевидных, и с украшениями на верху в виде звезды, как бы точеных; здесь нижний ряд знаков короче лежащего над ним верхнего и соединен с ним линиями, образуя таким образом нечто вроде качели (только без столбов) со стоящим на ней человеком, держащим в левой руке лук или щит; и потому слева около этой quasi-качели написано красными монгольскими буквами туджин («качели»). В промежутке между этими двумя парами столбиков 3 фигуры людей: справа в длиной, до пят одежде и круглой китайской шапочке, фигура в роде китайца или ламы, слева на довольно значительном расстоянии другая фигура, в короткой, до колен одежде и огромной странной шапке, с двумя какими-то разводами в роде крыльев или перьев, — обе фигуры с какими-то круглыми продолговатыми предметами в вытянутой руке, как бы щитами, а другая рука уперта в бок; подле второй фигуры сбоку другая, в натянутой позе. От этих фигур слева идет внизу длинная строка монгольских слов, писанных тоже монгольскими буквами, но почерком, еще менее искусным, чем надпись абаканская; и сама форма букв особенно фигуральностью и круглотой несколько отличается от формы букв абаканской надписи. В рукописной копии Титова (никогда, заметим, не издававшейся) о четвертом и седьмом слове замечено, что они почти стерлись. По мнению о. Александра Орлова, занявшегося, по просьбе моей, дешифровкой и этой надписи, монгольские слова можно читать так:
Би эп-и кукилэвульджу, хара (улан?) буха-йн (буха джил?) тамаги-ги, эль энкэ гэнь, тамагалана. Т.е. «я, соизволяя на заключение (собственно – поощрение) мира, прилагаю печать (тамгу) черного (красного?) быка, (печать в год (года) черного быка?) (который и нарисован слева), говоря: «мир и спокойствие!»
Под этой длиной строкой, находящейся, как замечено выше, на камне в 7-м пласту сверху (3-м снизу) написано теми же буквами, но еще более кудрявыми, следующие слова, с выноской имени хана в красную строку, начатую повыше прочих:
джил-а долон сара-йн
хоядугар эдур-таган
Голдан
хан
лаб (лама?).
Т.е. «в год (этот, текущий) седьмого месяца во второй день. Галдан-хан. Верно (да будет), (или и так: Галдан-хонов лама?)!
И так, если дать веру этому чтению и переводу, о оказывается, что шалаболинская надпись есть нечто иное, как мирный договор, заключенный послом Чжунгарского хана Галдана (сам Галдан в этих местах никогда не бывал) с каким-то князьком тубинским, невдали от нынешнего с. Шалаболинского, на правой стороне р. Тубы. Акт заключения договора грамотный посол Галдана изобразил на утесе р. Тубы, подписав под актом имя своего повелителя хана (и свое?), а князек тубинский по безграмотству приложив на договор тамгу (тавро, подпись) – черного (или красного) быка.
При таком взгляде на эту лапидарную надпись получают определенное значение и прочие ее знаки и фигуры. Фигура человека в длинной одежде и круглой шапочке, может, означает посла и именно – ламу; потому что для посольств предпочтительно употреблялись ламы, как сословие грамотное. Другая фигура, в короткой одежде и диковинной шапке, может быть изображает тубинского князька, а фигура подле нее – ближайшего родственника или кого-нибудь из свиты, напр. тайшу. По свидетельству Риттера, китайский император Кянь-лунь, по завоевании Чжунгарии в 1757 г., новым подданным своим князькам урянхайским пожаловал одному достоинство дорги-амбаня, т.е. вельможи 1-го класса с павлиньим пером на шляпе и главнокомандующего над войском. Может быть, и князькам здешних племен, жаловали подобные украшения на шапке в период зависимости их от Китая – китайские императоры, а в период монгольский – ханы монгольские, и может быть, фигура в диковинной шапке есть фигура одного из таких князьков, или лично пожалованного, или получившего это украшение по наследству.
Ряды столбиков, между которыми нарисованы рассматриваемые фигуры, весьма правдоподобно принимать за коновязи. В таком случае большое число их может означать подданных тубинского князька. Как русских посланцев (напр. В. Тюменца, Ст. Гречанина и др._ханы и князьки азиатские обыкновенно принимали при большом стечении своих подданных; так и в настоящем, случае множество столбиков, или коновязей, может, означает тубинцев, во множествесъехавшихся по случаю прибытия посла от сильного хана Чжунгарии Галдана и окруживших посла и князя в время торжественной аудиенции: изображать всех их тоже фигурами людей было бы и затруднительно, а может быть даже и неприлично в этом случае. Изображение множества людей посредством столбиков, или вертикальных черт, есть явление в фигурном письме, общее у народов на низшей степени их развития. Так напр., по объяснению Скулькрафта, изображали многих людей индейцы Северной Америки.
Находящиеся в договоре имя Галдана-хана дает возможность и определить время Шалаболинской надписи. Галдан вступил в управление Чжунгарией в 1671 году и царствовал до 1698 г. В 80-х годах XVII ст. он вел упорную и победоносную борьбу с ханами халхас-монгольскими, изгнал их из их владений, оттеснил к востоку, так что они принуждены были, наконец, отдаться под покровительство Китая. В то время, как властолюбивый Галдан подавлял оружием могущественных и не менее властолюбивых врагов своих ханов халхасских, в здешний отдаленный, нестрашный для него и притом дружественный край достаточно было послать посла, чтобы напомнить «искони вечным ясашным» своим-киргизам, алатырцам и тубинцам и закрепить с ними прежние «шертования» (клятвы) их в верности, данные еще его предшественникам. С этой, вероятно целью в 1691 году и был послан от него послом в этот край какой-то лама. Сведение об этом находим в отписке боярского сына Юдина, посла из Тобольска к Галдану Бошохту-хану Чжунгарскому в 1691 году. В ней со слов его между прочим писано: «ноября 9-го (1691 г.) приехал Юдин с товарищами на р. Тюк (Тесь?), впадающей в Енисей (слева) подле камня Карагай (Коппён-карагай, недалеко от нынешней дер. Копенской), на коей кочевали киргизы до 150 семейств. Князек их Шерто-Мерген-Дайчин не хотел им дать ни корму, ни подвод, говоря, что посылаемые от них люди в Томск и Красноярск тоже от русских ни подвод, ни корма не получают, а при всем том Красноярские казаки грабят их и разбивают. – Во время пребывания в улусе у Мергеня, приехал туда калмыцкий лаба (лама), который в разговорах сказывал им, что Бушухту-хан с 40,000 человек пошел войной против племянника своего Цаган-Араптана, (Цзе-ван Арабдана, Цевань Рабтаня), взбунтовавшегося с некоторыми отложившимися от Бушухту-хана калмыками; что незадолго перед тем сие же число войска выводил он против Китая, из которого в обратный путь на половину померло, и что кочевки его находятся на р. Иртыше, до коей езды около 2 месяцев. Тогда же сказывал Юдину калмык Долмашка, что красноярские казаки громили тубинцев и многих убили, за что они (тубинцы) намереваются с киргизами сделать нападение на Красноярск». Хотя в отписке и не сказано, с какой тайной целью был у киргизов и тубинцев послом Галдана лама; но можно догадываться, что он был именно для возобновления мирного договора. Потому очень правдоподобно думал, что шалаболинский договор, о котором идет речь, может быть, был писан именно этим ламой в 1691 году. Рыб, или с февраля, то 2-й день 1-го месяца, ясно указанные в договоре, будут соответствовать 2 августа 1691 года Это определение дня и месяца вполне согласно с показанием калмыка Долмашки и с прибытием ламы к Дайчину 9 ноября. Из слов Долмашки можно заключать, что они перед этим были сначала у тубинцев (в августе); потом, переправившись через Енисей, вероятно, прямо проехали к дальним киргизским улусам, разбросанным на большом пространстве по рр. Белому и Черному Юсам, ко князьку Корчину, — по р. Ужуру и Божьему озеру, ко князьку Уралкаю-Даирке (названия князьков взяты тоже из отписки Юдина, около Божьего озера доныне есть улус Ураки и озеро того же имени), и наконец, 9 ноября прибыли к киргизам, кочевавшим у Енисея по рр. Ербе и Теси, ко князьку Щерто-Мерген Дайчину.
Итак, по всем соображениям, Шалаболинская надпись есть мирный договор, при посредстве ламы, возобновленный Галданом-ханом с тубинским князьком 2 августа 1691 года.
Тесинская писаница. На правом берегу Енисея, недалеко от дер. Жигаловой, в 1,5 верст. ниже дер. Чеси, есть утес, по названию Кулак. Утес, отвесно упадающий в Енисей, состоит из пластов, расположенных правильными рядами, что дает ему красивый вид как бы искусственной стены. К утесу широкой стороной примыкает другая стена, образовавшаяся со временем из того же утеса, правый край которой, пологий (отсюда и сходство скалы с кулаком со внутренней его стороны, образует род лестницы, так называемый залавок. Если по этой естественной, боком приставленной к утесу лестнице подняться, то глазам представится обширный вид на степные пространства правой, а особенно левой стороны Енисея, усеянные пасущимся скотом и множеством древних курганов. Но отведите глаза от представившейся необъятной картины и всмотритесь в утес Кулак, — вы увидите тут письмена троякого рода: фигурные, изображающие разные животные, несколько иероглифов – один в виде шестиконечного крестика, другой в роде буквы К и др., и в двух местах несколько слов монгольского письма. Фигуры животных рисованных краской, полиняли, а некоторые даже едва видны; иероглифы и монгольские слова писаны черной, свежее, не имеют ничего общего с первыми, совершено самостоятельны и, очевидно, происхождения более позднего. Вправо от залавка всех пластов с изображением разных животных 9-ть. В начале 4-го писанного пласта, у самого залавка, два монгольских слова. В заметках Титова он скопированы не совсем четко, но все таки их можно прочитать так: амайн мал – «семейный скот»; а на рисунке утеса со всеми его начертаниями, приложенным к заметкам (и тоже не изданном в свет), эти слова написаны яснее и легко читаются так: амур мал – «здоровый скот». Под всеми рядами фигур животных, на выдающемся ровном камне, видны четыре слова одно подле другого. В заметках Титова и эти написаны неумело, аляповато, но первые два все-таки легко читаются: эндо-буламуй – «здесь погребают» (или «здесь могилы»); следующие же два разобрать весьма трудно, как будто дзагуту зангин – «сотенный командир, или сотник». На рисунке утеса и эти слова написаны отчетливо и чтение всей надписи выходит на половину другое: эндэ буламуй царнашу ронгосак – «здесь погребают Царнашу Ронгосак». Последние два слова ничего не значат и переведены быть не могут: это очевидно, собственное имя и есть подпись пишущего, но – не имя погребенного. Последнему предположению мешает форма буламуй (дейст. Зал.) и место собственного имени на конце, тогда как, будучи предполагаемым подлежащим при традательном залоге («здесь погребаен NN») или даже и дополненем при безличном глаголе («здесь погребают NN»), по духу монгольского языка, собственное имя во всяком случае стояло бы в начале, а в конце глагол.
История Минусинского края и стран, близких к нему, не представляет имени Царнашу Рангасак; только при «Путешествии» казака Петлина (1620 г.) встречается имя Тормошин, название князька Алтын-ханова, несколько созвучное с Царнашу. Был у здешних киргизов князек, по имени Ярначок; был у них род гадателей. Под названием армячи и яранчи; но втягивать в надпись князька Ярначка, шаманиста, и даже видовые названия разного рода шаманов, людей обыкновенно безграмотных, — было бы весьма опрометчиво. Уж если втягивать, то имя князька будет все-таки несколько правдоподобнее, если при этом предположить, что писал и подписал его имя кто-нибудь другой, грамотный.
Но кто бы то ни был неизвестный автор этих коротеньких надписей, — он хотел выразить в них, кажется, ни более, ни менее, как только личное впечатление от картины с залавка, открывающейся его глазам на правой и левой стороне Енисея. Он видит родящий по степи сытый скот и – пишет: «здоровый скот»; видит тут же разбросанные во множестве древние могилы – и прибавляет в другом удобном месте утеса: «здесь погребают» (здесь могилы), и потом подписывает свое безвестное имя. Так импер. Кан-си, после победы над Галжаном, выразил свою радость в стихах, начертав их на скале р. Толы. – Так халхас-монголы, при новом среди них появлении возродившегося хутухты после разгрома Халхи Галданом, выразили свою радость в колоссальной надписи, иссеченной на западной стороне горы Хан-ула (около Урги) на языках маньчжурском, китайском, монгольском и тибетском: «вечная родость!». Так китайцы оставили надписи на всяком удобном месте по дороге, по которой проходило в Чжунгарию «победоносное» из войско. – И вообще грамотный азиатец, с краской под руками, при удобном месте перед глазами, как натура непосредственная, не удержится, чтобы какими-нибудь каракульками не выразить занимающего его чувства ил образа и не подписать своего имени.
Таким образом племена, населявшие в древности Минусинский край, в разное время своего существования находились в зависимости от разных более сильных и культурных народов, и почти от каждого из этих периодов остался здесь какой-нибудь письменный памятник. Так, из периода зависимости их от Китая в VII, VIII и IX ст. при Танской династии, как видели раньше, имеет приобретенное здесь Клапротом бронзовое пайзе с китайским знаком по средине и загадочными «руническими» письменами по краям; о зависимости их от монгольских ханов – чингизидов свидетельствует серебряное пайзе с именем Мункэ-хана (1251-1259 г.), писанное на монгольском языке позолоченными тангутскими буквами, — от алтын-ханов халхаских – лапидарный абаканский военный приказ, относящийся, по всей вероятности, к XVII ст.; зависимость их от Чжунгарии при Галдане в том же XVII ст. сказалась тоже в лапидарном шалаболинском мирном договоре. Об этой зависимости свидетельствуют и разного рода вещи, при раскопках найденные в древних курганах Минусинского края; но об этом обстоятельнее поговорим в последствии, а теперь бросим общий взгляд на рассмотренные нами иероглифические и фонетические «писаницы» Минусинского края.
Н. Попов.
Опубликовано в декабре 1874 года.
О памятниках тангутского и монгольского письма в минусинском крае. Часть 1.
О памятниках тангутского и монгольского письма в минусинском крае. Часть 2.