О писаницах Минусинского края. Часть 1.
(Читано в заседании Сибирского Отдела Императорского Русского Географического Общества. 17 марта 1872 г.)
На этот раз, я намерен остановить ваше, им. гг., просвещенное внимание на интереснейшей группе доисторических памятников Минусинского края, и в тоже время самой трудной для понимания, именно, на письменах, начертанных на скалах и отдельных камнях. Такие писанные камни здесь вообще называются «писаницами». Помимо глубокой древности и загадочности, интерес «писаниц», в глазах наблюдателя, увеличивается еще тем обстоятельством, что они по характеру своему весьма различны и разнообразны. Нельзя не видеть, что и здесь искусство письма развивалось по тем же самым законам, каким оно следовало в своем развитии вообще в истории человечества, и в своем развитии прошло те же стадии, какие замечаются в развитии его и у других народов. Потому, прежде чем перейти к образованию памятников письма у древних обитателей Минусинского края, не лишним здесь считаю предварительно напомнить вам, им. гг., в общих чертах естественный ход развития искусства письма у других народов.
Везде, где искусство письма развивалось генетически, последовательно, естественным, логическим путем, без влияния со стороны более цивилизованных народов, оно следовало в своем развитии тому же общему естественному закону, какой замечается в истории развития и других подобных продуктов человеческой мысли, напр. языка, религии, словесных произведений, философии и.т.п.: именно, во всех их видно стремление мысли возвыситься от частного к общему, от конкрета к абстрактному, от видимого и наглядного к умопредставляемому, от чувственного созерцания к отвлечению. Потому у всех народов, прошедших путь прогресса умственного, последнюю ступень в развитии искусства письма составляло письмо буквенное, дальше которого отвлечение, обобщение и упрощение вести было не возможно, а первую, младенческую, ступень составляло письмо фигурное или изобразительное, т.е. изображение предметов в том виде, как они существуют и как человек представлял из себе, — подражание на письме видимым качествам и действиям предметов и явлений, память о которых человек хотел сохранить на долгое время, или предать о них другим на далеком расстоянии, или же просто помочь себе потом при воспоминании (как это делали напр. индейские знахари Северной Америки, при заучивании и воспроизведении своих песен и заклинаний, помогая себе при этом фигурными изображениями на палочках или кусках березовой коры, имеющими отношение к содержанию песен. Фигурное письмо, по замечанию В. Гумбольдта, имеющее много общего с примитивной формой языка – с языком жестов и обуславливаемое одним и тем же состоянием человеческого духа, встречается у всех народов и во всех странах, доказывая этим, что ум нецивилизованного человека везде и всегда действует одинаково. Фигурное письмо, говорит Тайлор, встречается у диких племен во всех странах земного шара, и насколько можно судить, принцип его везде один и тот же… Изображения, нарисованные, нацарапанные или высеченные на скалах дикарями, имеют фамильное сходство, где бы их мы не встречали: в Северной и Южной Америке, в Сибири или в Австралии. Особенного развития искусство фигурного письма достигло у древних мексиканцев, у которых записывались, им целые правильные и систематические хроники; были даже школы, в которых молодежь училась распознавать и составлять такие письмена. Наша картография т.е. черчение географических карт, есть отрасль фигурного письма.
Как бы ни было совершено письмо фигурное, капитальный недостаток его состоит в том, что оно может быть понимаемо только в очень ограниченном кругу людей. Оно не рассказывает происшествий подробно, как это делается при словесном объяснении, а только намекает на какое-либо событие, представляя, одни общие его черты, которые необходимы для того, чтобы дать привычному наблюдателю возможность составить себе полную картину. По остроумному сближению Тайлора, фигурное письмо – это своего рода загадки Самсона, которые могли быть разгаданы только теми, кто «пахал его телицей» (кн. Судей гл. XIV ст. 18), т.е. кто пользовался при разгадывании указаниями молодой его жены. Даже в чтении и объяснении обстоятельных летописей мексиканских, по мнению того же Тайлора, европейцы мало сделали бы успеха, если бы не помогли им в этом сами же индейцы, так как предания этого рода никогда между ними совершенно не прекращались. И для самих изобразителей фигурное письмо представляло разные неудобства: оно занимало напр. много места и требовало долгого времени для выражения мыслей; им можно было выразить только представления видимых предметов, а не отвлеченные понятия; трудно было выразить посредством него представления и видимых предметов, но неподдающихся изображению. Эти неудобства в значительной степени устранены были тем, что сократили изображения: напр. вместо царя со всеми атрибутами царской власти стали изображать один какой-нибудь из ее знаков; две руки со щитом и луком или одни стрелы стали употреблять для выражения факта войны, одна ступня или след ноги стал у них означать путь; для предметов же и явлений неудобоизображаемым или отвлеченным изобрели условные знаки, напр. глаз – для выражения идеи знания, круг для идеи вечности, язык – способности говорить, или как напр. в мексиканских хрониках год прибытия по морю белых (европейцев) с огнестрельным оружием обозначен был лебедем, извергающим изо рта огонь и дым, а у китайцев слезы выражаются на письме знаками воды и глаз.
Таким образом, из письма фигурного само собой и естественно выработалось письмо символическое, или иероглифическое, составляющее дальнейшую ступень развития фигурного письма. Этот род письма, в соединении с первым, до нового времени употреблялся у мексиканцев и доныне употребляется у китайцев; но особенного развития достиг он у древних египтян. К этому роду письма относится и так называемые «бирки», палочки с нарезанными на них условными знаками, посредством которых у народов азиатских рассылались приказания; к этому роду письма принадлежат и те условные знаки, вырезанные в лесах на деревьях или составленные из палочек, посредством которых орочены, тунгусы, самоеды, остяки и другие сибирские инородцы передают другим немногосложных фактах своей бродячей жизни, или для себя замечают, что-либо на память.
Фигурное письмо вообще и в частности иероглифическое и символическое во всех странах выводится скоро из употребления, по введении письма буквенного; но даже и у европейских народов в настоящее время есть еще немного одиночных форм, в которых оно удержалось, не смотря на письмо и печатание: употребляемые нами цифры римские и арабские, алгебраические знаки, технические термины для обозначения и зодиакальные знаки доказывают, что и среди высшей европейской цивилизации до сих пор еще не совсем угас дух древнейшей и грубейшей формы письма.
В собственно символическом письме знаки имеют отношение к предметам и представлениям, ими изображаемым; между теми и другими есть даже некоторое аналогическое сходство, хотя и неблизкое. Оттого в этой системе письменных знаков необходимо должно было быть много, — столько же, сколько изображаемых понятий и представлений, многие знаки, по причине сходства самих предметов, должны быть сходны: отсюда сбивчивость, запутанность. К тому же, говорит Прескотт, эти символические знаки всегда были произвольны и изменялись, смотря по прихоти писателя. Дальнейшее упрощение и развитие фигурного письма состояло в том, что письменные знаки стали ставить в соотношение не с самими предметами и их образами, а с звуковыми знаками предметов, т.е. именами их, что уже было значительным шагом вперед, облегчающим чтение. Таким образом дальнейшую ступень в развитии искусства писать составляет письмо фонетическое (звуковое), но с разными видоизменениями и усовершенствованиями его у разных народов. Так, китайцы начали простейшими начертаниями фигур разных предметов (человека, солнца, луны, черепахи, рыбы, дерева, собаки и пр.), употребляющимися отчасти и ныне в их письме, хотя и настолько уже изменившимся, что если б не сохранилось первоначальных им форм, то едва ли можно бы было сказать с уверенностью, что они были когда-либо изображениями предметов: потом, к этим живописным начертаниям присовокупили символические начертания; и наконец, те и другие поставили в соотношение именно с названиями предметов, придали тем и другим звуковое значение, — для большей определенности и ясности дополнив их на письме определенными знаками, или так называемыми «ключами», (которые первоначально тоже были фигурными знаками, хотя теперь и трудно распознать в них это происхождение), так как у них один звук (имя), по бедности их языка, служит для обозначения многих различных идей. Поясним примером. Корабль на китайском языке называется чоу, а потому изображение корабля на письме ставится вместо звука чоу. Но слово чоу означает множество других вещей, и для указания, какой смысл оно имеет в данном случае, к нему присоединяется знак или «ключ». Так напр. знак корабля в соединении с дополнительным знаком («ключем») воды означает кипеть, со знаком речи означает болтливость, со знаком огня – колебание пламени и т.д. Таким образом, их письмена собственно двойные один знак служит для выражения звука (наименования предмета), а другой («ключ») для определения смысла; оно показывает, какое из значений, принадлежащих данному слову, оно должно принять в известном случае. На этом их искусство письма остановилось и дальше не пошло: следовательно, высшую ступень его развития у них составляет фонетическое письмо целых слов, так называемое письмо идеографическое. – Мексиканцы, именно, ацтеки, в этом отношении пошли дальше китайцев: их фонетические знаки в иных случаях имеют отношение уже не к целым словам, или именам предметов, а к их слогам, если слова многосложны, и каждый слог знаменателен. Их силлабическое письмо, следовательно, нечто вроде наших шарад или ребусов, на которые, таким образом, можно смотреть, как на остатки этой переходной ступени от фигурного письма к письму словами: здесь высшее интеллектуальное усилие одного периода нашей истории, как это часто случается, обратилось в детскую игру позднейших времен. На этой ступени развития письмо у мексиканцев застали испанцы, затем оно исчезло и заменилось европейской азбукой; но в первое время по завоевании, испанцы сами пользовались их системой письма для религиозных целей, приурочивая слова молитв к звукам языка туземцев и изображая их на письме соответственными этим звукам изображениями предметов: туземцы, глядя на эти изображения, называли их словами своего языка, и таким образом читали молитвы. – До этой самой идеи письма силлабического, — до идеи знаков для сложных элементов слов, т.е. слогов, — гораздо раньше ацтеков возвысились египтяне и, как думает Шампольон, даже недалеки были от письма буквенного. Их письмо вообще состоит из фигур всевозможных предметов или только частей их (людей, животных, растений, небесных тел, различных орудий, инструментов и пр.), расположенных вертикально или горизонтально; но не имеют целью действовать на ум одинаково: одни из иероглифов должно читать и понимать, как фигурные знаки или символы (фигуру напр. лошади за лошадь, ветвь – за дерево и. т.п.); другие должно читать фонетически, (напр. фигуру ремня должно понимать не в значении ремня, а только в значении его наименования, т.е. звука m-s (так назывался ремень у египтян) или mous (контское название ремня); а иные иероглифы учеными принимаются даже за согласные звуки. Все эти виды иероглифов, разумеется, развились не вдруг, а последовательно, один за другим, т.е. фигура напр. рта означала рот, потом – односложное слово ro или ru (так египтян назывался «рот»), а в последствии, откинув гласную, эта фонетическая фигура превратилась в согласную r. Для ясности и определенности употреблялись в их письме еще особенные знаки, показывающие, когда известный иероглиф должно понимать фигурно и когда фонетически. Так, та же фигура рта с чертой на ней означает обыкновенно, хотя и не всегда, как бы один рот, а без черты слог ro или даже звук r. Таким образом, ни одного народа весь процесс развития письма от фигурного до буквенного не совершился так последовательно, без перерывов и скачков, как это видим у египтян.
По мнению некоторых ученых, буквенные иероглифы, буквенные иероглифы египтян дали евреям финикиянам идею знаков для отдельных, простых звуков, или идею букв, и привели к изобретению азбуки, по мнению д-ра Шэрна, даже само начертание некоторых букв взято с египетских иероглифов. От финикиян некто Кадм, по преданию у греков, принес азбуку в Грецию, откуда она распространилась у всех европейских народов. Каким образом случилось, что египтяне, так рано дошедшие до употребления фонетических письмен даже буквенных, СМИ позднее других народов оставили фигурные знаки, — вопрос интересный, но нерешенный. Думают, что обусловливалось бедностью и простотой их языка, изображающего столь многое посредством простых сочетаний согласных звуков, и неопределенностью их гласных. Как бы то ни было, по мнению такого компетентного ученого, как Шампольон, им первым принадлежит идея букв, подхваченная и развитая другими народами. После осуществления ее вести дальше упрощение и обобщение письма, было уже невозможно, и письмо буквенное, т.е. изображение условными знаками только немногих отдельных звуков, составляющих все разнообразие слов, — было и доныне остается последней фазой в развитии искусства письма.
В настоящем очерке мы не имели в виду излагать подробную историю развития искусства письма в человечестве. Целью нашей было – на основании материалов, заимствованных главным образом у Тайлора из его «Доисторического быта человечества», — наметить только в общих чертах тот естественный, логический путь, который прошло это искусство у разных народов, прогрессировавших самостоятельно, который должно было пройти оно и у наших азиатцев, принадлежащих к той же великой семье человечества. Многочисленны и разнообразны их письма, оставленные ими на скалах, камнях и других предметах и уцелевшие до позднейших времен. Но при всем этом, вследствие ли сношений их с соседними более цивилизованными народами, или, быть может, за утратой и неизвестностью многих памятников этого рода, — их искусство письма, насколько можно судить по уцелевшим и известным памятникам, как будто не успело пройти всех тех стадий, какие оно прошло напр. у мексиканцев, египтян и других народов, развившихся не зависимо, самостоятельно, без скачков и пробелов; или быть может, мы не умеем верно читать их письмена. Однако, есть и здесь несомненные памятники письма и фигурного, и иероглифического, и фонетического, разных, притом систем. Древнейшим, по всей вероятности, было письмо фигурное: с него мы и начнем обозрение.
Всякий, кому случалось плыть по Енисею в пределах Минусинского округа, с изумлением смотрел на колоссальные береговые утесы, его окаймляющие, с пристальным вниманием вглядывался в те бесчисленные фигуры, которые на отвесных скалах во многих местах начерчены и нарисованы древними обитателями края. И не по одному Енисею попадаются эти фигурные письмена: они встречаются и по скалистым берегам его притоков, и на утесах в степях, и на могильных камнях. Это большей частью изображения животных, естественных предметов и разных орудий; много и людей, которые, как и все прочие, представлены в весьма уменьшенном размере. Человеческие фигуры на скалах, иногда одинокие, иногда по две вместе, иногда соединенные в большие группы, — представлены или идущими, или пляшущими, или верхом на лошади, или стреляющими из лука в спасающегося зверя и. т.д. Из четвероногих животных, кроме лошадей, можно легко распознать коров, баранов, диких и одомашненных коз, оленей, лосей, зайцев, лисиц, волков, медведей, верблюдов и. т.д. Кое-где попадаются змеи, разные птицы, деревья и т.д. Из орудий можно видеть только лук и стрелы, меч и нагайку.
Фигуры эти, более или менее понятные в отдельности, будучи взяты в связи, представляют много трудного и загадочного для понимания. Скулькрафту и другим ученым доступно было ясное и несомненное понимание подобного рода письма у американских индейцев и мексиканцев, когда они отлично знали не только настоящий их быт со всеми его нравами и обычаями, но и прошлый, немного разнящийся от настоящего; когда они, кроме того, пользовались при этом объяснениями своих туземцев, следовательно, по выражению Тайлора, обладали, ключом к разгадке, без которого объяснение лапидарных начертаний, особенно состоящих из немногих фигур, — труд напрасный. Исследователь сибирских древностей на своей стороне не имеет этих выгод: нынешние обитатели края – не аборигены и ни чего не знают об этих памятниках; само имя народа могло бы помочь в настоящем случае, — для него искомое. Но, с другой стороны, нельзя не видеть, что многие из начертаний нечто иное, как картинные изображения ивотных и вещей, без всякого исторического значения, и различных обыденных сцен из пастушеской и охотничьей жизни, более или менее одинаковой во все времена и у всех народов; и потому, руководствуясь настоящим бытом тамошних кочевых племен, можно позволить себе некоторые догадки насчет содержания и смысла древних фигурных письмен, и вовсе отказываться от их понимания и считать из безусловно неразгаданными было бы излишней робостью и скромностью. Нам небезызвестно даже особенное, специальное значение у азиатцев некоторых животных, обыкновенно замечаемых на писаницах. Так, мы знаем, что у всех вообще азиатских народов и в частности у хагасов, древних обитателей этого края, названия и изображения 12-ти животных (мыши, коровы, тигра или барса, зайца, дракона, змеи, лошади, овцы, обезьяны, курицы, собаки и свиньи) употреблялись для обозначения частей времени (годов, месяцев и дней). Знаем далее, что и племен туркских и монгольских отдельные роды и фамилии и ветви из избирали в предзнаменователи благополучия в делах какое-нибудь животное и покровительствовали ему: такое животное называлось онгоном (у монголов) или ункуном (у туркских народов). Знаем, наконец, что у татар и монголов, во все времена особенным уважением пользовалась лошадь, как «лучший друг и спутник жизни», по выражению Кастрена. Знание такого значения некорых животных у азиатских народов, по нашему мнению, тоже много может способствовать к пониманию фигурного письма, особенно на могильных камнях, по крайней мере тех, описание которых мы имеем.
К сожалению, у путешественников мы всего менее встречаем описаний могильных камней с фигурными письменами. Некоторые из ученых даже считали их «малостоящими внимания», напр. Паллас: сами фигуры – ничего не означающими, «изображения без всякой идеи», как напр. Миллер («на могильных камнях высечены иногда некоторые фигуры, как-то: человеские лица и знаки крестов или другие тому подобные черты, кои, может быть ничего не значили») и А. Ремюза (то, что г. Спасский называет иероглифическими знаками, есть не что иное, как грубо представленные и в беспорядке разбросанные изображения людей и животных, так что можно сомневаться, хотели ли с этим соединить какую-нибудь идею»). Впрочем, с некоторыми из этих письмен мы уже знакомы: это дополнительные фигурные изображения на так называемых «каменных бабах», более останавливавших на себе внимание путешественников. Так, мы видели, что по сторонам такого камня Кигни-таш (мужчина-камень), находящегося близ устья р. Аскыса, есть изображение древка со знаком на конце, вроде бородки ключа, и скобкой по средине, вероятно, — знамени, изображение лука со стрелой, мужчины на лошади с тем же знаменем, против него другого, пешего, с огромным луком, и птицы вроде курицы; на камне Кыз-таш (каменная девица), находящемся тоже на р. Аскысе, видно изображение молодой женщины, а по сторонам изображения заметны множество верблюдов, одна лошадь и мужчина или дитя; на камне Улу-Куртьяк-таш (большая каменная старуха), находящемся не далеко от р. Абакана и представляющем женщину, Паллас видел на брюхе несколько поперечных черт и других каких-то знаков, ныне не заметных, а на другом камне (при устье Еси) заметны были 32 черты. Если допустить, что эти «каменные бабы» воздвигнуты в честь и память умерших, то естественно, что и фигурные на них изображения имеют отношение к ним же, наглядно передавая потомству факты их жизни, как это делали дулганцы и киргизы. Так, фигурные письмена кыши-таш как-будто означают, что тут похоронен отличный воин (знамя и лук со стрелой), погибший от стрелы другого, в год курицы; или же птица его ункун. Кыз-таш, может, означает княжну или княгиню, обладательницу множества верблюдов – животных редких в этом краю (и лошадей?), умершую в год лошади и оставившую сыны (или мужа?). Поперечные черты на брюхе улу-куртьяк-таш, может быть, означают число беременностей похороненной тут женщины или оставшееся от нее потомство; а 32 черты на другом камне, может, означать лета богатыря, как думает Пестов, или они имеют тоже значение, какое, по Скулькрафту, и черты на могильных камнях индейских, т.е. означают или число убитых им на войне или даже число его сражений: дулгасны употребляли же на могильных памятниках «описания сражения».
Не без значения и смысла должны быть и те фигуры, которые видел Пестров на другом могильном камне при устье Еси, именно: солнце, медведь, сосуд, мужской уд, плеть, верблюд, нож и какой-то музыкальный инструмент. Пестов как мы видели, придает этим фигурам смысл аллегорический (солнце, по его мнению, означает ум, медведь силу, сосуд – любовь к пирам, детородный уд – любовь к женщинам, плеть – строгость). По нашему мнению, солнце и медведь изображены здесь как предметы высшие в глазах дикаря; или же частности медведь изображен, как эмблема или ункун умершего, или же означает охотника на медведей; а прочие изображения представлены, как изображения предметов, составляющих необходимую принадлежность и пафос жизни дикаря, по его понятию, необходимых ему и по смерти.
Сверх сего, у Корнилова встречаем также несколько рисунков могильных камней с фигурными письменами, грубо иссеченными. На равнине между р. Ужуром и Божьим озером, где расположен улус кизильских татар Ураки, по словам его, несколько сот курганов занимают пространство версты на три в длины и почти столько же в ширину. Вот несколько снятых им изображений, иссеченных по большей части на ребрах могильных камней: на одном 4 человеческих фигуры одна над другой; на другом 2 фигуры одна над другой, и против одной как бы лошадь или олень, а против другой что-то вроде сфинкса; на прочий фигуры человеческие, пешие или на лошади с луков, с изображениями змей, обезьян (животных вроде человека с хвостом) и птицы вроде ворона, гуся или курицы. Так как, при раскопках, в одной могиле находили по нескольку костяков и так как были и семейные могилы, то несколько фигур людей на одном камне, вероятно, означают число похороненных людей, может быть, воинов. Обезьян в этом краю не водится; следовательно, они в настоящем случае, по всей вероятности, имеют значение символическое, служа к показанию времени смерти. Такое значение можно усвоить и змеям, и птицам (курицам?), или принимать их в значении эмблем и ункунов. В частности, касательно ворона (по тат кускун) заметим, что он по мифическому представлению здешних татар, есть постоянный спутник и вестовщик шаманов. – Напротив могильный камень с фигурами оленей и лисиц, замеченный Гмелиным у д. Коннев-карагай (ныне д. Коненская, на левом берегу Енисея, между впадающими в него рр. Тесью и Ербой), где известный уже нам Селенга занимался расхищением могил, — может, означать похороненного тут охотника.
В рисунках Титова, принадлежащих Сибирскому Отделу, есть еще изображения нескольких могильных камней, найденных здесь же между рр. Тесью и Ербой. Это во-первых, 2 камня у кургана, в 4 вер. от д. Теси к Усть-Ербе, в 100 саж, от дороги направо, на степи, изображениями обращенными на северо-запад и именно к могиле. На одной высечены 4 человеческие фигуры грубой работы (кружок = голова, к нему примыкает дуга = руки, от ней вертикальная линия = туловище, оканчивающаяся вилами = ноги); один в шапке вроде шляпы без полей, ноги подогнуты, по видимому, сидит, другая стоит поодаль вытянувшись, две остальные как бы в наклонном к первой положении; на другом 3 таких же фигуры: две рядом, одна позади, и кроме того какие-то условные знаки, может быть, родовые (см. ниже). Число фигур, по видимому, означает число похороненных на кургане людей. – Здесь же в 0,5 вер. от Коненской в Усть-Ербе могильный камень в 26 четвертей длины, 12 чет. ширины: на широкой стороне высечены 4 фигуры человека самой грубой работы, из них одна маленькая собака и еще какое-то животное, от которого остались только голова с шеей; на ребре 4 лошади без голов. Смысл всех этих фигур как бы сам напрашивается: тут, по видимому, указаны и число похороненных людей, и число зарезанных и зарытых с ними в могилу любимых животных; в частности собака, может, означает время их смерти или посталения памятника.
Опубликовано в октябре 1872 г.