Экскурсия в тункинские альпы. Часть 3.
Мы отправились. Путь шел сначала вниз. Несколько в падь, так как пришлось огибать утес и окружавшие его глыбы, потом – подъем, и наконец, мы пошли восходящей линией по скату, градусов 50-60 уклона. Это была самая трудная, с наибольшими препятствиями часть восхождения, и не будь деревьев, я не знаю, возможно ли было бы даже пройти ее. Густой кедровник покрывал весь скат; как он рос, где его корни могли укрепиться и найти себе питание, — это было малопонятно.
Под слоем мха и только мха, влажного и крайне скользкого, почти не было земли; слой известняка, выделяясь острыми углами, составлял почву, и к ней, забираясь в щели, хватаясь за выступы и обрываясь их, прицепились корни толстых кедров. Но у них не было сил выдержать борьбу: ничтожный мох полез на ствол до самой верхушки, гирляндами и косами свесился по ветвям и задушили благородное дерево. Точно приведения, стоят закутанные в серо-зеленый саван погибшие кедры. И лишь местами виднеются пучки еще живых хвоев, ожидающих своей участи. Страшное и грустное впечатление производят эти леса мертвых деревьев: здесь слабый одолел и истребил сильного, — этого до сих пор я еще не видел.
Опор для подъема было очень мало. Нога скользила по мху, руки тщетно хватались за его жалкую зелень: Станешь на камень, — он катится вниз, увлекая массу других, и идущий сзади должен сторониться, пока пролетит этот каменный град. То на пути вдруг предстанет целая груда громадных камней. Красиво поросших горной ароматической полынью, да видом смородины свойственной лишь большим высотам (черная кислица), и нужно соблюдая возможную осторожность, пробираться по остриям, взлезать, цепляясь за уступы, — и беда, если нога соскользнет, тогда легко слететь вниз на острый камень или торчащий, как нож сук свалившегося кедра. А гребень все каменистый и узкий, все чаще и чаще прерывается отвесными утесами. Некоторые из них воздымаясь сажень 6-8 в высоту, торчат, нагнувшись над пропастью, как исполинские пальцы, некрепкая их порода разрушается, основание выветривается и скоро, быть может, такой утес слетит в бездну, все ломая на своем пути.
Наконец, — последний и самый высокий палец; гребень окончился, деревья сильно поредели; подъем стал значительно положе и легче. Здесь исчез последний признак человека: до сих пор какие-то неутомимые промышленники, трудившиеся буквально в «поте лица своего», поставили почти по всему гребню засеки на кабаргу; но дальше, очевидно, не «ступала нога человека», — так мне, по крайней мере, кажется. Попадается вереск, ползучий и кустарниковый и оригинальная «пьяная трава». Ее стебель и жесткие деревянистые ланцетовидные листья издают чрезвычайно сильный удушливый запах, до того, что голова кружиться, — отсюда и ее название «пьяная». Но сорванной она быстро теряет свойства, зависящие, вероятно, от очень летучих эфирных масел. Еще немного, — вершина пред нами, так близка и так ясна! Полоса леса оканчивалась. Откуда-то взявшаяся жалкая лиственница, но все же имеющая ствол, точно не в силах была полезть дальше и остановилась перед бугром. Кедры, чахлые, низкорослые, корявые (В Саянском хребте эти признаки начинаются с 6300 футов высоты) еще долго шли вверх и, наконец, закончившись уродливым кустом, остановились. Замечательно, что как раз на границе леса когда-то росли довольно толстые кедры. Одних вырвала с корнем буря, другие, как будто наказанные за свою дерзость, лежат разбитые обожженные молнией, и ветви их, обеленные дождем и солнцем, кажутся костями скелета. Замечу, кстати, что задолго до вершины мы не замечали гниения сваленных стволов. От сухости ли воздуха или от других причин, но лежат они крайне крепкие и твердые, хотя лежат уже много лет, так что кора давно уже осыпалась и поверхность стала почти белой.
До самой вершины идти пришлось еще долго. Вблизи лесной линии еще попадались нам кедры, вышиной в 1 – 1,5 вершка, хотя взрослые, но весьма похожие на травку, так что только по хвоям можно признать их; какие-то прутики, робко прячущиеся во мху, да встретилась лиственница. Как она зашла туда – Бог весть; птица или ветер занес орешек на такую высоту, пустил их росток, трудно сказать. Но здесь она не имеет никаких признаков дерева; не имея сил подняться вверх, она как ползучее растение, растянулась кругом, фута 1,5 в диаметре и близко, близко прилегла к земле. Нежно-зеленые крошечные хвои ее выстилались ковриком на блеклом цвете горного мха. Местами попадались лужайки с кустиками синих колокольчиков Генцианы и какого-то растения из Губоцветных с цветами того же колера; два представителя Лютиковых, отцветшая уже лилия, — вот все, что служило украшением этих лужаек. Повсюду мох, какой-то серый, жесткий, а в нем листочки растения, похожего на землянику и масса кустиков с красными горьковато-сладкими ягодами. Ботанику я знаю плохо и потому, не берусь определять все эти виды растений.
Казавшаяся близкой вершина еще отстояла от нас порядочно. Обнаженная от деревьев верхняя часть горы тянулась приблизительно с версту, но подъем уже не представлял большой трудности. Как только мы вышли из последних кустов кедра, сразу похолодало; скоро сердце стало биться учащенно; голова иногда кружилась, в ушах шумело. Иногда мне казалось, что сердце вот-вот лопнет; иногда я шатался, как пьяный, — и очень часто я садился отдыхать, просто боясь идти вверх. У всех бледные лица, и не только от усталости: значительная высота и разреженность воздуха несомненно производила влияние. Собравшись с последними силами, мы дотянулись до вершины.
Представьте неправильную трехгранную пирамиду, наклоненную ребром своего острого угла вперед. Ее вершина срезана повышающейся к концу треугольной площадкой, шириной сперва шага в три, а потом все уже и уже и оконченной острым углом. За ним, за небольшим обрывом, возвышался утес, а за ним еще несколько и, наконец, пропасть, так что получался вид трехгранной пилы, окруженной с трех сторон безднами. Такова была вершина нашего гольца.
Двое передних взошли на площадку и уселись верхом на остром конце, свесив ноги в пропасть. Видеть, как люди сидят верхом на гольце, было в своем роде оригинальное зрелище. Я не решился пойти и пополз на животе. Но даже при этом способе голова кружилась у меня: как только я всполз, мне казалось, что вся гора вдруг заколебалась, как колеблется от ветра верхушка дерева; и это ощущение было до того ясно, что я изо всей силы ухватился руками за мох и держался так все время, пока «колебалась» она. Посмотришь на право, на лево вниз в пропасть, сердце болезненно сожмется, и гора опять заколышется; а не смотреть нельзя, — так и тянет заглянуть туда, где и дна не видно. Я не мог долго выдержать и поспешил сползти вниз, где уж можно было стоять безопасно и без головокружения – качание горы, ощущалось только мной одним и, вероятно, она служит главной причиной падения с обрывов горных туристов. Один из нашей компании, шедший последним, даже и не решился полезть на площадку, а посмотрел в пропасть, замахал руками и, воскликнул, «Бог с ним», поспешил обратно вниз. Действительно, надо было отдохнуть, отдохнуть и прийти в себя от сердцебиения, головокружений и наглядеться на открывшиеся перед взорами чудные виды.
Пред нами прямо и немного влево выступали конечные пики самых высоких гольцов. Лишенные всякой растительности, сложенные из голого камня, они, местами покрытые тенью, казались темно-серыми, почти черными и мрачно глядели в глубочайшую падь. Расположены они были самым неправильным образом. То они, как круг огромных сахарных голов, заканчивали гору, образуя внутри каменистую долину, то точно лезли один на другой, то окружали венцом громадной высоты острореберный пик, который казался патриархом своей гранитной семьи, то выдавались отдельно, как будто отверженные и не принятые другими. Соединяли их местами зубчатые, местами криволинейные, но всегда островерхие стены, — и в общем получалась чудовищно громадная, дикая, грациозная каменная масса скатов, долин, падей, вершин, пиков, перепутанных, наваленных друг на друга и видом неприступных, угрюмых, неприветливых; только на одной черной стене ярко блестел снег, как драгоценный камень в оправе эмалированного серебра. А дальше все пики и пики, уходившие в перспективе в синеватую дымку. Но здесь видны были гольцы только в верхней части и довольно близко – на расстоянии 1 – 2 вер., и благодаря этому они, плохо освещенные, давили своей громадой. Но на право, через огромную падь, вид изменялся. Залитые солнечным светом, гольцы являлись взору, как в громадной далекой панораме. Масштаб несколько уменьшался, резкие формы смягчались и пере ходили в гармонические сочетания, но вместе с тем все детали рельефно видны и можно было рассмотреть цельные фигуры отдельных гольцов и даже их геологические напластования. На светло-зеленом фоне лесной зелени скалистые вершины казались серо-матовыми, разбросанные повсюду острые пики их не имели того мрачного вида, как перед нами, а красивыми зубцами вырезывались на голубом небе. Они спускали в пади, то острым углом, то волнистой дугой ряды гребней, и их верхний острый край в одном месте вытянувшись острием переходим затем к низу в округлые и мягкие линии; в другом, распадался утесами или ступенями; в третьем – полуокружностью подымался к соседнему пику. Эти гребни и стены шли по всем направлениям, сходились, расходились, образовывали всевозможные углы, слагались в котловины, продолговатые долины и принимали порой вид зубчатых валов крепости или развалин колоссального замка. Прогнувшись дугой к востоку, испещренные белыми полосками – руслами высохших и текущих рек, уходили гольцы в даль и делались все ниже и ниже и вершина последнего (гужирского?) почти тонула в лесах. Ни один голец не имел шаблонного типа горы: скат – вершина – опять скат, а распадался на несколько отдельных вершин, из которых нижние поросли всецело лесом, следующие, отделенные падью, уже имели обнаженные места, но еще покрытые травой или мхов, и, наконец, выдавались пики из голого камня. Рассматривая их в подзорную трубу, видно, что угол наклона их так велик, ребра их скатов так остры, что вряд ли можно взойти на них без каких-нибудь особенных приспособлений. Только на некоторые, подъем, пожалуй, возможен, так как соединительные межпиковые гребни (стены) иногда почти горизонтальны. Характерно для гольцов то, что если он скат гребня шел сравнительно гладко и доступно, то другой непременно обрывался рядом гранитных террас, ступеней и у самой пади спадал отвесной стеной, и восход по нему был невозможен. Пики составляют такую характеристическую черту, что на всяком таком скате, как-то прицепившись на уклоне подымаются «сахарные головы вышиной сажень в 100 с растущим обязательно кедром на верхушке, но сверху они кажутся просто миниатюрными. Судя по цвету, пики состоят из серого гранита, но окраска их не постоянна. Обвалы известковых скал испещряют по всюду белыми пятнами и иногда попадается целая вершина буро-красного цвета или косой линией протянется желтоватая полоса – глины или камня, — кто знает?
Вид был далекий, величественный, прекрасный. Ничто не заслоняло его, и только большое грозовое облако зацепилось вблизи за высокий пик; точно рассердившись, оно ударило в него молнией, снялось и поплыло далее над гольцами, а гром глухим рокотом прошел по падям.
Только глядя в долину можно было понять, на какой значительной высоте мы стоим. Громадная площадь, шириной верст 30 и длиной вер. 50 была видна, как будто в миниатюре. Впереди саянский горный отрог казался рядом простых холмов. Иркут был виден по всей своей части от реки Пигарги до Еловского кряжа (верст 45 по прямой линии) и, как ничтожный ручей, извивался белой тонкой ленточкой, а его узкие притоки даже совершенно стушевывались и только местами проглядывали в лесах светлыми нитями. Тысячи десятин пахотных полей расстилались двумя широким овалами возле с. Тунки, сел. Коймары, и хлеба чередуясь с парами, казались желтыми и черными клетками шахматной доски. Само с. Тука являлось серым пятном, и только белые пески и светлая точка церкви определяли ее место. Поближе к гольцам расстилалась цепь Шерохольских и Тагархайских озер, откуда вытекает р. Тунка. Разных форм и величин, соединенные в большинстве случаев протоками, они в прихотливых очертаниях заняли не малую часть равнины. В них впадают почти все горные речки, которые видны лишь, как белые полоски, хотя в действительности ширина их русла 10-20 сажень. Юрты и избы ближайших бурятских улусов кажутся еле заметными коробочками, а покосные места, занимающие 8-10 десятин – клеточками, усеянными пятнышками, которые в подзорную трубу оказываются копнами и зародами сена. Картиной миниатюрной представляется вся 50-ти верстная долина, и не верится, чтобы в ней жили тысячи людей, стояли бесчисленные постройки! Все это так ничтожно в сравнении с громадными массивами гольцов!
Но общее впечатление, по крайней мере у меня, полученное на вершине, где взор переходил от мрачных ближних пиков к грандиозно прекрасной восточной части, а затем в долину, не было тягостным, подавляющим, как в Ниловой Пустыни, где природа своим видом порабощает человека, — напротив, душу охватывает прямо восторженное чувство; тут готов пасть ниц перед великой, дивно-прекрасной богиней, природой, и не со страхом в сердце, а с восторгом петь гимн во славу ее… Я долго стоял у вершины и долго смотрел. Душа моя как-то приподнялась, и глядя на все с громадной высоты, мне казалось, что я также высок, также могуч, как и голец: чувство какой-то чистой гордости овладело мной, как будто я свершил что-то высокое и благородное. Не даром все горцы свободолюбивы и независимы: в горной природе, действительно, есть нечто великое и свободное, что изменяет и воспитывает душу. За испытанное сильное и возвышенное впечатление можно заплатить и всеми тягостями долгого восхода и изнурительной жаждой. Такие впечатления оставляют долгий след в душе, и я не забуду их. Эти полчаса на вершине составляют один самых светлых и лучших моментов моей жизни.
Никому не хотелось говорить в эту минуту, напирающее чувство вылилось песней, и прерывающейся от сердцебиения голоса затянули наверху:
На вершине его
Не растет ни чего,
Только ветер свободный гуляет,
Да могучий орел
Там притон свой завел,
И на нем свою жертвы терзает.
Мы стали спускаться. Мы все поворачивались на горы, все хотели насмотреться на них; я же в душе прощался с ними, как с близкими родными. Но только вошли в лес, возбужденное состояние сразу улеглось, усталость и жажда проявили свою силу. Все мысли, все чувства сразу сосредоточились на одном лишь: «воды», но она еще была очень и очень далеко, — нам предстояло еще верст 8, если не больше спуска. Найдя ожидавших нас трех товарищей, мы сели отдохнуть. Кто мог, тот стал закусывать мясом; я же свалившись, как бревно, лежал без движения, и казалось, что все силы покинули меня. Не смотря на то, что с 6-ти часов утра я ничего, кроме нескольких глотков воды, да горсти скверных незрелых ягод «черной кислицы», не проглотил, но есть его я не мог. Я пожевал кусок мяса и выплюнул его, так как засохшее горло не пропускало ни чего. Только теперь, к вечеру, мы почувствовали какую массу физического напряжения мы употребили, и до какой степени может истощиться человек. У всех глаза и щеки ввалились; цвет лица стал землисто-серый; глаза или помутнели или лихорадочно блестели. Внутри жгло, в ногах исчезла чувствительность, и они передвигались механически, как-нибудь. Последняя репа была разрезана на кусочки, и так приятно было жевать ее сочные ломтики. Жажда на миг обманута, но журчание реки где-то бесконечно внизу раздражало и ожесточало. Мне помнится, шедший рядом со мной молча вдруг повернулся ко мне и с какой-то жесткой шутливостью сказал: «знаете ли, как спустимся мы, я буду пи-ить, пи-ить, пи-ить потом отдохнуи опять буду пи-ить, пи-ить, пи-ить», и в тоне его голоса зазвучали такие ноты, что я понял, почему люди в пустыне режут друг друга из-за глотка воды.
Растянувшись длинной цепью, забыв о медведе, мы прыгали, съезжали, сходили, рискуя полететь вниз кубарем или свалиться в обрыв. Я изнемогал. На привалах я сваливался, как труп, и иногда моментально засыпал, — и все мне опостылело; только прислонившись к дереву я порой со злобой прислушивался к журчанию воды в пади, которое слышалось все сильнее и сильнее. Спускались мы 4 часа. Странно, что подъем теперь казался гораздо круче, и, оборачиваясь, мы удивлялись, как это мы могли утром подняться на такую крутизну? Но вот последний спуск. Река уже ревела, и синей сталью виднелась сверху ее вода. Скорее, скорее к ней! Но мы ошиблись и вышли, точнее прибежали к обрывистому берегу, с которого нет спуска. В другом месте тоже, — а тут уж сил нет терпеть. Наконец, сошли, и я, прыгая через бревна, ямы, с валуна на валун с легкостью козла, прильнул к долгожданной, холодной, чистой воде и начал пить, пить, пить, — без отдыха и перерыва, жадно. Захлебываясь. Так пили все, как будто боялись, что кто-нибудь оторвет от струи и потому торопились. Напились, наконец, и откуда-то взялась сила в мускулах, бодрость, веселость и аппетит! Сухие корки хлеба съедены моментально; после них нужно запить, и мы опять пьем и пьем. Это была какая-то «водяная» оргия, которой мы предавались со всей страстью.
И вот мы у Аршана. Наконец, отдыхать! Как приятно вытянуться усталым телом на травке и пить чай, кажущийся таким вкусным! Но еще приятнее засыпать у костра под шум Аршана и вспоминать сегодняшний день со всеми его трудами и красотами: все неприятное уходит куда-то, и перед взором проходят волновавшие душу горные картины; чувство покоя и сладкой истомы разливается по всему телу. Аршан звучит все тише, тише, мысли путаются, образы смешиваются и принимают неясные, странные очертания… наступает глубокий, могучий сон.
Спускались мы часа 5, подымались 7,5 ч. и были на высоте тыс. 7 или 7,5 на уровнем моря; при восхождении нам, как видел читатель, досталось порядочно. Но труд значительно облегчается, если к сапогам привязать «базлыки», т.е. подковы с шипами, о которых я упоминал. Из сделает всякий кузнец в Тунке, и без них вряд ли кто из привыкших к сидячей жизни доберется до вершины. Быть может кто-нибудь из лиц, которым станет уж невмоготу гнуть свою спину в канцеляриях и конторах, захочет подышать горным воздухом, полюбоваться природой и размять свои отекшие ноги по горным скатам: для таких я дам несколько практических указаний.
Проводников следует брать в Тунке или в Коймарах и собственно для прогулок по горам, а не для указаний дороги к Аршану или к Кингаргинским мельницам, так туда ведут битые колесные дороги. Людей, бывавших у гольцов найдется довольно много, и они за небольшую плату (хотя и запрашивают безбожно) проведут желающих к Аршанскому курорту или к Кингаргинских мельницам. В горах никаких тропинок нет, путей по ним никто не знает, но проводники необходимы поэтому, могут встретиться в лесу и в гольцах такие неожиданности, среди которых не легко ориентироваться: достаточно сказать, что горожанину очень легко заблудиться. Путь на горы, хотя и с «базлыками» довольно труден, а потому его можно заменить путешествием по пади вверх, по берегу рек, которых так много в гольцах. Оно будет значительно легче, тем более, что вода под рукой и можно останавливаться для чаепития, — разумеется, из котелка по таежному способу. Впечатление в этом случае будет не менее сильно, картины не менее красивы. Для восхода же к вершинам нужно выбрать такое время, когда есть кое-где вверху снег, и от него текут ручейки (конец или середина июня), — иначе, остаться без воды 8-10 часов при тяжелом восходе – невыносимо. Если снега нет, то надо помнить, что на вершках нет ключей и потому необходимо запастись водой внизу (Хорошо иметь с собой сочные овощи – огурцы, репу или ягоды и перед выходом выпить как можно больше воды или чая, потому что, если нечем потеть, то все тело страшно горит). Но так много ее захватить с собой нельзя – и тяжело и неудобно, — то ее следует пить по немного, как можно реже и приберегая к наиболее жарким часам дня. Для восхода надо выбирать гольцы с наиболее отлогими скатами (2 и 5-й к ЮЗ от Кингарги) и выбор лучше делать совсем вблизи, чем издали, когда перспектива уменьшает значительно углы наклона. Всякий скат состоит из нескольких гребней и распадков, и чтобы не потерять правильного направления следует идти по самому гребню, не соблазняясь близ лежащими падями ската, которые могут завести совсем в другую сторону. Медведей и кабанов (следы последних мы находили) боятся нечего. Эти звери, не раненные, не нападут на людей в особенности если они идут группой, но ружья брать с собой не мешает, тем более, что по дороге непременно встретятся рябчики, глухари, козы и пожалуй, горные бараны.
Горную экскурсию необходимо предпринимать в совершенно установившуюся ясную погоду. Туманы опасны; облачность скроет виды, и цель не будет достигнута. Дожди в гольцах очень часты, но скоропроходяжи; в жаркий день даже приятно принять холодный душ. Конечно, неудобств можно найти много; никакие советы не избавят вас от них. Но говоря о гольцах и голечной тайге странно требовать каких-то удобств там, где все девственно и дико. Это не швейцарские альпы с железными дорогами и гостиницами на вершинах, а сибирские горы, где не везде даже ступала нога человека. Но поэтому-то они и интересны, и тот кто хочет отдохнуть среди чудной величественной природы, подышать чистым горным воздухом, воспринять ряд возвышающих душу впечатлений, пережить несколько высоко поэтических моментов, — пусть едет в гольцы. Неделя такой жизни право стоит даже целого лета, проведенного скучно и однообразно на какой-нибудь под-иркутской даче.
А.Т.
Опубликовано 8 сентября 1891 года.