Письма из Ачинска. Часть 3.
Я уже имел случай упомянуть, что в Ачинском округе весь вообще хлеб, как яровой, так и озимый, в нынешнем лете, уродился в изобилии, и, не смотря на постоянные дожди, созрел совершенно. Отрадно было смотреть на волнующиеся золотистые нивы. Крестьяне-хлебопашцы стали как будто бодрее от хорошего урожая; потирали руки от довольства, и с уверенностью говорили: «Ну, и дал же Бог хлебца; будет работа, будут закрома полны!». К общей радости, висевшие над округом, почти полтора месяца, свинцовые тучи рассеялись, и на горизонте показалось ясное, животворное солнышко, которое обсушило дороги, поля, обрадовало чающих милосердия Божьего хлебопашцев. Началась спешная работа – уборка сена и хлебов; всяк старался поскорее снять свой хлеб, не доверяясь изменчивой погоде. Поденная плата повышалась, за недостачей рабочих рук, все более и более и дошла до 1 р. 25 к. Такая поспешность в уборке хлебов является здесь вследствие поздних созревов. Все хлебопашцы очень хорошо знают, что хлеба, в особенности яровые, созревают совершенно не ранее как к 15 или 20 сентября, а потому торопятся покончить уборку до снега, или гололедицы. К 1-му сентября, глядя на урожай, на базаре цены на хлеб и вообще все жизненные припасы понизились: мука пшеничная с 1 р. 20 к. пала до 90 к. за пуд, ржаная с 75 к. на 50 к., овес с 75 к. на 35 к., мешок хорошей, крупной картофели был в продаже 15 к. Словом сказать, радость была общая. После голодного 1883 г. и недосевного 1884 г. бедный класс народа ожил, вздохнул полной грудью. И… вдруг, нежданно, негаданно, 20 сентября, выпал рано по утру снег на пол аршина. Большую половину несжатых, принадлежащих Назаровской, Ужурской и Балахтинской волостям, а также картофель, засыпало снегом. На базаре цены, на все вообще жизненные припасы повысились почти до существовавших прежде. С 20 и до 28 сентября, снег не перестает падать, а все более и более подбавляется и, судя по холодной атмосфере, ожидать таяния снега нельзя. И вот, мы, богатые хлебом, остались при крохах, собранных заблаговременно. Вода в реке Чулыме прибыла до 3-х аршин. Половодье это старики-старожилы приписывают чуду и, покачивая головами говорят: «это – знамение кончины мира». Стороной большой дороги, московского-иркутского тракта, образовалась санная дорога, по которой ныне – идут ямщики с транспортами от г. Красноярска до Ачинска. Но от деревни Козульской до села Чернореченского повсюду на дороге образовалась густая каша грязи, смешанная со снегом. По этой-то дороге несчастные ямщики и лошади шествуют не более, не менее как три, четыре дня, 22-верстное расстояние, утопая по колена в грязи, сверху – облепляемые хлопьями мокрого снега и пронизываемые до костей холодным ветром. По этой же дороге, звеня цепями шлепают целым батальоном ссыльные. Впереди, с боков и сзади конвоируемая солдатами с заряженными ружьями, серая армия арестантов идет по топкой грязи, — вязнет в ней, почти по колена, изгибается; на цепях и одежде висят куски замерзшей грязи, иные арестанты обуты в коты (род женских башмаков). Бледные, истомленные, трясясь от холода и тяжелого пути, двигаются они по дороге точно живые мертвецы. Далее за ними тянется целый обоз, — подвод сорок, — нагруженных живым грузом; на этих подводах сидят: заболевшие старики, жены и дети ссыльных. Все они, облепленные мокрым снегом, покрытые будто бы белым саваном, добираются до этапа. Обогреет ли их закоченелые члены, или просушит хотя бы одежду, этап? Вот вопрос. И сколько упований, сколько надежд возлагается, на это пристанище отверженниками! Между тем, какую существенную пользу может оказать этап партии в 400-500 человек, этап,, в котором может поместиться партия не более как в 150-200 человек? Ссыльные, а в особенности ни в чем повинные их жены и дети, несут страшные неудобства в пути, подвергаются всем лишениям и постоянно падают из Сциллы в Харибду, — например:
В Ачинской пересыльной тюрьме, численность ссыльных дошла ныне до 3000 человек, от чего образовалась ужасная теснота; все камеры переполнены; на нарах и под нарами уже нет места. Тиф, свирепствуя, поражает всех без разбора, и старого и малого. Смерть не щадит ни арестантов, ни служащих; больница переполнена тифозными; за неимением мест, больных размещают по коридорам, в бане и прочим помещениям; общее число больных, мужчин, женщин и детей, доходит до 300 человек, — картина в больнице потрясающая: стоны больных, писк детей, духота и миазмы. Заболевший семейный ссыльный ложится в больницу со всей своей семьей, где, умирая, заражает тифом всю семью и… тянет ее за собой в могилу. Не дай Бог постороннему, свежему человеку зайти в этот современный Дантов ад. Страх и ужас неотразимо прохватят каждого смельчака, даже закаленного в житейских невзгодах и сильного духом! Между тем все эти беды и несчастья устранить так легко, — стоит только уменьшить численность снаряжаемых партий из Томска, увеличив число самих партий, и дело примет другой оборот.
С появлением корреспонденций из Ачинска в «Сиб. Вест.» почти в каждом доме – только и слышится разговор: Кто это пишет? Как бы узнать корреспондента? Подозревают то одного, то другого, — а заинтересованные, т.е. те у кого «носики в пушку», не могут и спать-то спокойно, все думают думушку: Эх! Кабы узнать этого всезнайку, — уж и дошли бы мы его, да и как дошли бы?!..
Такое пламенное разыскивание корреспондента порождает немало дрязг и сплетен между почтенными и добрыми обывателями, а также вызывает иногда людей солидарных проделывать непохвальные штуки, например: Суббота. Базарный день. На площади, в 10 часу утра, в мясных рядах, на деревянном отрубке, восседает неких коллежский регистратор; в руках у него исписанный лист бумаги, в глазах – огонь, а на устах – следующая речь, с которой он громко обращается в собравшейся около него публике: «Гг. граждане! Нашего брата печатают в газете, трогают нашего голову. Я за своего брата заступлюсь, в обиду не дам, только наверное узнайте – кто это пишет в газетах. Меня просил об этом г. голова. Хотя он и догадывается на одного и просил меня отшлифовать этого мерзавца тоже в газете, но наверное не знает – он ли пишет. Слушайте, что я написал!» при этих словах, оратор начал публично читать свое произведение, направленное против подозрительного лица, — кстати сказать, совершенно не повинного в этом деле. Во время этой возмутительной сцены проходила по площади разная публика, но никто не прекратил совершавшегося безобразия, точно так и быть должно.
Вот вам наши нравы…
Терпигорев.
Ачинск, 28 сентября 1885 г.
Опубликовано 10 октября 1885 года.