Воспоминание о Нижнеудинске
Что город то норов..
(Старинная русская пословица)
Во время разъездов моих по делам службы из города в город из селения в селение судьба забросила меня дня на три в г. Нижнеудинск. Ну, уж город, нечего сказать; кроме одной набережной Уды на которой помещаются все присутственные места, да на горе, дом Городничего, Городская больница, Этап, да включите сюда десятка полтора частных домиков вот и все, а жителей считается до 3000; вы вероятно спросите да где же они помещаются? А вон за рекою большое подгородное селение недавно присоединенное к городу, жители которого имеют честь именоваться горожанами.
Вот вам вся статистика и топография г.Нижнеудинска. Это бы еще ни чего; но вы приезжаете в дом, где помещается почтовая станция, в надежде отдохнуть и запастись провизией, которая у вас вся вышла, потому что, как ни говори, а Нижнеудинск город; до Иркутска же еще далеко, 480 верст; следовательно вы приезжаете, как и говорю. С большими и великими надеждами. Отдавая вашу подорожную станционному писарю, в с приятной улыбкой говорите ему: Любезнейший как бы этак насчет обеда, или завтрака? Но вместо ответа вы видите глупое лицо писаря, выражающее удивление каким образом приезжему может прийти в голову такая дерзостная идея; не дождавшись ответа, вы опять ему говорите: если ничего нет, так у меня с собой товар, сейчас смастеришь что угодно, где бы только купить говядины?
— Да говядины, Ваше Благородие, теперь в целом городе нет; вот если б проезжали недели две тому назад, то казак на той стороне убил скотинку, была говядина, да и ту почитай в один день господа всю расхватали; а теперь не достать говядины.
При этом вы сами почесывая затылок, размышляете как бы хорошо было если б вы проезжали недели две тому назад, — говядина была; но еще все таки не теряя надежды опять говорите: «Ну так братец, нет ли яиц; верещагу (Яичница на сковороде) изготовить.»
— Яйцы то есть, Ваше Благородие, масла … нет, масла теперь не достать, не торговый день.
— Тьфу ты пропасть, ну так ступай и поставь самовар.
— Да самовара, Ваше Благородие, нету, намедни отдали жиду, так сказать полудить, а он возьми да и исковеркай его; совсем течет, воду не держит, кабы знать да ведать, лучше бы и не отдавали и так бы господа пили.
Тут уже вы начинаете выходить из терпения: «пошел и скорей лошадей».
Писарь уходит; признаюсь вы остаетесь в каком-то странном положении, но через несколько времени дверь отворяется и опять пред вами ненавистное лицо писаря.
— Ведь лошадей, Ваше благородие, нет.
— Как нет?
— Разгон велик, на Амур все моряки едут, а вчера еще курьер пробежал.
— Покажи книгу.
— Да что книгу, Ваше Благородие, говорит переминаясь с ноги на ногу писарь: — лошади то все лицо, да отпустить никак нельзя.
— Как нельзя? С удивлением восклицаете вы.
— Московскую почту ждем, вот уж их пяти как нету; да Иркутская гляди сего дня к вечеру подкатит; а у нас по положению всего 7 пар, не прикажите ли принанять вольных.
— Да ведь братец, у меня подорожная по казенной надобности, еду к месту служения! Так как же?
— Вижу, Ваше Благородие, что по казенной да вот извольте, посмотреть на стенке то в Инструкцию, там сказано: за содержанием почт отнюд почтовых лошадей не выпускать; так воля ваша, а лошадей нет.
— Так нельзя ли обывательских? Ведь я брат получил прогоны только на пару.
— Да в подорожной, Ваше Благородие, у вас не показано, что за не имением почтовых выдавать обывательских, так обывательских не дадут; да Вы, Ваше Благородие, не изволите сумлеваться, заплатите только двойные прогоны на тройку не более.
— Пошел вон! — вскрикиваете вы, а разные проклятия вертятся у вас на языке.
Писарь снова удаляется; тут уж вы совершенно растерялись: ни говядины, ни верещаги, ни самовара, ни лошадей, и перспектива заплатить двойные прогоны на тройку, когда вы их получили на пару.
Да! Господа, все что я здесь описываю, все это случилось с вашим покорнейшим слугою, перекочевавшим с берегов Невы на гостеприимные берега Ангары осенью прошедшего года. Постояв несколько минут в раздумьи, я впрочем не потерял присутствие духа: а ехать голодному да без чаю, воля ваша не приходится; приказав вести вольных, вышел я на единственную улицу и помня французскую пословицу: «Малейшим птичкам Всевышний посылает пищу», отправился добывать себе насущный хлеб; в полном смысле слова я в минуту был похож на какого-нибудь мародера; и действительно час был второй, следовательно обеденный, а я самого Канска (где еще третьего дня в станционном доме с таким аппетитом поужинал) почти ничего не ел. Пройдя дома два или три, я отворил калитку, но как то мне и калитка и дверь да и сам дом показались не дружественными; я без оглядки – скорее далее. Наконец вижу маленький чистенький домик стремя окошками на улицу, да еще и калитка отворена; я вошел, и о боги! увидел через окошко накрытый стол и на нем миску. Кажет мой аппетит удесятерился; позабыв приличие и вежливость бросился я к двери, но однако прескромно постучал в нее; дверь отворилась и показалась предобрая старушка. «Ради бога», — говорю я – «я прохожий, на станции и нигде в городе не могу достать себе пообедать, будьте столь добры, накормите меня, я за все заплачу.
— Ах! Батюшка, мы только что пообедали, только – и остался один борщ, а остальное ребятишки поели.
— Ничего, дайте-ка борщу; да нельзя ли чаю, я человек неприхотливый, а в особенности в дороге.
Утолив свой голод и напившись чаю, я пришел в свое нормальное положение, поблагодарил свою добрую хозяюшку и выходя, всучил ей в руку последний серебряный рубль из вывезенных мною из России; в Сибири я подобных не видывал; где то он теперь мой голубчик? Полагаю уже давным-давно променян на товар в Кяхте или бренчит где на шее в виде медали у какого-нибудь бурятского Тайши.
Хозяюшка моя сначала не хотела ничего брать, но при виде такого невиданного (Во всей Сибири, по случаю огромного вывоза серебра через Кяхту в Китай – серебряной монеты в обращении нет, особенно рублевиков) серебряного чудовища, не посмела отказаться.
Распростившись с своим добрым гением и отчасти мирясь с своей злосчастной судьбою, я отварил калитку; но от куда ни возьмись черная собака, без шума, без лая хватает меня сзади за ногу; я свету Божьего не взвидел, — будь она проклята! Разбирать дело было некогда, я скорее на станцию, лошади были приведены и даже запряжены, хотя вольными, но что-то очень смахивали на почтовых.
Таким образом отправился я далее. Правда что мне привелось быть в Нижнеудинске еще и в другой раз, но тогда, как то благополучно я шмыгнул через него ночью, ни кем не замеченный; впрочем господа, все что я описал, это было в прошедшем году; ныне же недавно приехавший туда новый Городничий взялся за дело, как кажется, горячо и прилагает всевозможные старания и попечения, не только в отношении проезжающих, но, я слышал, в отношении и хозяйственного благоустройства; в городе заводится базар и производит разного рода улучшения, помоги ему Бог!
Овортих
Опубликовано 8 августа 1857 года