Крестьяне в сибирской тайге. Часть 2.
Главное подспорье, главный «отхожий» промысел пинчугского крестьянина енисейской тайги составляет звероловство, которое поэтому играет значительную роль в его жизни. Весной крестьяне охотятся исключительно на «сохатого» — «гоняют сохатых». Сохатый в это время не в состоянии бежать быстро по рыхлому весеннему снегу, на каждом шагу проваливается. Крестьянин же легко и удобно «гонит» его на лыжах, предшествуемый собаками, которые, настигнув лося, ставят его в положение, удобное для меткого выстрела. Каждый крестьянин имеет несколько собак простой породы, в роде русских дворняжек, сильно изменившейся на сибирской почве, похожих с виду на волков и обладающих довольно развитым охотничьим инстинктом. Осенью – время главной охоты – добывают из ружья белку, хорька, горностая, редко медведя, еще реже соболя. На медведя крестьяне никогда не охотятся один на один, как это делают тунгусы; выходят на него всегда толпой и вообще сильно побаиваются: не бежать от медведя, оставив на произвол судьбы товарища, считается здесь доблестью, признаком большой храбрости.
На осеннюю охоту – «белочить» — ярчане отправляются с Покрова дня, т.е. с 1-ого октября, и деревня пустеет, так как уходят тогда все мужчины, способные носить оружие. Уходят от деревни не далеко: верст за 30-80-100. Перед уходом назначается срок возвращения, и если кто в этот срок не прибудет – знак несчастья, то полдеревни снаряжается для поисков. Каждый охотник необходимо имеет при себе: «турку» (ружье, всегда кремневое), «пальму» (под рогатины), на «паняге» — топорик, «трутоношку», «серянки», порох, свинец и кремни в кошелях. Порох и свинец доставляется для крестьян этих местностей правительство, по довольно дешевым ценам (порох по 92 коп. за фунт, а винца фунт по 18-20 коп., причем на каждую ревизскую душу полагается в год по 2 фунта пороха и соответствующее количеству свинца). Из провинции запасаются на охоту: мукой, «душницей» (рыбой), «подорожниками», несколькими ковригами хлеба, кирпичным чаем, солью. Охотятся обыкновенно артелями, по 5-6 человек в артели. Каждая такая артель имеет в лемму свое «зимовье» — маленькую избу без окон, с «каменкой» вместо печки. От этого «зимовья» члены артели расходятся на промысел. Каждый из них имеет свою дорогу, т.е. им сами расчищенную тропинку, длиной от 5 до 10 дней охотничьей ходьбы. В конце этой тропинки у каждого есть еще юрта. В охотничье время по этой тропинке никто не смеет ходить, кроме самого хозяина.
Охотники «поляничат» в лесу месяца полтора, два. В хороший для охоты год, даже плохой добычей считается 100 белок на ружье; а хорошей добычей – белок 25 и 30 в день (цена от 22 до 27 к. за белку). Окончив охоту, члены артели делят между собой добычу поровну и возвращаются к ждущим их с тревогой семьям. Тихо печально бывает в деревне за все время пребывания охотников в тайге. Дома остаются только старики, дети да бабы, которые «тараканят избы» (вымораживают тараканов), приготовляют пряжу для холста, сетей и пр. С возвращением охотников оживает деревня: дети радуются гостинцам, в виде лиственничной смолы («сера», по-яркински «шера»), мать и старик-отец – удачной охоте, жены же – возвращению мужей.
Кроме добывания пушного зверя ружьем, добывают его еще посредством всевозможных родов ловушек. На всякого зверя есть своя ловушка: на «ушканов» (зайцев) ставят к осени петли, зимой «рубят пасти»; на белку «сторожат плашки»; на лисицу «рубят струбчики лисьи», кидают вдоль охотничьей тропинки «пометы», т.е. отравленные челибухой или же селемой куски мяса; сохатого ловят в ямы; на медведя «вырубливают медвежьи струбы», или же при падали приготовляют и петлю, если медведь бродит «по близу»; на горностаев «ставят лучки». Вообще, много изобретательности проявляют крестьяне в области ловушек, что дает им возможность восполнять хоть до некоторой степени неравенство охотничьих способностей в сравнении с тунгусами и добывают зверя, не находясь постоянно в тайге, не отрываясь от занятий «по хзяйству».
Осенью, преимущественно же зимой – в свободное от крестьянских работ «по хозяйству» время – ярчане занимаются рыболовством. Река Чадобец изобилует всевозможной рыбой, и ловят ее осенью сетями, а зимой «езами», т.е. перегораживая реку плетнем и в оставленные отверстия вставляя «морды». Первый к верховью артельный «езь» приготовляется целой деревней: — это на случай появления «душницы» (задохнувшейся при первом льде рыбы), ибо тогда достанется каждому пудов по 150-200 за зиму этой рыбы. Дальнейшие «езы» к устью городят тоже маленькими артелями, в каждой по 3-4-5 человек. Пойманную рыбу ярчане просаливают в кадках. Нечего и говорить, что через месяц рыба эта делается порченной и тухлой.
Кроме доходов от собственного труда, ярчане имеют еще значительную выгоду от кочующих в ближней тайге тунгусов. Тунгусы – это самое симпатичное племя из всех диких племен Сибири, настоящие «французы тайги», ловкие, впечатлительные, даже вежливые в обращении. При монгольском некрасивом типе лица, они имеют однако приятную внешность, благодаря прирожденной грации движений охотника-зверолова. Кроме расовых особенностей, их подвижность, как следствие непостоянных занятий, резко их отличает от солидного, неповоротливого земледельца-крестьянина. Вот этих-то тунгусов у крестьян не считается грехом надувать и эксплуатировать беспощадно. Чего крестьянин не позволил бы себе по отношению к своему же брату крестьянину, считается у него позволительным по отношению к иноплеменному тунгусу. Нравственные понятия крестьян не расширились еще настолько, чтобы заключить в рамки собственных человеческих прав людей совершенно другого племени. Давно уже когда-то, на «совете» (сходе), тунгусы были распределены поровну между общественниками. С тех пор они переходят по наследству, из рода в род: неизменный друг-тунгус всегда имеет неизменного друга-русака. Отбивать один у другого тунгусов (а у каждого из них по два-три человека) считается предосудительным и осуждается сходом.
К Рождеству, и раньше несколько – весной, начинается выход тунгусов из леса. Они останавливаются верстах в 20-30 от деревни и распускают на кормежку оленей. Старший в семье тунгус отправляется известить о своем прибытии своего друга-русака. Потом начинаются страшные попойки, так как тунгусы очень падки на водку, чем ярчане и пользуются с корыстной целью. Крестьяне производят со своими «друзьями» мену, снабжая их водкой, мукой, солью, чаем, холстом, сукном, «дабой», ситцами, платками, свинцом, порохом, кремнями и пр. За все это тунгус расплачивается пушниной. Эта мена крайне не выгодна для тунгуса, который не знает ни рыночной цены на пушнины, ни получаемых за нее вещей. Впрочем, в последнее время, как уверяют ярчане, тунгусы как будто стали больше понимать сущность мены. – «Прежде, говорят они, было лучше: дашь ему, сколько хочешь, пороху и свинцу, а он тебе всю свою пушнину». – Но эти жалобы, по-видимому, очень преувеличены. Тунгусы еще до сих пор остаются доверчивыми дикарями, не умеющими сдерживать своих инстинктивных влечений, стремящимися с ребячьей настойчивостью к завладению всякой понравившейся им вещью и совершенно не понимающими обмана. Очевидец рассказывает, напр., следующий случай: «приходит раз тунгус в избу, увидел не большой топорик и взял его в руки. Понравился, по-видимому топор тунгусу: — Согласен? Спрашивает он у мужика. Тот запросил с него двенадцать белок и тунгус заплатил, не сказав ни слова. Топорик стоил 60 коп., а 12 белок стоят от 2 р. 64 к. до 3 р. 24 к.». Редкий ярчанин не имеет таким образом от торга с тунгусами чистого барыша рублей 150-200 в год.
Но как тунгусы, стоящие до сих пор на ступени меновой торговли, основанной на вере, являются беспомощными перед эксплуатирующими их крестьянами, так и последние, в свою очередь, со своим непониманием письменной культуры, создавший чуждый для них общественный, государственный и промышленный строй, непониманием процентов, векселей и долговых обязательств, — являются беспомощными перед людьми, хотя бы только внешним образом усвоившими себе экономический строй «цивилизации». Поэтому, не смотря на все перечисленные нами выше доходы (от земледелья, звероловства, рыболовства и эксплуатации тунгусов), ярчане не в состоянии жить сколько либо сносно и находятся в неоплатном долгу, в кабале у одного из местных кулаков – Василия из Залидеева. Он царит над деревней и соседними с ней, как в Пинчуге над окрестными деревнями – казак Филипп Толстых, а около Рыбного – какой-то Евграф Иванов. Вся Пинчугская волость буквально находится в руках нескольких ничтожных мелочных торговцев, занимающихся продажей вина, торгашеством, скупом пушнины. Первобытное миросозерцание, столь отличное от господствующего, делает ярчан жертвой беззастенчивой эксплуатации, делает их вполне бессильными в борьбе за существование среди условий, в которые из искусно ставят представители господствующей культуры.
Опубликовано 10 ноября 1883 года.