Схема истории Сибирской общины. Часть 1.
I.
От многих наблюдавших сибирскую крестьянскую жизнь можно услышать жалобы на то, что эта жизнь, по своей хаотичности, не поддается никакому обобщению и что каждая сибирская деревня имеет свои обычаи, не имеющие ничего общего с порядками другой. Что касается поземельной общины, то она, кажется, более всего возбуждает множество противоречащих заявлений; так, одни говорят, что община в Сибири сохранилась во всей своей целости; другие утверждают, чо здесь общины вовсе нет, если не считать жалких следов ее! При этом те, и другие наблюдатели приводят в подкрепление своих выводов действительно существующие факты; пишущий эти строки сам находился в таком положении наблюдателя, тщетно старающегося распутаться в массе окружающих его противоречий.
Между тем после тщательного исследования, дело объясняется довольно просто: наблюдатели смешивали общины разных периодов истории, отчего получались противоречия. Если мы возьмем небольшую местность Сибири, если возьмем в этой местности две смежные волости, то мы, все-таки, не имеем никакого права думать, что порядки у всех деревень этой местности одни и те же. Тип общины во всех деревнях действительно один и тот же, но почти каждая деревня переживает иной период истории: одна волость, или одно общество, подвинулась далеко в развитии общинного типа, другая волость меньше, а третья находится еще в том периоде развития, с которого только начиналась история сибиркой поземельной общины; но сам тип общины один и тот же; да и не один тип, но даже путь развития у всех их одинаков.
Цель этой статьи и заключается в том, чтобы наметить путь, пол которому шла история сибирской поземельной общины, и в типические черты, которые характеризуют ее. Вполне верный вообще для сибирской деревни, этот путь будет схемой для каждого данного случая, — схемой, которая и во всех деталях совпадает с порядками данной деревни.
II.
В большей половине Тюкалинского округа, в некоторых волостях Курганского и Ишимского округов Тобольской губ., до сих пор землевладение устроено на праве первого захвата; такое устройство и было началом развития современной нам общины. Каждая волость не знает своих пределов, крестьяне владеют тем, что каждый взял. Ближайшие к деревням угодья поделены по душам, а все остальное пространство вольное. Богатый домохозяин здесь владеет иногда сотней, двумя сотнями десятин, воздвигая на земле заимки, и никто не вмешивается в его владения. Всякий другой домохозяин также пашет землю, рубит лес, косит траву там где он хочет; для этого на облюбованном месте он ставит только знак – право владения над захваченным местом ему обеспечено. Если у третьего домохозяина есть целое стадо скота, то он вправе пасти его по всем полям, незанятым никем под посев или под луга.
Так было и в начале заселения Сибири, с той лишь разницей, что тогда не было нужды делить даже и ближайшие к поселению угодья.
Вскоре после завоевания Зауралья, когда воинственная вольница отхлынула дальше в глубь востока для новых завоеваний, на очищенных уже от туземцев местах стали появляться действительные колонизаторы, земледельцы, пришедшие в новую страну не для воинственных приключений, а ради более свободной работы в свободной стране. Шли они не по одиночке, а целыми группами, хотя часто сбродными; селились также не на отдельных заимках, а целыми поселками, не только ради безопасности от нападений оставшихся туземцев, сколько инстинктивному стремлению жить всюду миром.
Правда, на первых порах колонистам пришлось отстаивать свое существование с оружием в руках, отражая частые нападения инородцев, но, раз последнее были умирены и обессилены, ничто уже не мешало русским пришельцам устроиться по образцу западноевропейских колонистов и основать отдельные, на правах личной собственности заимки; между тем, они селились, все-таки, целыми деревнями и не разбредались в разные стороны. Это и послужило основанием мира в новой стране.
Но, с современной точки зрения, это был довольно странный мир. Каждый член этого мира делал, что только ему хотелось: он распахивал землю, косил траву, рубил лес, ловил рыбу столько и там, сколько и где ему нравилось, не обращая внимания на других людей и как бы совершенно игнорируя их существование. Вмешательства со стороны мира он не встречал, так как владения общины были беспредельны; вмешательства со стороны администрации, если только можно назвать этим именем тогдашний состав власти, также он не встречал, вспоминаемый ей только тогда, когда с него нужно было взыскать «государевы повинности»; столкновения из-за права владения происходили только между отдельными домохозяевами, в том случае, когда два или несколько человек заявляли притязание на одно и то же владение. Но эти столкновения, благодаря обилию и богатству мест владения, едва были серьезны и продолжительны.
Таким образом, ни малейшего ограничения с какой бы то ни было стороны сибирский колонист не встречал, имея полную возможность делать ему что угодно. Это было состояние хаотическое, неопределенное; это было время, когда не было, строго говоря, никакой системы собственности по отношению естественным богатствам; каждый брал из этих богатств столько, сколько он был в силах взять, никого не спрашивая, можно брать или нет.
Тем не менее, мир, как высшая правовая единица, и тогда существовал, и не de jure только, не в инстинктах только людей, а фактически. Вмешивался он по приглашению отдельных споривших членов своих, в иногда, может быть, и без такого приглашения, когда один член совершал над другим явное насилие. Не говоря уже о других сторонах жизни, но даже и чисто поземельные отношения с течением времени требовали иногда вмешательства мира; когда кто-нибудь отнимал у другого уже захваченный последним участок земли, то спор между ними мог решить только мир, во-первых, потому, что никакой другой посреднической власти тогда не было, а, во-вторых, потому что мир обладал реальной силой преобладания целого над частью и нравственной силой общественного мнения. Мир в то время составлял единственную прочную власть, молчаливо признаваемую всеми его членами, и только он один способен был преращать от времени до времени возникшие недоразумения между его членами. Можно также сказать, что он один, крестьянский мир, более всего помог колонизационному развитию и дал возможность быстрого роста и развития русскихпоселений.
Однако, с течением времени, когда население новой страны стало многолюднее, а природные богатства были приведены в известность, недоразумения между отдельными членами мира становились более частыми, и на долю последнего пришлось больше случаев вмешательства в дела своих членов, доводивших спор между собой нередко до кровавых столкновений. Стала все чаще и чаще возникать борьба из-за угодий не только между отдельными домохозяевами одного поселка, но и между разными поселками, жившими по соседству; судя по данным, более близким к нашему времени, борьба между разными соседними поселками велась даже ожесточеннее и более продолжительнее время; во многих деревнях и теперь еще продолжается бесконечная распря из-за земли, причем ни та, ни другая сторона не могут как-нибудь разделиться и продолжают жить враждебными соседями, владея сообща спорными участками.
Надо еще заметить, что в большинстве случаев поземельной едницей был не поселок, а целая группа поселков, составивших впоследствии волость; таким орбазом, границ между поселками не существовало; все поселки, составляющее волость, владели землей не раздельно, между тем, владения волости иногда простирались верст на пятьдесят в диаметре. Не трудно понять тот хаос, который происходил тогда, в особенности при увеличении народонаселения; сталкивались ежду собой члены одного поселка, сталкивались поселки, сталкивались даже волости, ибо и границы волостей представлялись всем довольно смутно.
Дело часто доходило до кровавых драк. Жители известной волости заезжали на землю другой волости – происходила драка, в особенности во время сенокосов; шли стена на стену и дрались чем попало – кольями, литовками, палками.
Одно из удобств при наблюдении сибирской жизни заключается в том, что до самого последнего времени здесь сохранились следы всей истории и всего пути, по которому шла жизнь. Таким образом, столкновения между разными волостями, как остаток старины, и до сего дня существует в некоторых, даже густо населенных, местностях Сибири, например, в южной полосе Тобольской губернии. Несколько лет назад, в Ишимском округе то и дело совершались драки между жителями двух смежных волостей из-за сенокосов, считаемых вольными, не принадлежащими ни одной в отдельности волости. То же самое и теперь происходит из-за некоторых лесных участков, притязания на которые заявляют две волости, или даже сразу несколько волостей.
Характеризуя вкратце этот период сибирского землевладения, продолжающийся в некоторых местностях и до сего дня, мы можем сказать, что тогда не было никаких границ. Вся земля принадлежала всем вообще людям, каждый домохозяин, каждый поселок и каждая волость занимали места, какие им только нравились; границей известного владения служила только невозможность работать дальше известного пространства: невозможно для домохозяина отъехать от места своего жительства на сто верст и приняться за обработку земли, до которой надо ехать два дня, хотя это он и в праве был сделать, потому что этот далекий клочек, как и вся вообще земля, принципиально принадлежал ему также, как ив сем людям; он мог по праву, всеми признаваемому, отъехать от своего дома за сто верст и там распахивать, сеять, косить сено, рубить лес, и, если кто мог прогнать его отсюда колом, то лишь потому, что он не успел занять места первым, а приехал на занятое место.
Таким образом, право первого захвата было единственным регулятором поземельных отношений. Это право абсолютно признавалось всеми; раз такой-то человек занял известный участок, поставив на нем какой-нибудь знак, и участок был уже его, и он мог владеть им, сколько ему хотелось.
Но такой порядок вещей, довольно правильно выполняя свою роль между редким населением, был удобен только в первое время. Затем, когда народа стало больше и когда естественные границы каждого поселка и каждой волости стали обрисовываться яснее, тогда отсутствие границ и безграничная свобода в пользовании землей сделались уже недостаточными для правильности отношений. Все чаще и чаще между волостями стали возникать столкновения, превратившиеся в конце концов в бесконечную распрю; все яснее и яснее обозначались в сознании жителей естественные границы каждой волости.
Тогда начались разделы. Каждая группа деревень, составляющая волость, старалась обособиться от другой группы, оградив себя от других точной гранью, за предел которой никто уже не смел бы переступить с сохой, с косой и с топором. Равность владения и естественные границы всего более способствовали этому стремлению обособиться; для каждой волости было очевидно, что должно было ей принадлежать и что должно было отнести к другим смежным волостям. Когда очевидность эта стала для них ясной, мало по малу появились межи между волостями, проводимые (часто мысленно только) самими крестьянами, или же при посредстве землемеров, если борьба доходила до полнейшего разногласия, и раздел не мог совершиться без постороннего лица.
Землемеры приглашались крестьянами и в тех случаях когда обе волости, решившиеся обособиться, желали возможной точности и равенства в разделе. Впрочем, главной основой раздела служили, все-таки, вышеупомянутые два принципа – давность владения и естественные границы, благодаря чему угодья по волостям распределились неравномерно, не только по качеству, но и по количеству. Когда же впоследствии были посланы казенные землемеры, то им пришлось в большинстве случаев только констатировать совершившиеся факты.
Разделение волостей и было первым шагом на пути определения прав владения. Нечего, кажется, прибавлять, что такое разделение совершилось не везде и в наше время. Кроме того, следцует заметить, что даже и в развитых округах Тобольской губ., с густым населением, то и дело попадаются волости, в которых даже и после раздела существуют вольные земли, ни оной волости в отдельности не принадлежащие и находящиеся в общем пользовании смежных волостей; но о происхождении таких участков мы скажем ниже.
Теперь же надо прибавить что, кроме разделения волостей между собой, первый период характеризуется еще только разделом на каждого домохозяина усадебных земель и огородов; оба эти разряда угодий с первого же дня населения стали наследственной собственностью каждого домовладельца, хотя первоверховное право над ними принадлежало общине, которая передавала их другому хозяину, в случае безвестной отлучки первого, или когда он умирал, не оставляя после себя родных. Во всем остальном пользование огородами и усадьбами было неограниченно.
III.
Право захвата осталось во всей силе, хотя, после раздела волостей, могло практиковать только уже в пределах данной волости. Всякий имел право пользоваться всем, что только было в его волости, он мог отправиться на другой конец волости и, не обращая внимания на неудобства, заехать за тридцать верст от своей деревни и нарубить леса, или покосить травы, где ему понравится; он мог также завладеть участком пахотной земли, лежащим в противоположной стороне, и обработать его, провезя соху с бороной сорок верст; и, если только понравившиеся ему угодья никем не были заняты, то ничто не могло помешать ему выполнить все это.
Так и происходило в действительности. Поселки, составлявшие волости, владели всей землей нераздельно. Пахотные земли распределялись часто так, что один поселок обрабатывал землю, находящуюся у самой околицы другого, отдаленного поселка, а этот в свою очередь, распахивал участки, которые естественным образом примыкали к третьему поселку. Пока население было редкое, а количество земельных угодий было неограниченно, этот порядок не представлял особенных неудобств; но время шло, население умножалось, отношения становились сложными, взаимные недоразумения учащались, закон необходимости вступал в свои права. Как раньше каждая волость обособлялась естественными, неизбежными границами, так теперь каждая деревня притягивала к себе окружающие ее земли; в этом случае каждая деревня походила на ячейку пчелиного сота, которая неизбежным образом принимала известную форму, ограничивая только пространство, действительно ей принадлежащее.
Мало по малу поселок, деревня, село, т.е. община в собственном смысле этого слова, выделяли свои интересы от интересов волости и других деревень, вследствие чего земельно-владельческой единицей постепенно делалась община, пока, наконец, не совершился формально раздел волости на отдельные, самостоятельные общины.
Но, прежде чем это произошло, нужно было много борьбы, споров, драк, продолжающихся и поныне в тех деревнях, которые почему либо не могут развиваться друг с другом. Первые шаги обособления поселков заключались в присвоении ближайших земель каждым поселком; притом разделялись сначала пахотные земли, обработка которых, по своей продолжительности, требует, чтобы они находились вблизи к месту жительства работников; едва ли даже разделение этих земель сопровождалось какими-нибудь несогласиями, потому что принадлежность их к каждому поселку очевидна была для всех. Но не так легко разделялись земли отдаленные, принадлежность которых к данной общине могла быть оспариваема; что касается лесов, лугов, рыбных вод и пр., то присвоение их отдельным общинами могло только совершиться путем насилия.
Представим себе следующий, то и дело встречающийся до последнего времени, случай. Один из соседних поселков имеет в естественной своей границе хороший, ценный лес, а другой имеет, тоже в естественной своей черте, хорошие луга. До раздела обе общины пользовались этими угодьями сообща, соблюдая полное равенство; но, когда настала пора дл обеих общин разделиться, то ни та, ни другая не желала упустить права пользоваться угодьями общими; одна не хотела лишиться леса, а другая лугов. Все остальные земли они разделили, а луга и лес так и остались в общем пользовании.
Как бы то ни было, но раздел волости на общины самостоятельные сделался, в многолюдных округах Сибири, неизбежным, настоятельно желаемым всеми, и он совершился. Инициатива этого дела принадлежала самим крестьянам; сами крестьяне на свой счет нанимали землемеров и делили землю. И только в случае полнейшего разногласия между деревнями, когда без постороннего посредника они не в состоянии были разделиться, дело доходило до администрации, которая и посылала казенных землемеров. Многим общинам удалось окончательно разделиться.
Этим и закончился второй период истории сибирской общины; никто не станет сомневаться в важности этого народного акта: община, разделом волости на обособленные деревни, возвратила себе верховные права, до этого времени не находившие себе приложения, благодаря господству системы захвата. Уже и разделом между волостями захват, как выражение индивидуалистического принципа, был ограничен, но волость, все-таки была единицей искусственной, удобной для административных целей; волость как община, была созданием неуклюжим и бессильным; только разделением волости на обособленные деревни община стала полной распорядительницей в делах своих членов.
К этому же времени относится раздел в самой общине именно раздел ближайших к деревни земель по душам.
IV.
Теперь, после обособления деревень, сделавшихся собственниками лежащих вокруг них земель, система захвата осталась только в границе каждой деревни; но и здесь, в этих тесных пределах, она была так строго оформлена и регулирована властью мира, что решительно утратила первобытный свой вид, когда каждый руководился только личными соображениями и желаниями.
Теперь захват сводился к следующему.
Во владениях каждой деревни всегда находились участки, известные, по местной терминологии, под именем «вольных земель». Эти вольные земли часто были общей собственностью двух или нескольких волостей, двух или нескольких общин-деревень, и заключали в себе не один какой либо род угодий, но все роды земельных богатств – леса, сенокосы, пашни, озера, болота. Род угодий обуславливал способ пользования ими. Земли, годные под пашню, обыкновенно лежали пустырями, пока не приходила нужда в них, — нужда, сказавшаяся только в самое последнее время; но косить на них траву каждый мог, когда и сколько хотел. Леса от времени до времени подвергались вырубке, заранее определенной общим согласием волостей, или деревень. Луга (и степи) скашивались в заранее назначенный день, причем каждый участник косил столько, сколько был в силах; впрочем, о порядке этого оригинального сенокоса скажем ниже.
Читатель, наверное спросит, каким образом остались «вольные земли» после раздела на волости и деревни? Происхождение их неодинаково. Одни земли собственно принадлежат казне; но только казна не вмешивается в них, часто даже не подозревая их существования; если уже леса только в последнее время стали охраняться с некоторой тщательностью, то степи и земли никогда не ценились; нарезав волостям и деревням землю, казна просто забыла, что за вычетом этой нарезки еще что-то такое осталось… Иногда же казна и знала о существовании участков, ей принадлежащих, но, все-таки, не присваивала их фактически, по невозможности казенной эксплуатации их, вследствие обилия земель. Другие вольные земли образовались вследствие злоупотреблений землемеров при нарезке; крестьяне сами, при разделении на волости и деревни, подкупали землемеров, и последние, нарезав нормальное пространство, оставляли в тоже время в границе нарезанного известный клин, более или менее обширный, более или менее ценный, клин, который, в самом деле, после этого казался никому не принадлежащим. Что касается вольных земель, находящихся в пределах самой общины-деревни, то происхождение их отчасти также объясняется злоупотреблениями землемеров, подкупаемых крестьянами одной общины в ущерб другой, большей же частью тем, что при сравнительном обилии земли каждая деревня владеет участками, до последнего времени являвшимися ненужными.
Таким образом, нельзя смешивать вольные земли с общими; первые или принадлежат казне, которая их знать не хочет, или общине, которая их пока не эксплуатирует; общие же земли образовались, как мы выше говорили, вследствие того, что крестьяне двух волостей или двух деревень сочли невыгодным, невозможным из разделить.
Итак, к чему же свелся захват после разделения на волости и общины? Он почти прекратил свое существование. Общие и вольные земли теперь уже строго охраняются их совладельцами, никому не полагается запрета, если он нарубит воз дров, накосит воз травы, наловит рыбы на вольном или общем участке, но вздумай он воспользоваться большим – ему этого не позволят; между тем только такое пользование и сохранилось, как остаток от первобытного захвата. Во все остальные случаи землепользования мало по малу введен известный порядок. Земли, годные под пашни, редко входят в круг эксплуатации, за неимением нужд в них, и недалеко то время, когда они поделятся по отдельным общинам. Леса, правда, вырубаются с беспечностью, свойственной каждому русскому человеку, но они часто делятся поровну, и рубка их совершается в назначенное всеми совладельцами время; при дальнейшем развитии, они также, в конце концов, поделятся по общинам, если только что либо от них останется к тому времени. Сенокосные места эксплуатируются по довольно оригинальному способу; выработался целый ритуал пользования вольными и общими лугами, хотя этот ритуал свойственен не одной Сибири, а и некоторым русским областям, как, например, Уральской казачьей области.
Происходит сенокос таким образом. Оповещается всем домохозяевам известный день, когда все должны выезжать для захвата себе места сенокоса на вольной земле. Тогда все начинают приготовляться – починяют телеги, оттачивают косы, кормят лошадей, выбирая для этого лучших, более быстрых по ходу, сами одеваются и почти не спят в ночь накануне назначенного дня. Затем, чуть свет поспешно собираются и скачут на место сенокоса, скачут, кто как может – в телеге, верхом, по одиночке, или целыми семьями, стараясь поспеть раньше на место. Прискакав на место, каждый бросается к облюбованному участку и начинает косой закашивать круг, какой только успеет захватить прокосом. Нанимать для этого рабочих не дозволяется; каждый дом имеет право закашивать только собственными членами, притом только теми, которые являются плательщиками повинностей. Когда закос сделан, все едут по домам; дележ совершен: закошенное работником место принадлежит ему уже бесспорно.
Этот день вызывал постоянные распри, доходившие до драк, в особенности, если вольная земля была общей между несколькими деревнями; стоило только одной деревне позволить себе какую-нибудь неправильность в этом ритуале, или просто одна деревня прискакала раньше другой, а эта другая, опоздавшая, возмутилась этим – и драка готова, причем дело доходило до кос икольев. Еще чаще случаи, когда сталкиваются два работника, закашивающие круг по близости друг от друга. Все эти неприятности в самих крестьянах возбуждают порицание, так что желание разделить вольные земли, ради более правильного и спокойного отправления косьбы, является всеобщим в густо населенных местах, хотя в большинстве случаев раздел невозможен, так как земля на самом деле казенная.
Последнее убежище системы захвата – заимка. Этому термину придавали до сих пор какое-то особенное значение; явление это старались эксплуатировать в пользу частного землевладения те наблюдатели, которые говорили о предмете совершенно незнакомом. На сколько такое заключение оказалось ошибочным, а такое старание безуспешным – это увидит сам читатель.
Словом «заимка» сибиряки называют безразлично всякого рода отдельное хозяйство, — устроено ли оно на земле казенной я арендной платой, или на земле городской, сданной в аренду, или на земле частной с правом личной собственности, или же, наконец, на земле общинной. Достаточно купцу или мещанину города в ста саженях от городских строений поставить мыловаренный завод с каким-нибудь жильем для себя и рабочих – и место это уже называется заимкой. Если другой человек возьмет в аренду у казны какой-нибудь участок земли и поставит на нем хозяйство – место это также идет в число заимок. В местной администрации возникало от времени до времени стремление насадить в Сибири частное землевладение, и хотя это стремление постоянно и неумолимо терпело крушение, но в некоторых немногих местах удалось таки раздать часть казенной земли по рукам на правах личной собственности, — сибиряки и этот род владения называют заимкой. Заимкой же называется и крестьянская избушка, выстроенная вдали от деревни на мирской земле и обитаемая хозяином ее во время лета. К предмету нашего исследования относится только этот последний вид заимки.
Когда места были еще дикие и пустые, а обработка полей совершалась часто вдали от деревни, заимки строились чуть не каждым крестьянином. Работник не мог каждый день приезжать домой с далекого поля, иначе он все время убил бы на переезд. Поэтому он подолгу жил на месте работы, в продолжение недель не видя своего дома. Но ему надо было укрыться от непогоды и дать отдых лошадям, искусанным оводом и комарами; он не мог целый месяц есть черствый хлеб, не имея возможности сварить горячую пищу; он часто приезжал всей семьей в это безлюдное, далекое от всякого жилья поле, а в этой семье часто были маленькие дети, которым нужен был приют во время внезапных и суровых перемен жестокого сибирского климата. Между тем лес был под руками – и работник строил избушку, или землянку, ставил навес для скота, выкапывал яму, для хранения провизии, окружая все это первобытное устройство загородью из жердей. И все это он называл заимкой. Там он жил в рабочее время летом; там он косил траву, пахал, жал, рубил лес на дрова, нередко обмолачивал хлеб; иногда туда же пригонял и всю и всю свою скотину пастись под присмотром малолетних членов семейства. Заимка – это была, так сказать, земледельческая мастерская, стоявшая вне дома производителя; это было кочевье землепашца. Проходила рабочая пора – и владелец заимки, со всем своим хозяйством и семьей, возвращался в свою деревню.
В первый и второй период состояния сибирской общины заимка играла очень важную роль; она не только давала удобство для земледелия, но и в систему землевладения вносила известный порядок. Занимая места, работники-крестьяне переставали искать других мест; занимая эти места надолго, пожизненно, члены волости тем самым прекращали постоянную смуту при поисках за участками. А продолжительность владения заимкой в самом деле была замечательна; никем не оспариваема, заимка не только пожизненно оставалась за основателем ее, но нередко переходила из поколения в поколение.
Количество земли, принадлежащее каждой заимке, никем, конечно, не ограничивалось; были заимки с несколькими десятинами, но были и такие заимки, где обрабатывалось по сто и двести десятин: это обуславливалось единственно рабочими силами владельца: кто сколько мог захватить и обработать, то тем ивладел.
Таким образом, все условия системы заимок носили на себе, по видимому, характер частного землевладения; по крайней мере, все клонилось к выгоде обособления, индивидуализации личности: абсолютное право захвата, никем неоспариваемое, неограниченное пользование захваченным местом во времени и пространстве. Какой выгодный исторический момент для основания частного землевладения! Между тем момент этот прошел бесследно, не оставив в настоящее время ни малейшей надежды частному землевладению. Вероятно, самое цветущее время заимки можно отнести к первым двум периодам, продолжавшимся приблизительно около двух сот лет; очевидно, что этого времени совершенно достаточно было для того, чтобы колонисты воспитались на праве частного землевладения, и если бы в русском народе, поселившимся в новой стране, были инстинкты и желания к созданию частного владения, то это последнее имело слишком много благоприятных условий и слишком много времени для своего утверждения на новой почве; если же оно не утвердилось, значит, колонисты не имели ни малейшей привязанности к нему.
Когда произошел раздел между волостями, система заимок еще сильно была распространена, потому что на таком огромном пространстве, как сибирская волость, каждый имел еще много свободы в праве и способе землевладения; но с разделением волости и общины, заимка сделалась уже жалким остатком старины. В границе общины, на дальних ее полях продолжали еще строится заимки, но этот обычай уже не имел прежней формы необходимости. Замечательно, что верховное право общины над всеми заимками, находящимися в черте ее владений, не оспаривалось; самые влиятельные, богатые члены общины, владея заимками, не изъявляли никакого притязания на присвоение участков, основывая продолжительность владения лишь на послаблении к ним общины; словом, решительно никому не приходило в голову выделиться из мира в качестве частного землевладельца; так что постепенное исчезновение заимки, на ряду с другими формами захвата, не сопровождалась борьбой, какой можно было бы ожидать.
Благодаря этому, четвертый период подошел совершенно нечувствительно и без всяких осложнений.
Опубликовано в 1886 году.