О рунических письменах в Минусинском крае. Часть 2.
Но к решению вопроса о сходстве «рунических» письмен Минусинского края с европейскими есть возможность подойти еще ближе. Если, согласно приведенному в своем месте свидетельству китайских летописей и мнению многих ориенталистов (о. Иакинфа, Клапрота, А. Ремюза, Риттера), допустить принять пока хотя бездоказательно, что с первых веков нашей эры обитателями Минусинского края были именно Хагасы (это предположение рассмотрим обстоятельнее в последствии, — при общем обзоре доисторических памятников этого края и географического распределения народов, населявших в древние времена Среднюю и Северную Азию): то мнение о предполагаемом учеными сходстве «рунических» письмен Минусинского края с европейскими и о возможности этого сходства, действительно, приобретает еще большее подтверждение и вероятие.
Говоря о различных родах письма, употреблявшихся у народов Средней и Северной Азии в разные времена, мы видели, что у хагасов тоже было письмо, но какое? – За решением этого вопроса нужно обратиться к истории сношений хагасов с другими народами.
Из предыдущего нам известно, что хагасы находились некоторое время в зависимости от дулгасцев (тукюэсцев). Из китайских летописей узнаем далее, — что дулгаский дом выдавал своих дочерей за хагасских старейшин; что дулгасцев было уже письмо настоящее, «похоже на письмо народа ху», т.е. тюрков, а также афганистанцев и аравитян, по замечанию о. Иакинфа; что у них были в употреблении могильные камни, как у древних обитателей Минусинского края (хагасов), с описанием жизни похороненного, конечно, посредством письма, не фигурного только, но и буквенного, бывшего у них в употреблении, что доказывается надписями на утесах, открытыми в недавнее время на местах жительства дулгасцев (По свидетельству Гуляева, в Киргизской степи, на береговых утесах р. Чуи (впадающей в Сырь-Дарью), находятся изображения человеческих фигур; «при карчинах высечены надписи», объясняющие, вероятно, содержание изображений; но, к сожалению, ничего не сказано об этом г. Гуляевым, что это за надписи). Нам не известны эти письмена; но Риттер и Эйвальд в письменах, употребляемых дулгасцами именно на печатях (тамгах), предполагают сходство с «руническими» письменами Минусинского края, а в тех и других – с европейскими. Именно, по поводу слов китайского летописца о том, что у дулгасцев, вместо предписания на бумаге, употреблялась стрела с золотым копьецом и вощаной печатью (ср. Сведения о народах Средней Азии о. Иакинфа, ч. 1. Стр. 269), Риттер замечает: «на сей последней, вероятно, были изображаемы те же знаки, в которых уже Тихзен на надписях енисейских памятников, а также А. Ремюза и Клапрот признали письмо, подобное северным рунам, как это ясно следует и зтаблицы Гримма».
Видели далее, что хагасы находились потом (758-844 г.) в зависимости от уйгуров (ойхоров, хой-хэ), и в период зависимости от уйгуров китайский летописец сами из письмена, равно как и язык, признает «совершенно сходным» с письменами и языком победителей. При официальных сношениях с Китаем, как не без основания догадывается о. Иакинф, хагасы могли употреблять уйгурский язык и письмо, — язык и письмо победителей, как известные китайцам; но в обыденной жизни, в кругу своих домашних, частных интересов, каковы напр. надписи на могильных камнях, распоряжения начальства, порубежные знаки и т.п., у них могло быть и свое собственное письмо, как, без сомнения, был и свой язык. Это письмо, может быть, и есть то самое, какое мы видим на камнях в Минусинском крае. Или, быть может, и уйгурское (ойхорское) письмо в начале своего развития, прежде чем оно приняло, по образу письма китайского, направление отвесное, какое видим и в происшедшем от него (уйгурского) монгольском, имело направление горизонтальное, т.е. такое, какое, по мнению ориенталистов, имеют наши рунические надписи, и даже, быть может, было сходно с ним. Ведь же неизвестно древнейшее письмо уйгурское: ныне известная уйгурщина изобретена в X-XII в., во времена влдычества уйгуров в В. Туркестане; несомненные памятники этого письма относятся к более позднему времени, — ко временам чингизидов. Если известное уйгурское письмо есть изобретение более позднее, то, в VII и IX в. письмо хагасов ни как не могло походить на него, а это прямо приводит к мысли, что письмо уйгуров, во времена господства их над хагасами, было какое-то другое, повторяем, может быть, похожее на рассматриваемое «руническое» письмо. Миллер, предполагавший влияние на уйгурскую грамоту сирийских несториан, не без основания неизвестные (рунические) надписи на камнях и статуях (каменных бабах) западной стороны Енисея считал за памятники письма уйгурского. А. Ремюза, говоря о влиянии сирийских христианских миссионеров на письмена народов Средней Азии (о чем подробнее сказано выше), присовокупляет: «Надпись на камне, найденном в Си- он-фу» (VII ст.), представляет черты, подобные «странгело» (сиро-халдейскому письму); но в достоверности это памятника (хотя по нашему мнению и без основания), сомневаются. И так, особенно желать должно, чтобы в Татарии найдены были другие этого рода, но древнейшие и достоверные надписи; они дали бы нам возможность рассеять мрак, доселе покрывающий начало уйгуревой, или монгольской азбуки. Мы узнали бы, что заимствовала она от сириян, и какие изменения произвели в ней первые татарские народы, принявшие употребление ее; мы имели бы сведения, было ли в самом начале дано ей отвесное направление, и употреблялась ли она в письме других наречий, кроме туркского и монгольского. Наконец какой-нибудь памятник, представляя нам письмо сиро-татарское, бывшее в употреблении до времен Чингис-хана, совершенно уничтожил бы все сомнения, возникшие в новейшее время касательно того, что уйгурская азбука древнее монгольской». Рассматриваемые нами рунические письмена, может быть, и есть те древнейшие уйгурские, которых желает Ремюза, хотя и говорит о рунах минусинских, как видела выше, вообще не решительно и уклончиво. Если бы можно было сравнить наши рунические письмена с сирийскими на упомянутом несторианском памятнике в Китае, то решительнее можно было бы говорить о сходстве или несходстве из с сирийскими и степени влияния на них этих последних.
Было бы похоже первоначальное уйгурское письмо на наши руны, или нет, действительно ли походили на них и письмена дулгасцев, или были отличны от них, — решительно говорить об этом не имеет оснований; но как бы то ни было, по мнению всех ориенталистов и ученых. Касавшихся вопроса о письменах хагасов, им именно принадлежат рассматриваемые лапидарные надписи, и рунические письмена, на них находящиеся, суть письмена именно хагасские. Так, основываясь на приведенных у Клапрота Страленберговых рисунках, исследуемых письмен Минусинского края, Риттер нисколько не сомневался признавать их именно за хагасские. Клапрот, видевший памятники этого письма сам в действительности, также нисколько не сомневается в том, что это – настоящие древние письмена собственно хагасские, как не сомневается и в сходстве их с греко-славянскими. Он говорит: «У нас хотя и представляют хагасов народом, склонным к грабежу, с законами и нравами жестокими; однако, кажется, он не был совершенно чужд известной цивилизации, как можно убедиться в этом из фактов, представленных у Висдалу. Но особенно удивительно то, что Хагасы имели свою письменность, общую с хой-ху. Жаль, что китайские писатели не дают нам никаких подробностей касательно букв хагасов, или киргизов; но я думаю, что мы их открыли в надписях (разумеет Страленберговские) южной Сибири между Обью и Енисеем, в стране, где жили восточные киргизы с Р. Х. до начала XVIII ст.: ибо какому то народу можно усвоять эти надписи, как не тому, в отечестве которого они находятся?! Единственное препятствие и препятствие правдоподобное, которое можно противопоставить этой догадке, — это форма букв, не имеющая ничего азиатского. Однако, я не вижу причины, почему бы письмена киргизов не могли произойти от алфавитной системы европейской так как письмена монголов и маньчжуров, царящих и царивших в Китае и на берегах Восточного океана, имеют же ведь начало из Сирии и с берегов Средиземного моря. Основываясь на филологических данных, Клапрот считает хагасов даже народом индогерманского происхождения, только смешавшимся с господствующим туркским племенем и переменившим свой родной язык на туркский. При этом Риттер замечает, на основании многих примеров, что между соседними племенами весьма часто происходили браки, и что такие смешивания, при которых одна часть народа утрачивает свой родной язык, нередки в Средней Азии (так, напр., было с теленгутами, с западными киргизами, коих первоначальный туркский язык принял в себя столько калмыцкий слов, что уже Рашид-Элдин и Абулгази причисляли их к ойротам (Элётам), а Аделунг превратил их язык в самостоятельный монголо-татарский, что уже было опровергнуто А. Ремюза).
Впрочем, если обратиться к китайским летописям, то и помимо филологических соображений, помимо предполагаемого племенного сродства хагасов с народами индогерманскими, можно точнее определить не только возможность сходства рассматриваемых нами письмен их с письменами европейскими, но и указать путь, каким эти заимствования могли происходить; приблизительно даже определить время, когда были у хагасов в употреблении эти письмена.
Более точные и подробные сведения китайских летописей о хагасах относятся ко времени царствования в Китае династии Тхань (Т’ань, или просто Тань, с 618-907), — ко времени непосредственных сношений из с Серединным государством. Первое посольство от хагасов в Китай с местными произведениями отправлено было в 648 г., когда и их соседи притеснили – ослабевшие ойхоры – покорились династии Тхань, до этого времени, говорит китайский летописец, хагасы никогда не имели сношений с Серединным государством. До 759 г., когда хагасы были покорены ойхорами и сношения прекратились, таких посольств в течении 110 лет было восемь. Через 82 года, — в 841 г., по ослаблении власти ойхоров над хагасами, эти сношения возобновились. Китайский двор всегда принимал ласково отдаленных своих данников, — хагасов, помня сродство с собой их владетелей (первый владетель их был китайский полководец Ли-линь), а главное, как справедливо замечает Риттер, чтоб найти себе в них хорошую опору в тылу опасных для Китая хой-ху (ойхоров, уйгуров), по известной китайской политике; но на этот раз (в 841 г.) он принял данников особенно ласково и радушно: приказал одному сановнику отправиться в хагаское государство – обласкать двор, составить через переводчиков описание гор, рек и народных обычаев страны; составить за прошлое время летопись; написать портрет их тогдашнего ажо (государя), для показа будущим векам, — внести имя его в царскую родословную, как происходящего от одного рода с царствующим в Китае домом. Эти возобновившиеся сношения продолжались 32 года, до 873 года. Историю хагасов во время династии Тхань о. Иакинф заключает словами: «впоследствии были ли посольства и были ли даваны и жалованные грамоты, — историки не вели записок». X век был век могущества хагасов и господства их над ойхорами; потом покоренные им орды мало по малу опять приобретают свою независимость: новый самостоятельный род уйгурских царей возник снова под покровительством китайцев; далее в Средней Азии выступают на сцену Кидани, Гини, а наконец, чингизиды покоряют все племена и царства – и сам Китай: хагасы в это время, как видели, снова появляются в китайских летописях под именем ки-ли-ки-цзы (киргизов).
Из китайской летописи о хагасах, веденной при династии Тхань, в период из сношений с Китаем, мы довольно подробно узнаем о сношениях их и с другими народами, кроме китайцев и ойхоров. Здесь мы читаем: «женщины хагасские носят платье из шерстяных и шелковых материй, которые они получают из Ан-си, Вей-тихин и Дахя». В другом месте: «сие (хагасское) государство было всегда в дружественных связях с Даши, Туфанью и Гэлоу». Если мы, согласно географическому определению этих стран Риттером и о. Иакинфом, примем Вей-тихин (бей-дин) за Урумчи, Гэлоу, по указанию о. Иакинфа, будем искать в Тарбагатае и по берегам Иртыша, или даже в Кашгаре, как того желает Риттер; если туфаньцев примем за тибетцев и предположим, что Дахя, или Даши занимало Кабулистан и часть нынешней Бухары, Ан-си – есть нынешняя Куча (к востоку от Аксу), как думает Риттер или, согласно указаниям о. Иакинфа по китайским источникам, предположим, что эта Ан-си занимала земли, лежащие от западного Туркестана и Бухары на юго-запад до Китайского моря, т.е. Хиву и всю северную половину восточной и западной Персии («Это есть древнее парезнское государство», прибавляет о. Иакинф. В другом месте: «государство Ан-си занимало земли восточной Персии и пр. Здесь должно заметить, что слово Ан-си несколько созвучно с Фарси») и заметим при этом, что жители этой страны (Ан-си), как свидетельствуют китайские летописи, всели обширную торговлю и сухим и водным путем, писали, «на пергаменте, поперечными строками», а не как китайцы – сверху вниз; если, наконец, прибавим, что кажется, не чужды были им сношения и с аравитянами, как желает Риттер (хотя в китайских летописях ясно о них не упоминается, если не разуметь их под именем Дахя), и даже с хазарами, обитавшими в пределах нынешней юго-западной России, как думает Клапрот, а может быть, и с готами, их соседями: — то окажется что сношения хагасов на юг и юго-запад простирались очень далеко. Не естественно предполагать, чтоб эти сношения с народами более образованными (культурными) остались для них без всяких последствий, не зародили с них начатков цивилизаций. «Эти начатки цивилизации, говорит Риттер, — не лишены интереса, и может быть, даже остались не совершенно без последствий, хотя в сибирских летописях русские казаки и представляют их (киргизов XVII в.) самыми невежественными из враждебных им племен.
Мы можем предположить далее, что эти сношения не остались без влияния и на их письменность в частности. Для нас в этом отношении особенно важно должно быть влияние на их письмо письмен европейских (древнегреческих, рунических, готских и даже славянских); потому что, по мнению всех ученых, разбиравших, хотя и безуспешно, минусинские «рунические» надписи, с ними именно усматривается разительное сходство. Как ни странно с первого раза подобное предложение; но если принять во внимание далекое распространение сношений хагасов; если расширить эти сношения даже до юго-восточных пределов нынешней России, как делает то Клапрот, то это предложение не заключает в себе ничего невероятного, а сходство их письмен с европейскими ничего невозможного.
Готфы – северо-восточные германцы, жившие в соседстве литовско-славянского племени, первоначально на Висле, в Померании и в некоторых областях Скандинавии, где до сих пор их память сохранилась в названиях острова Готланд и шведских провинций Остготланд и Вестгогланд. Еще до Р.Х. начались их переселения от Балтийского к Черному морю; но исторические известия о появлении готов в южных пределах нынешней России, именно, в Тавриде, относятся к началу второй половины III в. по Р.Х., когда они занимали юго-западную часть Таврического полуострова. Нашествием гуннов, некоторая часть их была вытеснена, из этого нового места их жительства через низовья Дуная в Мисию; оставшиеся в последствии (в XVI и XVII ст.) смешались с греками и татарами. Между готами в IV в. действует арианский сп. Ульфила (ук. 383), проповедует Евангелие, изобретает для низ готскую азбуку, состоящую из 25 букв, взявши в основание своего изобретения греческую азбуку и отчасти – употребительные у них древнегерманские рунические письмена, и переводит евангелие на готский язык. В VII ст. соседями готов являются хазары, овладевшие восточными и северными равнинами Тавриды и поставившие готов себе в зависимость; но власть пришельцев завоевателей ограничилась, одной данью, как на Руси власть монголов, не касаясь ни национальности, ни веры, ни языка. В подтверждение этого, можно указать на свидетельство немецкого писателя Валафрида Страбона, относящееся к IX в., — о том, что в это время у крымских готов богослужебным языком оставался еще их язык родной, готский. Именно, он говорит: «я слышал от верных братий, что у некоторых скифских племен, преимущественно у томитян, и до сего времени отправляется богослужение на их собственном языке». Что здесь под именем «скифов» разумеются готы, согласны все, касающиеся этого предмета; а «томитяне» суть готы так называемой «Малой Скифии» (Дорбуджи), где в последние годы жизни своей пребывалеп. Ульфила. Свидетельство Валафрида Страбона гармонирует с одной заметкой в житии преп. Кирилла, просветителя славян, — о том, что преподобный на пути из Херсона у хазарам в 857 г. «обретите евангелие и псалтырь рушными (славянскими) письмены писано и человека обрете глаголющее тою беседой». По мнению многих ученых, это был именно готский перевод евангелия и псалтыря. Готские письмена десь названы «русскими», или, точнее говоря, славянскими, потому, как думают (напр. г. Платонов, Фаларет, еп. Черниговский), что их читал и объяснял русский человек; но ближе к истине думать, что они так названы на основании сходства: готские, равно как и первоначальные славянские, весьма похожи были в начале на греческие, — свой прототип; и потому готские, как сходные со славянскими, легко могли быть названы славянскими, или что тоже – русскими. Время, о котором идет речь, есть время могущества хагасов и их наиболее обширных сношений; и если эти сношения действительно простирались до южных пределов России, то заимствование ими письмен у готов, сходство их письмен с готскими, с руническими, у готов употреблявшимися, а также и с греческими, не заключает ничего невероятного и невозможного.
Путем этих сношений может быть объяснимо и сходство их с древнеславянскими в частности. Для объяснения этого, воспользуемся исследованием Гильфердинга о путешествии Кирилла и Мефодия в землю Хазарскую в 858 г. Выходя из тех соображений, что православная Византия для проповеди христианства всегда употребляет язык, народу понятный, и что Кирилл и Мефодий, как наверно должно думать, не знали наречия хазар, — народа тюркской расы, исследователь ставит вопрос: кким же образом Кирилл и Мефодий годились для миссии к кагану хазарскому и его подданным? И основываясь на свидетельстве летописи под 589 г. о том, что хазары брали дань с полян, северян, вятичей и даже радимичей, заключаем, что в царстве хана хазарского славяне составляли стихию весьма значимую. Вот, стало быть, посредствующее звено между обоими государствами (византийским и хазарским), элемент славянский; вот язык, на котором византийский миссионер мог проповедовать евангелие при дворе хана хазарского и между его подданными; вот, наконец, почему для миссии к хазарам были выбраны люди посвятившие сябя собственно, обращению славян, — люди, которые несли с собой славянские письмена и славянский перевод евангелия. Иначе эта миссия казалась бы бесполезной. Это исследователю, между прочим, дает основание предполагать, что и само изобретение славянских письмен было раньше путешествия миссионеров в Хазарию, т.е. раньше 585 г. и именно, в 855 г.; ибо это путешествие непременно предполагает, что Кирилл и Мефодий сделались уже известными в Константинополе попыткой передать учение христианское на славянском языке. Во всяком случае он считает несомненным, что Кирилл и Мефодий посланы были в Хазарию не только как знатоки христианского богословия вообще (таких в Византии было много), а именно как люди, специально приготовившиеся к деятельности миссионеров между славянами. Хазарская миссия не была, следовательно, посторонним эпизодом в жизни апостолов славянских: официально назначенная для кагана и степной туркской орды, она в сущности опиралась на славянскую стихию, подвластную орде. О результатах этой миссии Гильфердинг того мнения, что собственно при дворе кагана и у его степняков – татар успех был не велик: они, по прежнему, остались частью иудеями, частью магометанами; но между другой часть его подданных, — между славянами, слышавшими проповедь на родном языке, он, по всей вероятности, был гораздо значительнее. Не даром упорно держалось на Руси мнение, что Кирилл изобрел грамоту для русских («рушные письмена»), что он на русский язык переложил священные книги. Основание этого мнения, очевидно, то, что, Кирилл в это именно путешествие положил начало христианскому просвещению между теми славянами, которые несколько лет спустя стали называться Русью. Итак, если именно славянская стихия в державе хана хазарского обуславливала миссию Кирилла и Мефодия в этот далекий край; если они шли туда уже с изображенными для славян вообще письменами: то отсюда следует, что славяне русские до торжественного обращения в христианство могли познакомиться с ними; что эти е письмена, с некоторыми, положим, изменениями или без них, проповедники могли передать хазарам, или хазары сами потом могли заимствовать их у славян-подданных, или другие проповедники могли воспользоваться или для проповеди между туркскими племенами. Как бы то ни было, но если считать не подлежащими сомнению факты – распространение сношений хагасов до юго-восточных пределов нынешней России – до Хазарии, а изобретение славянской азбуки до путешествия Кирила и Мефодия в Хазарию; то сходство письмен на памятниках Минусинского края в частности с древнеславянскими тоже не заключает в себе ничего не возможного и невероятного. Этим именно путем объясняет Клапрот бросающееся в глаза сходство минусинских «рунических» письмен с славянскими. Он говорит: «так как киргизы (хагасы) имели весьма продолжительные торговые сношения с Западом, то ничего не мешает принять, что они от сюда могли получить и письменность, и может быть, собственно от хазар. Они (хазары) в течении многих веков господствовали на Волге и Дону и были почти всегда в дружественных сношениях с константинопольским двором». Предполагая изобретение для славянских племен азбуки после путешествия греческих миссионеров-братьев в Хазарию, Клапрот думает даже, что они, может быть, еще раньше этого составляли азбуку собственно для хазар, подобною позднейшему изобретению. «Вероятно, — продолжает Клапрот, — что Кирилл прежде того (изобретения азбуки для болгар и моравов) сослужил подобную же службу и хазарам, дав им письмена, соответственные звукам их языка, и может быть, один из этих алфавитов (славянский) есть только видоизменение другого (хазарского). Если бы этот факт можно было доказать, то нисколько не удивительно было бы встретить у киргизов и хой-ху буквы, которые представляют так много сходства с европейским и главным образом с алфавитом славянским; потому что именно этих букв замечают большое количество в сибирских надписях». Наконец, по его мнению, с распространением между хазарами религии мухамеданской, это древнейшее письмо было вытеснено системой письма арабского, ясных следов которого впрочем здесь пока не найдено, а есть одни неопределенные и сомнительные намеки на него. В подтверждение свидетельств ориенталиста, припомним надпись на Донце, около Славянска, схожую, по свидетельству Роммеля, с подобными надписями Минусинского края: Донец и Славянск находились в пределах древней Хазарии, и эта надпись, может быть, — времен владычество здесь хазар, принадлежащая или им самим, или их подданным-славянам. Заметим, наконец, что усвоение народом менее цивилизованным письмен народа грамотного и принаровление их к собственным звукам знаками (буквами), пожалуй, и сама форма этих знаков; но выговариваются эти знаки совершенно иначе. Примеры такого заимствования Тайлор находит у племен африканских и американских, видевших европейские буквы в книгах миссионеров и воспользовавшихся им совершенно по своему, с изменением названия букв и выговора их. Тоже явление можно заметить в азбуке, изобретенной в 1375 г. св. Стефаном для зырян, где буквы европейских алфавитов имеют название и произношение отличные (напр. Д – коке, h – о, Н – у, J – цю, З – чоры, Z –ю и пр.). Если подобный способ заимствования предположить в письменах хагасских, то дешифровка их должна представлять двойную и даже тройную трудность. Неудивительно что все попытки прочтения их доныне оставались безуспешными, при всем сходстве этих письмен с алфавитами известными.
Если принять во внимание китайский знак на пайзе (тамге) Минусинского края с загадочными письменами, который Клапрот читает «тхай»; то, кажется, можно приблизительно определить и время, когда употреблялись у хагасов эти письмена. Или, по крайней мере, время происхождения этого пайзе. Это будет вторая половина VII в., первая VIII в. и средина (841-873 г.) IXв., — время сношений их с Китаем при Танской династии, прерванное на 80 лет ойхорами. По обычаю своему, китайский двор не только своим чиновникам, но и данникам своим давал грамоты, печати, медали (пайзе, тамги), как знаки благоволения и полномочия. В самом названии этих знаков тамгами, по догадке г. Васильева, может быть, сохраняется память о Танской династии, которая раздавала всем вассальным владетелям Азии печати, чтобы знать, с кем следует иметь дело, когда они явятся или пришлют от себя кого либо. Так, в 40-х годах IX ст. (в 844-845) китайским ханом Танской династии Вуцзун дана грамота одному хагасскому владетелю которой пожалован был ему титул: Цзунь-инь Хюнь-ву Чен-мин Хан. В 847 г. жалованных хагасский владетель умер: его приемнику китайский хан той же династии Да-чжун пожаловал новую грамоту и титул: Инь-ву Чен-минь Хан. Может быть, найденное в Минусинском краю Клапротовское пойзе, с загадочными письменами по краям и китайским иероглифом по средине, есть одна из этих жалованных грамот (пайзе, тамга)? Из китайских летописей за это время мы узнаем, наконец, что в первое посольство хагасов в Китай отправлен был старшина Сылифа Шибокчой Ачжан; получил от китайского императора военный чин (Цзо-тхунь-оэй Да-гинь ггонь);; сделан был главнокомандующим в своей области, и что имя этого императора Тхай-цзунь (танской династии, один из ханов, покровительствовавших в Китае несторианским миссионерам). Китайские летописи на этот раз умалчивают о том, чтобы Сылифе дана была грамота (тамга, пайзе); но можно наверное предполагать, что и на этот раз аккуратный формалист – китайский двор не отступил от своего обычая 0 задабривать данников; и потому, может быть, Клапротовское пайзе и есть именно пайзе, данное Сылифе китайским им. Тхай, когда и сирийские письмена уже были небезызвестны в Китае. Присовокупим к этому, что число букв в полном имени упомянутого старшины, а также и его чина, почти равно числу загадочных знаков на боках пайзе.
Все сказанное об этом пайзе, равно как и вообще о происхождении загадочного «рунического» письма на здешних памятниках, его сходстве с европейскими, — не более как догадки, гипотезы, более или менее правдоподобные, которым всякий, как ему угодно, вправе верить или не верить. И потому на этого рода письменах мы долее не будем останавливаться (потому что проверка гипотез и дальнейшее уяснение этого вопроса выше наших сил и средств), и перейдем к памятникам письма более близким нам по времени и более понятным, к памятникам письма тангутского и монгольского.
Присечание: 1-е) Помимо Академии наук, шушинский камень обращал на себя внимание многих других ученых обществ и лиц. В 1854 г. на этот камень, в ученом мире едва ли кому известный, кроме Академии, обратил здесь внимание чиновник особых поручений при Глав. Управ. Вост. Сибири Титов, списал письмена и через любознательного Спасского доставил их в Геогр. Общество, Геогр. Общество (в 1855 г.) передало их сибиряку Щукину, предложив ему обратиться с просьбой о доставлении камня в С-Петербург к Сибирскому Отделу Геогр. Общества. Щукин между тем показывает эти письмена проф. Попову, Березину и Казем-беку; но все они отозвались невозможностью прочитать их по списку, может быть по неверному. Обо всем этом он сообщил секретарю Археол. Общ. Савельеву, выставив при этом на вид интерес надписи, необходимость и даже легкость выписки камня в Петербург. Потому Археол. Общество постановило просить Енисейского губернатора (Падалко) сообщить подробные сведения о камне, снимок с него и смету доставки в Петербург. Губернатор через Минусинского окружного начальника Кострова доставил в Археол. Общ. (в 1857 г.) 3 копии, снятые с камня точнейшим образом в натуральную величину поср. пропускной бумаги, отозвавшись большой трудностью и дороговизной доставки самого камня, и присовокупив, что Кострову известны еще 2 подобных надписи (ок. р. Ои и д. Очуры), которые он тоже не преминет сообщить. Они в том же году и были препровождены: первая в 2-х экз., вторая в 3-х; копии с них разосланы к ориенталистам; но – дальнейшая судьба их неизвестна.
2-е) Сверх этих трех надписей, Костров впоследствии в 1858 или 1859 г., как видно из письма его к Савельеву, снял еще несколько снимков с подобных же загадочных надписей, Общество постановило издать их вместе с прежними.
3-е)По замечанию переводчика ст. Роммеля, Востокова, так называются в Германии древни могилы, кои простой народ приписывает великанам. Huhne, или Heune, по Аделунговому словарю, означает и чужестранца и иностранца, и великана. Слово сие заимствовано, вероятно, от названия гуннов, диких завоевателей, устрашавших некогда Европу.
4-е) В бытность свою проф. В Харьковском у-те, Роммель сам ездил осмотреть этот камень; но, замечает Спасский, за недостатком, предварительных познаний, к сожалению, мало оный осмотрел.
5-е) Не знаем, найдены ли в Азии следы этой торговли; но считаем уместным напомнить здесь о бронзовых сплавах, найденных в Минусинском крае и, по мнению г. Струве, схожих с сплавами древнегреческими по количественному отношению соединяемых металлов: меди с железом, меди с оловом.
6-е) Заметим и здесь, что, по общепринятому мнению, у-суни (от монг. усу-вода) праотцы калмыков или вообще монголов, жили между прочим, у оз. Иссык-куля, им приписывают каменные постройки, остатки которых ныне тут найдены.
7-е) Напомним, что несторяне (от греч. еретика Нестория, жившего в V в.) жили главным образом в Персии. – Якобиты религиозная секта, основанная в 541 г. эдесским епископом Иаковом Занзалом, существующая и до ныне в Сирии, Эфиопии и Армении.
8-е) Основатель дома Тхань, — говорит о. Иакинф, — по прозванию Ли, по имени ИОань, получил престол Имеперии от дома Суй, столицу имел в Чан-ань. Двадцать колен из сего дома царствовали 289 лет, с 618-907 г.
Н. Попов.
Опубликовано в октябре 1874 года.