О каменных бабах Минусинского края. Часть 2.
По мнению некоторых (Палласа, Спасского, Терещенко и др.), сосуд, нередко видимый в руках каменных изображений, будто бы напоминает буддийских бурханов и указывает на связь их с буддизмом. Такое мнение еще более неправдоподобно. Против него достаточно заметить, что буддийская религия вне Тибета и Китая распространилась сравнительно еще не давно, и доныне приняли ее далеко не все инородцы Сибири монгольского и маньчжурского племен: многие доныне остаются в шаманстве, несмотря на всю ревность лам к отклонению от него, а народы туркского племени, кажется, никогда и не принимали его. При том же, известно, что буддисты идолов больших размеров не ставили ни в капищах, ни на могилах, и возили с собой чучела войлочные и деревянные, или отливали идолов их метала незначительной величины, какие и ныне можно видеть в из капищах. При том же, и у них дается сосуд в руки только немногих добрых божеств (Шакьямуши, Аюни, Абиды), которые, к тому же, представляются всегда в одинаковом, усвоенном им благообразном виде. Напротив наши истуканы больших размеров, изображаются с большим разнообразием, и во всем виде их незаметно ничего божественного. Наконец, должно заметить, что сосуды в руках каменных изваяний не есть исключительная принадлежность буддийских божеств: такие изваяния встречаются в странах, и по времени и по месту весьма удаленных от буддизма. Так, каменные бабы Южной России, во множестве встречающиеся в губерниях Екатеринославской, Херсонской, по берегам Черного моря, известные уже Аммиану Марцеллину, римскому писателю IV ст., который гуннов уподоблял им по безобразию, — эти бабы обыкновенно изображаются со сложенными на брюхе руками, придерживающими какой-нибудь сосуд. – Истуканы, несколько подобные нашим каменным бабам, есть на одной скале около Женевы. Там на утесе высечены 4 выпуклые женские, называемые народом Ia pierre aux dames, Ia pierre aux demoiselles. Они изображены нагими, руки их сложены дугообразно на животе и держать что-то вроде сосуда. – Французский археолог Плас даже при раскопках развалин древней Ниневии открыл статую человека из гипсовидного мрамора, державшую в руках продолговатый сосуд вроде бутылки. Во всех этих случаях весьма трудно, даже не возможно предполагать какое-либо влияние идей буддизма на форму образования статуй, а потому неосновательно и приравнивать их к бурханам. Неосновательно, следовательно, и наши каменные изображения приравнивать к бурханам потому только, что в руках их сосуды. Сосуды эти в настоящем случае могли иметь значение, не зависимое от буддизма, — тоже значение, какое имело обыкновение, как увидим впоследствии, класть с покойником и в могилу сосуды и прочую утварь: и сосуды изображенные, и сосуды настоящие, зарытые с покойниками, по мнению Эйхвальда, может быть знаменитую жизнь их по смерти и употребление ими вина и кумыса в загробной жизни. И Спасский впоследствии, при дальнейшем знакомстве с сибирскими истуканами, подкрепленном сравнительным изучением подобного рода памятников великорусских, отказался от своего прежнего мнения о религиозном значении их и сходстве с буддийскими бурханами и более склонялся на сторону мнения о значении их монументальном.
Мы имеем положительные свидетельства о том, что каменные бабы, во множестве встречаются в Южной России и Средней Азии, суть именно намогильные памятники в честь умерших. Это, во первых, свидетельство монаха Рубриквиса, посланника французского короля Людовика IX во второй половине XIII в. (1253 г.) к монголо-татарскому хану Мунке с предложением Христианской веры. Сначала он посетил князя Бату (Батыя) на берегах Волги, а потом проехал в северо-восточную Азию к хану, и в записках своих оставил следующее свидетельство: «Команы (половцы русских летописей, — народ, по новейшим исследованиям, туркского племени) имеют обыкновение насыпать землю над могилами умерших и ставить обращенную лицом к востоку статую, держащую сосуд (чашу) обеими руками над животом; они прахом богатых и вельмож сооружают пирамиды и небольшие островерхие домики, и у некоторых найдено до 16 лошадиных кож, из которых по 4 были обращены на каждую сторону света. Подобное же значение, по мнению археологов, имели и южнорусские бабы времен Ам. Марцеллива. Такого мнения о них и Терещенко, в других случаях усвояющий им значение религиозное, подобное бурханам. Он говорит: «Приглядевшись ко множеству каменных баб, находимых на могилах, я пришел к убеждению, что это были памятники умершим, олицетворенным в истуканах; их ставили по несколько на одном погребальном холме. Иначе к чему было бы ставить на курганах изображения, Облеченные в одежды узорчатые и ожерелья? К чему было бы представлять с сосудами погребальницами (слезницами) (Такое значение, по его мнению, имеют сосуды в руках истуканов. Он говорит: «мы встречаем гораздо более изображений женский, нежели мужских. Не напоминает ли это обычаи, приносить в жертву покойного любимых его жен, которых убивали над его могилой и погребали с ним же? Сосуды в руках сих истуканов могут быть слезницами), увенчивать головы коронкой…». По свидетельству о. Иакинефа, на могиле монгольского президента сената Елюй-Чуцая (умершего в правление ханьши Наймагин, — в междуцарствие, бывшие по смерти Угэдэя в 1241 г.), по велению правительства, в 1751 г. сооружен был новый храм и поставлен был каменный памятник: статуя его и его супруги представлены были в (неразборчиво) положении. – В окрестностях озера Иссык-Кула, древнего местопребывания усуней, в недавнее время найдено множество каменных статуй: одна из них, по свидетельству Сюй-суня, китайского путешественника в первой четверти нынешнего столетия, представляет человека, опоясанного мечом, который правой рукой держится за меч, а левую приложил ко лбу; другие по свидетельству Голубева, имеют вид грубо вытесанных параллелепипедов, с изображением на верху человеческого лица. По мнению Голубева и китайцев, эти каменные болваны вообще не что иное, как намогильные памятники, поставленные в честь каких-нибудь знатных лиц. Также в Киргизской степи не мало находят подобного рода памятников, судя по их описанию, очень похожих на такие же грубые изваяния, найденные на Алтае и в минусинском округе. Один из них, находящийся в 100 вер. от р. Чуи, на ровной степи, имеет форму трехсторонней призмы из одного куска сиенита, вышиной 4 арш. На каждой стороне высечены изображения. На первой видим двух всадников, скачущих в левую сторону; у первого на седельной луке висит булава, или батик (короткая дубинка с шишкой на верхнем конце), у заднего в правой руке копье. На второй – два человека варят в поставленном на таган котле мясо: один мешает ковшом в котле, а другой кладет куски мяса в корыто, или чашу, поставленную на разостланном войлоке или ковре. Из подъехавшим к ним двух всадников, один, оставив свою лошадь, идет к чаше, а другой стреноживает лошадей. На третьей стороне пять фигур: одна стоит у котла, две сидят у чаши, а две фигуры, стоящие позади их, рубят им головы саблями. Кочующие вблизи этого памятника киргизы (Саратунарской волости) говорят, что он воздвигнут будто бы в честь одного богатыря-владельца, Кэзыл-Кэрпэча, изображая его с оруженосцем, теленгутом, убиваемых врагами, к которым Кэзыл-Кэрпэч, следуя наблюдаемому и ныне у киргизов обычаю, подъехали отведать приготовленной баранины. По свидетельству китайских летописей, дулгасцы (обитавшие на южной стороне Алтая), — в здании построенном на могиле, ставили нарисованный облик покойника и описание сражений, в которых он находился в продолжении жизни. Обыкновенно, если он убил одного человека, то ставили один камень; у иных число таких камней простиралось до 100 и даже до 1000.
И так, если монументальное значение имели каменные бабы половцев и прочие южнорусские бабы; если с этой же целью ставились каменные изображения у народов среднеазиатских: то ничто не препятствует думать, что такое же значение имели каменные бабы и у древних обитателей Сибири и Минусинского края в частности. В самом деле, при том уважении, каким у народа-младенца обыкновенно пользуются предки, родичи, старшины, князьки, богатыри, поставленные на могилах в честь их изображения и естественно, и вполне понятно. Уже сам связь наших каменных баб, по преданиям, именно с людьми, а не с божествами, служит подтверждением такому предположению.
Но если обратить внимание на место, где ставились обыкновенно эти изображения, на образ поставления, на те атрибуты, которыми они украшались, то предположение о монументальном их значении получает еще большую достоверность. Изображения в камнях и на камнях людей разныхз возрастов и полов, атрибуты человеческой жизни (сабли, луки, стрелы, копья, бубны, плети, верблюды, лошади и т.п.), ясно указывают на связь их именно с людьми. Стоят они обыкновенно или на курганах, или у могил, и во всяком случае невдали от них, и стоят иногда вниз головой, в знаменование смерти. Нельзя не обратить при этом внимания на то обстоятельство, что при могилах стоят иногда простые неотесанные камни; иногда же на них вырезаны только разные фигуры, может быть, действительно имеющие отношение к жизни умершего, как напр. бубен, по мнению Палласа, может означает похороненного тут шамана; иногда же этим камням прямо придан более или менее обработанный вид человека, с дополнительными изображениями разных других предметов, с непонятными письменами, или без них. Эта постепенность в украшении могил, может быть, имеет связь с тем неодинаковым почетом и значением, которым умершие пользовались при жизни, и служила выражением неодинакового к ним уважения живых. Если это так, та камни-статуи, особенно те, которые отличаются лучшей отделкой и большой величиной, должно почитать воздвигнутыми в честь людей, по чему либо наиболее замечательных (предводителей, князей, княгинь, богатырей, родичей), — своего рода анотеозой лиц, заслуживших чем либо особенное уважение народа, как это видим и у других народов, даже цивилизованных (египтян, греков, римлян). Особенное уважение к ним естественно могло соединить и художнические и материальные силы народа для сооружения этих грандиозных намогильных памятников.
Усвояя каменным бабам монументальные значения, считая из намогильными памятниками в честь умерших, а не идолами, не изображениями божеств, мы, однако, далеки будем от истины, если станем положительно отрицать у них всякое религиозное значение и приравнивать их к надгробным памятникам и монументам нового времени. У дикаря уважение к умершему уже граничит с религиозным чувством, и памятник в честь его в глазах дикаря уже предмет нерядовой, высший, священный, — предмет поклонения. У Тайлора мы встречаем поучительный в этом отношении пример перехода памятника от монументального его значения к значению религиозному, от изображения умершего человека к идолу. «Когда у остяков Восточной Сибири, говорит он, умирает человек, они ставят грубое деревянное изображение его, приносят ему жертвы, и воздают почести, а вдова целует и ласкает его. Обыкновенно, эти изображения, по истечении трех лет или около того, хоронят (В Сибири, сколько известно, не было случаев, чтобы в земле находили подобные изображения; но на юге России подобные случаи бывали. Так, в земле донского войска в курганах не редко выкапывали каменных баб. По свидетельству Миллера, в 1763 году недалеко Дифира (?) (в верстах 30-ти от крепости Святой Елизаветы, между вершинами рек большого и малого Ингулов, в урочище Кучеровы буграки), при раскопке одного большого кургана, найдена была статуя из песчаного камня, грубой отделки, с отбитой головой, изображающая, судя по грудям, женщину. Во всех этих и подобных случаях остается невполне разъясненным вопрос: действительно ли эти статуи были похоронены, или они первоначально были поставлены на кургане, а потом упали и были засыпаны нанесенной ветрами землей? То обстоятельство, что упомянутая статуя была найдена тотчас же под черноземом в 2 фута глубиной (там же), сильно склоняет в сторону второго предположения); но, иногда изображения шамана остается навсегда и считается святым (Подобное об остатках обдорских рассказывает и Кастрен, с тем лишь различием, что не говорит о принесении жертв пред изображениями, об оставлении некоторых из них не похороненными и их религиозном обожании. Именно, он говорит: умирает человек старейший, пользующийся большим почетом, ближайшие родственники делают тотчас же его изображение, которое хранят в юрте покойного и оказывают ему такой же почет, каким он пользовался при жизни. При каждом обеде ставят кушанье и этому изображению; вечером раздевают и кладут его в постель, по утру одевают и снова ставят на место, которое обыкновенно занимал покойник. Это продолжается 3 года, по истечении которых изображение зарывается в могилу покойника, в предположении, что то уже сгнило, а вместе с тем кончилось его бессмертие. Подобное обыкновение – по смерти главы семьи ставить в юрте болвана оказывать ему почет и внимание (без обожания и зарытия) – было у киргиз-кайсаков). Не знаем достоверно, насколько верен сам по себе этот частный факт, подмеченный у остяков; но закон перехода от статуи к идолу, у Тайлора обставленный многими примерами других народов, не должен подлежать сомнению. Нечто подобное мы видели уже у вогулов (идол с рогатиной). Подобный метаморфоз мог случиться и с рассматриваемыми нами каменными бабами. Воздвигнутые в память умерших, они, если не тогда же и не у того же народа, который их сделал, (что впрочем, сомнительно), то с течением времени, у последующих его поколений или у племен, его сменивших, легко могли сделаться предметом поклонения. Необычайный вид камней, темное, покрытое неизвестностью их происхождение, предания, окружающие из необычайностью и мифическим величием, — все это не могло не привлечь к ним особенного, благоговейного внимания, не могло не послужить поводом к петролатрии. Это религиозное значение каменных баб некоторым ученым казалось столь несомненным, что из-за него они не замечали монументального их значения и даже вовсе отрицали его, как напр. Степанов. Он категорически и даже с излишней уверенностью утверждает, что «грубые статуи, под названием бабы, старухи не стоят на могилах, не составляют надгробных памятников, называются маяками, а составляют предметы чествования для татар идолопоклонников, как угодники или покровители в хорошем улове зверя и в сохранении и приплоде скота». Действительно, если по настоящему или ближайшему прошедшему позволительно делать заключения о далеком прошлом, то мнение о их религиозном значении еще в глубокой древности – получает большое вероятие. По наблюдениям Кастрена, сойоты доныне преклоняют колени пред всяким большим камнем, пред всякой грудой камней. В 8 верст. ниже впадения р. Бази в Аскыс, на левом берегу реки, между горами, Гмелин видел скалу, с углублением или пещерой, которой внутренность была покрыта похожим на гипс известняковым натеком. Один из сталактитов воображению татар представлялся старухой, и назывался куртьяк, а другой, поменьше, ребенком. Ни один инородец мимо их не проедет чтобы не преклониться перед ними и не повесить на ближайших кустарниках лоскутков. – Итак, если камни, имеющие некоторое подобие человека и даже не имеющие ни какого подобия пользовались и пользуются поклонением, — что могло препятствовать пользоваться подобным поклонением древним каменным истуканам, с ясным изображением в них человека?.. Еще пример петролатрии. Один русский мужик, пришедший в бедность, вздумал кормиться легким трудом. На вершину одной могильной насыпи он вставил каменную бабу и объявил в околотке, что она исцеляет больных, особенно от свирепствовавшей тогда лихорадки. Одна женщина, заболевшая лихорадкой, Взяла с собой несколько съестных припасов и тайком вечером пробралась поклониться бабе; случилось, что она получила облегчение. Примеру ее последовали другие, стали сходиться на поклонение из окрестных мест и приносить не только съестные припасы, но и деньги. Местное начальство, узнав об этом, строго запретило собираться на поклонение каменной бабе; но простой народ не переставал верить в ее врачующую силу, и даже приписывал воле ее производить урожай и неурожай и верил, что она охраняет от злого духа. Тогда, по распоряжению местного начальства, баба была разбита. Итак, если в наше время суеверия русских приписывало истуканам силу сверхъестественную, то тем более должны были веровать в них язычники в века идолопоклоннические и покланяться им как бы божествам. По свидетельству Гмелина, Палласа, Спасского, Пестова и других, этим почитанием из истуканов особенно пользовался и пользуется здесь улу-куртьяк (см. выше № 11): отправляясь на звериный промысел или просто проезжая мимо него, инородцы с благоговением молятся ему о счастье и при молитве помазывают открытый рот жиром, кладут в него масло, табак и т.п. Кастрену в Минусинском крае рассказывали, что татарские племена, для совершения празднеств, и теперь имеют обыкновение собираться у подошвы какой-нибудь расписанной скалы или вокруг каменного истукана. Если истуканы ныне еще пользуются поклонением, то тем более это возможно было в древности; и потому поклонение высоким скалам, могильным курганам и каменным истуканам Кастрен не без основания считает принадлежностью древнего религиозного культа обитателей этого края. Того же мнения о них и Клапрот.
Вопрос о каменных бабах, очевидно, находится в связи с другими верованиями и, обычаями народа и с другими древними памятниками, а равно и с подобными памятниками у других народов; и потому дальнейшее его уяснение должно быть отложено до последующих наших изысканий касательно доисторических памятников Восточной Сибири, которыми поделиться с вами, мм. гг., я почту для себя удовольствием, если только угодно будет это вашему просвещенному вниманию.
Н. Попов.
Опубликовано в октябре 1871 года.