О каменных бабах Минусинского края. Часть 1.
(Читано в заседании Сибирского отдела Императорского Русского Географического Общества 7 мая 1871 года).
Предлагаемое вашему, им. гг. просвещенному вниманию чтение о каменных бабах Минусинского края есть только отрывок из более обширного исследования древностей в этом крае, составляющего, в свою очередь, часть предпринятого мной обозрения на возможности, всех открытых доселе древностей Сибири. Поэтому, к неизбежной неполноте предлагаемого чтения, как отрывка, прошу быть снисходительными.
Могилы Минусинского края, кроме нередко громадной величины камней, их окружающих, или насыпей, на них набросанных, весьма замечательны еще тем, что на них или подле них стоят иногда каменные изображения грубой работы, называемые в простонародье вообще бабами, старухами, истуканами, болванами. Конечно в древности не все могилы имели такие украшения, но нет сомнения, что их было тогда гораздо больше, чем сколько уцелело их доныне от разрушительной силы времени и особенно человека. Ныне они попадаются уже реже и реже и скоро, вероятно, вовсе исчезнут.
Каменных истуканов, подобно минусинским много и в других местах Азии – на Алтае, по ту сторону Алтая и Саяна, в степях киргизских; их много и на юге России. Но я на этот раз ограничусь одними минусинскими и опишу здесь все те, о которых есть сведения в сочинениях путешественников. А сведения о них мы встречаем у многих: Страленберга, Гмелина, Шишкова, Палласа, Фалька, Клаврота, Кастрена, Спасского, Пестова, Кострона и других. Но справедливость требует заметить, что описания встречающиеся в их сочинениях, вообще отличаются неопределенностью и отсутствием подробностей: у многих о каком-нибудь истукане только и сказано, что называется так-то и стоит на левом или правом берегу реки такой-то. Далее, при сравнении этих скудных описаний, нельзя не видеть, что большая часть путешественников (сколько можно судить по местным названиям истуканов, приводимым в их сочинениях, по указанию на места, где истуканы найдены, и на некоторые признаки их), во многих случаях, очевидно, разумеют одни и те же истуканы, находившиеся более или менее близко от проезжих дорог, по которым путешественники следовали; но так как описания местонахождения истуканов, и их признаков, как сказано, скудны на подробности, общи и не определенны: то это одни и те же статуи, а не различные. В подобных случаях категорически решить вопрос о тождестве или различии их можно было бы сравнением рисунков, но их и вовсе нет в сочинениях (напр. Гмелина, Кастрена, Пестова, Кострова), или они были нам не доступны (напр. рисунки Страленберга, рисунки Шишкова, приложенные к донесению его Татищеву с таким пояснением: «хотя ж оные рисунки будут не весьма исправны, покорнейше прошу не прогневаться: ибо в живописи искусства не имею»; эти рисунки хранятся в рукописи в библиотеке Академии Наук; или же по некоторым обстоятельствам не имели рисунков под руками (напр. некоторых рисунков Спасского, не оказавшихся в экземпляре его «Сибирского Вестника», которым пользовались, а экземпляра с рисунками не нашли). Если же на основании неопределенности описаний истуканов у разных писателей, принять их все за разные, (что весьма сомнительно, по крайней мере, в большей части случаев), то число их значительно должно увеличиться. В порядке описания каменных баб Минусинского края я буду следовать географическому их распространению с сз на юз., по направлению к границе и к верховьям Енисея. Крайним предлелом распространения их здесь, насколько можно судить по уцелевшим, служат на сз. Черный и Белый Июс, по слиянии образующие р. Чулым, а на юз. Р. Тея, приток Абакана с левой стороны. Итак,
1) Истукан из красного песчаника на правом берегу Черного Юса, в 2 верстах от реки, против юрт Емендылеевых (по Шишкову), или Емандиковых (по Фальку). Гмелин называет его Хозайн-кис, Шишков казан-тыш-таш, Фальк казан-кис-таш (по местному употреблению этих слов и по переводу Клапрота и Эрхана, казан зн. чугунка, котел, гошок, кис или киши, зн. человек, мужчина, таш зн. камень. Шишков это название переводит: «заяц-девка камень», но ни девичьего, ни заячьего в истукане, как видим ничего не заметно), что можно перевести: чугунка (горшок) – мужчина- камень = каменный мужчина с чугункой (горшком). Рисунок истукана можно видеть в упомянутом сочинении Фалька, в 1 томе, таб. IV, фиг. 1. Эта статуя – бюст имеет длинное плоское лицо с усами и плоским носом, на голове нечто вроде шапки; лоб с боков сильно сжат. Голова не соединена с туловищем и может быть по произволу отнята. На теле пояс, по замечанию Гмелина, братской (бурятской) работы, а на поясе как бы сабли и 2 или кошелька (кисета) или бляхи. Заметны еще руки: левой придерживает оружие, а правая – сосуд. По замечанию Гмелина, вся работа так груба, что трудно ныне найти мастера, который бы не постыдился ее. Но есть еще хуже: Гмелин вероятно, их не видал (об этом истукане см. Гмелина. Он сам его не видел, но сведения и рисунок получил в Кузнецкой воеводской канцелярии)
Далее идут три истукана, о которых упоминает один Костров. Именно:
2) Там же, на Черном Юсе, верстах в 3-х от улуса Барбакова, при дороге лежит камень, разбитый на три части: на нем изображены голова, глаза, нос, рот и одна рука. Ныне он едва ли совсем не уничтожен.
3) По Белому Юсу, в степи, недалеко от дороги, близ улуса Батажакова, находится камень в 2 ар. 9 верш. Посреди его изображены голова, нос, рот, руки.
4) Недалеко от него небольшой камень с такими же и изображениями.
Эти камни у инородцев особенных названий не имеют, или называются вообще куртяк (старуха).
5) Еще статуя без особенного названия, о которой упоминает Стрленберг. Стояла на холме, находящемся между Тесью и Ербой (притоками Енисея с левой стороны). Имеет некоторый вид человека и украшена неизвестными иероглифическими знаками. Изображение можно видеть также в II т. Journal asiatigsa за 1823 г. на таб. 1. фиг. 2. Приложенной к ст. Клапрота: «Sur quelques, trouveos en Siberie».
6) Подобный же каменный столб (ib. Фиг. 1.), на правой стороне которого иссечена фигура человека, а на левой обширная надпись такими же неизвестными знаками. На означенном рисунке Клапрота он представлен с левой стороны, в интересе собственно надписи. Найден был на «небольшом возвышении около р. Уйбата (приток Абакана с левой стороны).
7) Далее по порядку следует статуя под названием кичи-куртяк-таш (малая-старуха-камень = малая каменная старуха). По свидетельству Кострова, находилась в горе на левой стороне р. Нини (приток Уйбата с правой стороны), против зимнего улуса татар Колпаковых. Вышиной в аршин, из красного песчаника. По рассказам татар изображала старуху, сидящую на корточках и облокотившуюся на колени; но когда то давно один священник отбил у старухи голову, и она пропала.
8 и 9) На левом берегу Аскыса (приток Абакана с левой стороны) 2 истукана из красного песчаника: один по имени куртьяк-таш (старуха-камень), другой марал (сын). Рисунок см. в Beitrage Фалька Bd. l. Tab. IVFig 3 и 4. Подле них несколько других камней с изображениями разных животных, и потому называемые син-таш (олень-камень), ат-таш, или ок-таш (лошадь-камень) и т.п. Между ними есть один камень в 8,5 саж. тоже с разными изображениями. Все эти камни находились на горе в 15 саж. вышины, называемой по главному истукану тоже Куртьяк-таш.
10) Тоже на левой стороне Аскыса, против улуса татар Ондуровых, в горе, небольшой камень без особенного названия, представляющий мужское лицо.
11) Улу – куртьяк – таш (большая каменная старуха). Этот истукан находит в Сагайской степи верстах в 7 от с. Аскысского, недалеко от р. Абакана. В долине ограничиваемой с южной стороны этой рекой, а с другой небольшими холмами, находится множество курганов, из которых 16 несколько более других; почти все обставлены огромными, вертикально врытыми в землю камнями. Это изваяние есть не что иное, как гранитный округлый брус 3 арш. вышиной, на верхнем конце которого грубо высечено женское лицо с разинутым ртом. Брус книзу уже, а вверху оканчивается заострением, которое Гмелин принимает за шапку. По Палласу, у истукана на брюхе заметно было несколько поперечных черт и других знаков, по его мнению, впрочем, ничего не значащих. Высеченной стороной стоит он к востоку, в наклонном положении к обставленной камнями могиле, а по свидетельству Спасского на довольно обширном кургане, (в чем, кажется, нет противоречия, потому что Спасский могилы вообще называет курганами). Рисунок можно видеть в «Сибирском Вестнике» Спасского за 1818 г. ч. II № 1; а также фиг. 3 на IV таб. В 1 т. Beitrage Фалька очень походит на это изображение.
12 и 13) В версте от этого изображения, близ устья р. Аскыса находятся 2 плиты в аршина 3 вышиной, из красного песчаника, с изображениями людей, по замечанию Палласа, слепо вырезанными. Это киши-тыш (каменный мужчина) и кыз-таш (каменная девица). Рисунки можно видеть в Зап. Геогр. Общ. 1857 г. кН. XII. в статье Спасского «О достопамятн. Сиб. др.». таб. 1 фиг. 4 и 5-я. У первого истукана на передней стороне иссечено грудное изображение мертвого человека, держащего в правой руке нечто кругловатое, а в левой, у самой груди, цилиндрический сосуд. С правого бока камня изображено ухо покойника; ниже род копья или древка со знаком, разделенным на три лопасти и похожим, по замечанию Палласа, на ключ с бородкой, а по средине древка – скобка; внизу птица, вроде цапли или курицы, над треугольником, пересеченным двумя поперечными чертами; еще ниже какое-то животное, обращенное вправо, а под ним сидящий младенец, с чашкой в руках. С левого бока другое ухо покойника и над ним, по словам Спасского, нечто не ясное, но во время Паласса тут ясно виден был натянутый лук со стрелой; в самом низу прежнее животное; впереди его стоящий человек с огромным луком, далее сидящий на чем-то, по Палласу, на лошади, с обращенным к первому подобным прежнему копьем или древком. Кыз-таш. При сходстве с первым отличается от него изображениями. На передней стороне представлена молодая женщина, у которой на голове небольшая шапочка; правая рука прижата к груди, а в левой, может быть, чашка, не вполне иссеченная, или от времени потерявшая первоначальный вид. На правом боку камня 6 верблюдов, идущих один за другим снизу. На верху левого бока головка с нелепым изображением рук и прочих частей тела; ниже лошадь, потом мужчина или дитя, с островерхой шапкой на голове, а под ним верблюд. Оба истукана стояли на кургане, но уже во времена Палласа, поваленные, лежали на земле, а в последствии, по свидетельству Кострова, неизвестно кем и когда перевезены в с. Аскысское: киши-тыш служит теперь ступенью к крыльцу дома купца Ананьева и лежит с обитым на аршин нижним концом, а кыз-таш стоит против церкви и служит коновязью, а дети истерли и искололи все бывшие на нем изображения.
14) Кичи-Куртьяк (малая старуха) находится верстах в 2-х от предыдущих и в 3-х от Улу-Куртьяк, вверх по Абакану, между рр. Аскысом и Есью, — там, где степь к р. еси делается выше. На самой высокой точке этого возвышения был насыпан огромный, из с. Аскысского видный курган, до 4-х саж. вышины и 150 шагов в окружности, обставленный огромными плитами; к западу от него несколько других курганов, меньших, расположенных в виде треугольника, вершину которого составляет упомянутый большой курган. Против него в шагах 200, в отверстии треугольника, на бугре, стоят 3 равные плиты на 0,5 саж. одна от другой вышиной в 4 арш., шириной в 3 или 4 пядени (Spannen) и в одну толщиной, широкими сторонами обращенные на север и юг. На восточной, узкой стороне крайней из них (северной) высечено лицо, весьма длинное и узкое, занимающее большую часть камня и обращенное вниз: это и есть Кичи-Куртьяк. По странному устройству истуана, как бы по ошибке вкопанного вниз головой и иссеченного на узкой стороне камне. Паллас считал его интереснейшим из всех подобных памятников, но прибавил, не единственным в своем роде, как увидим ниже. На широких сторонах как этого, так и прочих камней, с ним стоящих, неясно иссечены были разные фигуры: кружки, пересекающиеся линии разделенные на 4 части, кружки с ручкой, в роде тех, какие на поясе казан-кыз-таш, как бы солнце и полумесяц, крестики, луки со стрелами, животные, между которыми особенно ясно изображен заяц, — люди и т.п. Все эти изображения можно видеть в Reise Палласа tom. IIItab. V; но во времена Спасского эти изображения на камнях уже были не заметны.
15) Кичи-кыз-таш (малая каменная девица). Этот не большой песчаниковый камень находится напротив д. Усть-Еси, в 3-х верстах от г. Сары. На нем изображено не большое женское лицо, глаза, брови, щеки, груди; на голове обозначены волосы, заплетенные в косы. Он вышиной не более 1,5 аршин и находится между четырьмя курганами, обнесенными каменными плитами в 1,5-2,5 арш. от поверхности земли. Рисунок в Beitrage Фалька, Bd. I. Tab. III, много имеет общего с этим описанием.
16) На запад от Кичи-кыз-таш саженях в ста, в 2 верст. от устья р. Еси (Исси), на ровном месте находится огромнейшая могила, вышиной в 3 саж. и в поперечнике до 10 саж. Перед ней стоят 3 камня, расстоянием один от другого на 5 арш. Один из них называется Алын-кузе, а такжне Кура-душ (Алын (?), куз зн. глаз, хара – черный, душ-даш-таш – камень; кара зн. еще смотреть). Он вышиной 2,5 арш. два другие – один в 2 арш. 14 верш., а другой в 4 арш. На всех этих камнях высечены изображения. На среднем высечено большое длинное лицо, обращенное вниз головой, что, по толкованию инородцев, означает большого человека, который умер или пошел в землю. Не лишним считаем мимоходом заметить здесь, что выражение идеи смерти человека посредством изображения его вниз головой не есть исключительная принадлежность одних здешних могильных памятников. Так в соч. Тайлора: «Доисторический быт человечества» на стр. 110 можно видеть рисунок индийского могильного камня, на котором изображены: журавль вниз головой, по бокам – поперечные черты – 6 справа и 3 слева, внизу – трубка и секира. По изъяснению Скулькрафта (ib), журавль, эмблема начальника, опрокинут вниз головой в знак смерти последнего; черты – знаки достоинства: первые 6 вероятно означают 6 походов или сражений, а последние – 3 важных мирных договора, в заключении которых он участвовал; трубка и секира – знаки его влияния в мире и войне. Но возвратимся к нашим камням. На меньшем камне сделаны 32 глубоких зарубки, что, по мнению Пестова, должно принять за лета похороненного богатыря; третий камень, по левую сторону, испещрен фигурами, из которых некоторые, по заверению Пестова, очень ясны и означают качества умершего в аллегорическом смысле, как-то: солнце – ум его, плеть – строгость, медведь – силу, сосуд – любовь к пирам и детородный уд – любовь к женщинам. С таким абстрактным толкованием едва ли можно согласиться. По нашему мнению, гораздо ближе к детскому процессу мышления дикарей эти изображения понимать в из настоящем, — конкретном значении, тем более, что на этом же камне приметны еще изображения ножа, верблюда и какого-то музыкального инструмента: ужели и их понимать аллегорически?.. Средний камень, с изображением человеческого лица, некоторые инородцы называют еще айна (черт), потому что на лбу выбиты два рубца, которые они принимают за рога. Этот истукан очень схож с № 14; да и по месту они очень близки друг к другу.
17 и 18) Здесь же, между рр. Аскысом и Есью, над пойменными озерками, Шишков видел между стоячими каменьями истукан, который называет обычным из именем куртьяк-таш. Был ли это особенный, отличный от описанных истукан, или один из них, напр. № 11 или 15-й, утверждать не можем, не имея под руками ни подробного описания, ни рисунка, приложенного к донесению его Татищеву. Он же видел и срисовал другой каменный болван, тоже куртьяк-таш, о котором в рукописи сказано только, что он находится на левой стороне старой дороги из Томска в Красноярск, «проедучи малое озеро Потапкал». Вообще со всех виденных истуканов Шишков снял рисунки, которые интересно было бы издать и сравнить с рисунками других путешественников.
Наконец, 19) По дороге от дер. Еси к улусу Кудейному, при р. Тее камень без особенного названия, с изображенем, уже сгладившимся. Замечательно, что на средине его пробита насквозь круглая дыра, величиной в пушечное ядро.
Кроме исчисленных изображений, в Минусинском крае, может быть, были и есть другие; но они пока не известны. Знаем, напр., что Кастрен, по собственным словам, в Сагайской степи срисовал несколько человеческих лиц, но где эти рисунки – нам не известно.
Что же касается до описанных истуканов, то, при общем обозрении их, нельзя не обратить внимания на следующее:
1) Все они находятся по левую сторону Енисея, наиболее по притокам Абакана: Уйбату, Аскысу, Еси, — в степях, доныне занимаемых одними инородцами ведомства Качинской и Сагайской степной думы; по правую же сторону Енисея, а также и по левую, но в местах, заселенных русскими, их не встречали, потому ли, что они были уничтожены русскими, или их тут вовсе не было, — по недостатку данных решить трудно. Вероятнее первое, потому что, как увидим впоследствии, здесь есть камни с начертаниями, хотя и не в таком количестве, как на левой стороне Енисея или в местах, занятых инородцами; не удивительно, что были здесь камни и с изображениями людей.
2) Все описанные камни сопровождают могилы почти исключительно каменные, т.е. обставленные вертикально-стоячими камнями, с насыпями или без насыпей; сделаны из того же местного песчаника, которым обставлены и могилы; стоят они или при них, если могла без насыпи, или на них, если с насыпью (курган), или по крайней мере недалеко от них. Лицо при этом обращено к востоку, судя по замечанию об этом у некоторых путешественников.
3)По сохранившимся каменным истуканам мы видим, что они представляют людей обоего пола и всех возрастов: мужчин и женщин, юношей и девиц, стариков и старух. Но в отделке их замечается не одинаковая тщательность: в иных на формы человека одни намеки, на других же они более или менее отделаны, закончены. Нельзя не обратить здесь внимания на то обстоятельство, что в гористых местностях, ближайших к Саяну, эти изображения отличаются как будто меньшей обработанностью.
После сего невольно рождаются вопросы: какой народ поставил эти изображения, когда ис какой целью. Были ли это изображения богов, т.е. идолы, предметы поклонения, или это – могильные памятники? Каждого путешественника занимали эти вопросы, каждый за решением их обращался к кочующим около них инородцам; но ни о народе, ни о времени, ни цели этих загадочных памятников древности они не могли дать сколь-нибудь удовлетворительных ответов. Если и существует у них кой-какие предания об этих остатках древности, то предания эти общие и неопределенные, которые мало помогут при решении данных вопросов. Так, Кастрен в татарских богатырских песнях нашел предание о том, что Кудай (высшее божество) одарил многих богатырей бессмертием; но потом когда они возмутились против него, — в наказание за дерзость, обратил их в камни. «Поэтому, — говорит – и теперь сохранилось еще мнение, что все каменные изображения, которые во множестве встречаются в Сагайской степи, в иное время были знаменитые герои и героини. Подобное предание о происхождении древних могил и камней и изображениями, по словам Кастрена, есть у сойотов. Это верование имеет много общего с тем, которое сообщает и Миссершмидт, называя со слов инородцев торчащие на киргизской степи камни «окаменелой армией». Но верование в окаменение богатырей, общее у народов азиатских с индоевропейскими, не только не приближает к решению вопроса о действительном происхождении каменных изображений Минусинского края и цели их сооружения, но еще более отдаляет. Мало находим данных к решению его и в тех немногих преданиях, какие существуют у инородцев касательно происхождения некоторых истуканов в частности. Так, о происхождении улу-куртьяк, кыши-таш и кыз-таш (№ 11, 12 и 13), стоящих как мы видели, в недалеком расстоянии друг от друга, между живущими по близости их татарами сохранилось следующее предание. Улу-куртьяк жила некогда с своим мужем, таким же каменным болваном, в пределах Китая, по ту сторону Саянского хребта. Долго они жили в мире и согласии и прижили сына и дочь. Вдруг старикам, ни с того ни с сего, вздумалось поссориться. Вследствие этого старик остался на прежнем месте, а старуха, взяла сына и дочь, отправилась с ними на Абакан. На одной из безлесных гор, возвышающихся против Улу-куртьяк, очень ясно виден каменный гребень, вырезавшийся из недр горы на поверхность; он кажется из дали дорожкой, нисходящей от вершины горы к ее подошве: инородцы уверяют, что старуха шла с детьми по этой горе, и каменная дорожка – след их шагов. При всей фантастичности предания, нельзя не видеть в нем некоторой доли исторической правды: в нем как бы слышится намек на тот неподлежащий сомнению факт, что древние обитатели края, оставившие после себя эти памятники, пришли с юга, из-за Саянских гор, побуждаемые раздорами между родственными племенами, в которых, по исследованиям Кастрена, постоянно говорится о том, что люди прежде жили где-то далеко, — в одном из углов земли, на берегу моря, у подошвы большой горы; но в тоже время нельзя не догадываться, что рассматриваемое фантастическое предание – выдумка более позднего времени, сочиненная для объяснения частного явления и к нему приуроченная. Подобные фантастические объяснения предметов природы и искусства можно встречать в мифологии всех народов (вспомним рассказы –о Лотовой жене, о плачущей Ниобое, обратившейся в столб на горе Синиле, о следе Будды на Адамовом лике (на о. Цейлон), о русских богатырях, от «нездешней силы» убежавших в горы и окаменелых.
Эта бедность положительных сведений о памятниках у нынешних обитателей Минусинского края ясно доказывает, что они происхождением своим обязаны древнейшим насельникам края, в не нынешним; и потому Паллас имел основание утверждать с большой вероятностью, что они сооружены гораздо прежде времен киргизов.
Обыкновенно, многим при этом кажется не понятным, как могли сохраниться памятники такой глубокой древности, среди несомненных политических переворотов и разрушительных сил времени. Таким скептикам можно отвечать вопросом: а каким образом сохранились египетские сфинксы, — памятники более глубокой древности? Последним труднее было дойти до новейших времен: ибо они обращали на себя всеобщее внимание: многие из завоевателей разрушали их, приверженцы других верований и невежды не щадили их, а люди мысли и знания перевозили их в новое отечество, как это делал впоследствии Европа, из любви к наукам и сохранению древности. Нашим было легче достигнуть будущих веков и остаться поныне глашатаями о своей древности. Легче было по тому, что они не обращали на себя внимания ни по богатству, ни по художественной отделке, — до прихода русских, пользовались у местных жителей не преследованием, а уважением, наконец, потому что это окраина Сибири до позднейшего времени была земля мрака, мало известная даже китайцам и японцам и вовсе не известная цивилизованному миру.
Но нас должен занимать не столько вопрос о том, как они могли сохраниться, сколько вопрос о том, что они такое, вопрос о темном и загадочном их происхождении и назначении.
Все, однако заставляет думать, что наши каменные изваяния — памятники, воздвигнутые в честь покойников, а не идолы, не изображения богов, воздвигнутые для поклонения. В ту древнюю эпоху к которой, как надо думать, относится происхождение этих изображений – в эпоху фетишизма, когда каждый необычный, грозный или благодетельный предмет природы – светила, гром и молния, огонь, вода, гора, скала поражающая своей оригинальной формой или вышиной и крутизной, лес река, страшное или кроткое полезное животное (медведь, бык, олень, лошадь, баран) были для дикарей предметом поклонения; когда он не успел еще повысится до анторопоморфака, составляющего обыкновенно последнюю ступень к развитии мифических верований, и представлял себе высшие существа под образами разных животных, (чему доказательство находим даже у нынешних шаманистов увешивающих шаманскую одежду изображениями своих айпов в виде птиц, зверей и других животных), — в эту древнейшую эпоху трудно предположить, чтобы дикарь сооружал человекообразные изображения своих божеств с целью иметь их постоянно перед глазами и поклонятся им. Сооружение идолов заставляет предполагать у народа религиозный культ уже более или менее развитый, с празднествами, жрецами, игрищами, как это видим напр. у черемис, пермяков и вогулов позднейшего времени, у которых, по словам Георги, были идолы, но за то были уже и капища (керемети), и жрецы; а такого культа, по всей вероятности, у здешних дикарей еще не было. Но эти же вогулы, по словам того же Георги, при Лосве, Тавде и Иртыше покланялись скале, имеющей прихотливый вид оленя; у этих же вогулов найден был идол с рогатиной, а это дает сильный повод сомневаться в антропоморфизме и их религиозных верований: поклонение скале указывает еще на фетишизм, а идол с рогатиной дает основание видеть в нем изображение не божества, а человека-богатыря. Не отрицаем, что и у древних сибирских дикарей могли быть идолы, как символы богов покровителей, но не общественные, а домашние, малых размеров, подвижные – такие напр. божки, какие можно видеть и ныне у сибирских инородцев в юртах. По всем этим соображениям, трудно согласиться с мнением о религиозном значении каменных баб, не основательно считать их идолами, изображающими божества и сооруженными для поклонения.
Опубликовано в октябре 1871 года.