Богучанский край. Часть 1.
В Енисейской губернии есть уголок, состоящий из двух волостей: пинчугской и кежемской; он известен под названием Богучанского края. Край этот когда-то славился обильным звероловством – преимущественно белкой и соболем, заманивавшим к себе, несмотря на громадность свою и неудобство сообщения, каждую зиму богатое енисейское купечество. Теперь, с убылью пушного зверя, Пинчуга и Кежмы сделались просто бросовым краем; ныне и пушнину какая есть, скупают на местах мелкие торговцы, поселившиеся там с открытием питейных продаж новой системы и затем сдают ее или на месте, доверенным от енисейских купцов, или просто отсылают прямо в Енисейск, заранее условившись о цене. Сборным местом для этого служит селение Чадобцы. Богучанский край начинается от первого, со стороны енисейского округа, селения Рыбного и простирается по течению Ангары до последней дер. Савиной, — к границе иркутской губернии киренского округа на 610 верст, да по обеим сторонам этой реки – (…текст отсутствует…)по рч. Чуне и Муре, до 400 вер. (…текст отсутствует…) по рр. Чадобце и Иркеней до 100 вер. Обозначенное пространство лежит между 57-61° с.ш. и 113-129° в.д. Большая часть селений расположена по обоим берегам Ангары, протекающей из иркутской губернии и сливающейся с Енисеем, под именем Верхней Тунгуски. Главнейшими притоками этой реки считаются Чадобец, Иркиней, Кова, Мура. По берегам их ест небольшие деревушки; более всего их на Муре и еще по р. Чуне, вышедший в Богучанский край из иркутской же губернии со стороны канского округа: по этой реке насчитывалось до 17 деревень с селом Петропавловским. Берега Ангары в Богучанском крае, в особенности в пинчугской волости, точно также и Чуны, по большей части высокие, каменистые, местами отвесные и сплошь покрытые густым черным лесом; исключение в этом случае представляют разве только некоторые деревни кежемской волости, лежащие на островах этой реки и в том числе сс. Кежемское и Пановское. Неприветлива, дика природа здесь, в особенности зимой. Есть такие громадные утесы, что растущие на них высокие лиственницы кажутся мелким кустарником: на подобных возвышениях встречаются иногда и деревни. Деревни Богучанского края вообще не велики, иные состоят не более как из десятка домов; есть деревни в два двора, но зато пространство, разделяющее эти деревни, местами доходят до 40, 60, 80 и до 100 вер. В этих промежутках находятся обывательские станции, называемые волоками. Так например волок, разделяющий ближайшие селения чунские от мурских простирается на 110 в.; на нем не встретишь ни одного жилья, ни одной живой души, на половине расстояния торчит одна только избушка без кровли и печи или скорее землянка называемая зимовьем; у этой избушки сменяются между собой чунские и мурские ямщики, когда везут какое либо начальство; для облегчения в этом месте езды богучанцы, во время переездов зимой, расставляют на известных пунктах несколько перемен лошадей, конечно, под открытым небом при разведенном огне.
Население Богучанского края состоит из русских и тунгусов, бродячих или лесных; первых числится до 5 т. ревизских душ м.п., а последних – 648. Это население давно уже не увеличивается. Сколько числилось жителей назад тому 20 л., столько их числится и теперь, если только не менее. Главнейшую причину такой неподвижности, кажется, нужно отнести к смертности, причиняемой там ежегодно тифозными горячками и лихорадками. Эти болезни, в последнее время, обратились в сс. Кежемском и Червянском в эпидемические болезни и оттуда, как из чумной ямы, каждую осень и весну распространяются по окрестностям, принимая характер эпидемии. Всего упорнее эти болезни держатся в деревнях, расположенных по ангарским островам, как-то: с. Заимском, д. Алешкиной, Сосновой, Привалихиной и др. Местная медицина явление это приписывает низменной местности, занимаемой вообще островными деревнями и крайне низменной почве в сс. Кежемском и Червянском. Надобно сказать, что по кежемской волости «горячка», а по мурским селениям «лихорадка» обратились в народную брань, на подобие того, как в прочих местах енисейского округа употребляется брань, под названием «холера». Положение тунгусов тоже не лучше, если только не хуже русских. Они с каждым годом заметно уменьшаются в численности. Их ужасно истребляет оспа. Случается, что во время оспенной эпидемии целые стойбища тунгусов вымирают поголовно. Недаром еще, кажется года три тому назад, болезнь эта произвела страшнее опустошение в среде богучанских и туруханских инородцев, которые на севере, в верховьях Тунгусок – Средней и Подкаменной и Нижней – сходятся между собой на звероловстве.
Местное предание гласит, что первыми оседлыми обывателями кежемской волости были финны, или так называемые чухонцы, поселенные здесь в царствование Екатерины II-й. И действительно, если всмотреться хорошенько, многие нынешние кежемские крестьяне мало походят на русских, образ жизни и не лучше чухонского. Нечистоплотность богучанцев, особенности кежемских и чунских, ниже всякого описания. Домашние животные – телята, поросята, куры, гуси все это вместе взятое помещается в одном покое с человеком. Избы богучанцев, за немногими исключениями в селах, все устроены без крыльца, дворами не огорожены и сами строения раскинуты как попало, — где скучены, а где разбросаны. Строят свои избы от земли высоко, на столбах, в роде свайных изб первобытного человека; вместе сеней к дверной дыре приделывают на четырех столбах площадку с лесенкой, служащей и сенями и прихожей богучанца. У окон зимой стекол не бывает заменяет их скотская высушенная брюшина, натянутая на палочки. Стекол не употребляют, потому что от жестоких морозов они лопаются. Полы в избах везде устраиваются ординарные, и так как они настланы высоко от земли и под ними свободно гуляет ветер, то проникающий сквозь половицы свет с улицы заменяет недостаток оконного света. По одному этому можно судить, на сколько богучанец заботлив относительно домашней жизни. В избах кроме печи и полатей, — ничего нет, только в углу у иконы голый стул к которому с обеих сторон примыкают лавки. Такие помещения в холода, какие здесь бывают, едва ли пригодны для человеческого существования. Зимы здесь продолжительны и очень суровы: с октября по май по Ангаре и Чуне ездят на санях; на Муре же, как юго-восточной и почти безлесной местности весна начинается ранее. Там до Пасхи уже на колесах ездят, но зато везде по Богучанскому краю морозы зимой доходят за 40° по Реомюру. При таких жестоких холодах и непрочных постройках, избы богучанцев все холодны и до того сыры, что в иных избах просто ручьями мокро течет. Железная печка, где такая есть, единственное спасение здесь от сырого, тяжелого воздуха. Но этими предметами снабжены только так называемые дворянские квартиры (земские), в которых проездом останавливается земское начальство. После всего этого как не гнездиться в этом крае горячкам и лихорадкам, если еще прибавить к тому пищу, которую употребляет богучанец? Квасок, лучок, редька и кое где капуста и картофель, да хлеб – вот и вся пища богучанца зимой и летом; о мясе, кроме изредка употребляемой свинины, и помину нет. Оттого здесь народ весь бледнолицый, сухощавый, малорослый.
Мужской пол кежемских крестьян вообще росту выше среднего, прямо сложены, белокуры, с длинными, иногда вьющимися волосами, но все бледнолицы, худощавы и в движениях вялы; нрава тихого. Одеваются они зимами в какие-то из крестьянского пестрого сукна куртки (куртик) и в такие же не много длиннее азямы или однорядки, обшитые поверх холстом, называемые шабурами; с боку, в кожаных ножнах, торчит ножик, — эта принадлежность каждого богучанца; кожаные из оленьей шкуры штаны и на ногах до колена обувь, из оленьих ног, называемая камысами; на руках рукавицы, мохнатые, из собачьей шкуры и такая же шапка, а поверх, в холодную и ненастную погоду, набрасывается барловая да… Летом же весь наряд богучанца состоит из сшитого холщевого азяма или халата, а на голове вместо шапки – волосяная сетка. Женский наряд ни зимой ни летом нисколько почти не отличается от мужского, так как в холодное время и женщины надевают брюки и ездят верхом на лошадях. Путешествие по здешнему краю представляет множество неудобств. Летом, если не в крытой лодке, — комар и мошка просто заедят, а зимой, если река не гладко станет, то, без особо приспособленного к здешней езде экипажа, на длинных полозьях, можно просто замучиться. Надобно заметить, что сообщение с Богучанским краем бывает только два раза в год: зимой, когда река замерзнет и покроется сплошным льдом и летом, после того, как она очистится совершенно от льда; на чунские же селения только один раз в год можно проехать в экипаже – зимой, летом туда пробраться иначе нельзя, как верхом на лошади. Летом в лодке, вверх по реке, идут бичевой, как здесь говорится. Бичева прикрепляется к лошади, которую верхом управляет ямщик; где нельзя пройти лошади, например: где обрыв и лес, там заменяют ее люди. Более 5 вер. в час таким путем никак нельзя проплыть, потому что Ангара ужасна быстра в своем течении. В зимнее время местные жители, для своих сообщений, обыкновенно употребляют сани в роде инородческих нарт – узкие, длинные, обшитые снаружи досками, как это делают в некоторых сибирских городах обыватели, так называемые кошевни. Для красы богучанцы их окрашивают в красную и голубую краску, в виде древесных ветвей. Узкие, длинные, они пригодны для езды одного и уж ни как не более двух человек. Богучанец сидит в них как в лодке. Какую пылинку представляет он, когда ползет в етих кошевнях среди колоссально громадных скал Ангары, карапкаясь с льдины на льдину, из ухаба в ухаб! Когда становится Ангара, то всегда почти наваливает кучи льдин, называемых торосами.
Хотя вообще по Богучанскому краю возят на лошадях, чем в другим местах по енисейскому округу, но когда Ангара станет не ровно или, как выражаются тамошние жители, кудряво, и прибрежные жители не очистят с пути торосов, такая езда здесь – убийственна. Вообразить трудно, что такое представляет в это время езда по Богучанскому краю, когда стоит мороз в 40°, да еще с верховкой, т.е. ветром, с северной стороны и прямо в лицо проезжающему…
Народ богучанский, как отзываются об них енисейцы, какая-то чудь, конечно не в смысле древних аборигенов Сибири, но вероятно по их не развитию, особенность говора, а главное их крайнему неряшеству. Все они объясняются скороговоркой, отрывисто, не связно и с какой-то вопросительной интонацией, так что, не вслушавшись внимательно, сразу трудно понять их разговор. Приедешь в деревню, наберется из полна изба, — все глядят на тебя, как на чудо какое и, наглядевшись до сыта, разойдутся. «Это зачем столько народа набралось в избу?» спросишь хозяина квартиры, в которой остановился. «Да ишь» — ответит он – «пришли повидадца с твоей милостью».
Кроме окружного врача и земского начальства, да двух-трех торговых, и то в зимнее время, никто этот край не посещает, а летом барки три-четыре промелькнет с солью или чаем из Иркутска в Енисейск, — вот все и оживление Богучанского края. Неудивительно, если изолированным богучанцем овладевает любопытство лицезреть проезжего. За то кежемские ходоки уж больно часто здесь разъезжают взад да вперед: то в город, то из города. Их не утомляет почти тысячное расстояние в один конец!
О трудностях сообщения с Богучанским краем свидетельствуют между прочим характеристичные наименования некоторых, на пути лежащих туда, деревень, так: первые две станции от с. Рыбного прозваны: Кокуем и Потоскуем. На половине последней, имеющей 44 версты расстояния, находится бык, прозванный Погорюем, на котором существует не более двух избушек; в них живут две семьи, поселенные здесь по общественному уговору двух названных деревень, с целью отправления подводной гоньбы в помощь потоскуйным и кокуйским обывателям. О происхождении этих прозваний мне поведали так: придешь бывало на Кокуй, а тут вода, наледь страшенная, морозом жжет; вода накипать; ну и сидишь у моря, да ждешь погоды, деваться не куда, ни взад ни вперед, сидишь себе да и кукуешь. Прождавши таким родом, значит, дня три, пока вода уйдет или замерзнет крепко и отправишься дальше, вверх; но по торосам непременно что-нибудь повредишь в экипаже: либо полоз пополам, либо отводина лопнет. Ну, погорюешь мало-мало, как-нибудь изладишься и дальше, а там приедешь на Потоскуй, говорят, что полынья вышла поперек реки. Ну, тут и взаболь потоскуешь.
Осенью с Покрова, богучанцы отправляются – за исключением престарелых и малых, а также женщин, на ловлю зверя, или как они выражаются «белковать», а весной, по насту (обтаявший сверху и потом замерший снег, по которому лось, олень, коза, плохо бегут, такой снег скользкий и режет ноги), за сохатым (лось), оленем, козою. Но добыча эта с каждым годом становится хуже, по случаю беспрестанных лесных пожаров и отсутствию близости кедра, орехами которого любит питаться белка. Замечательный лесной пожар, бывший в 1858 году, опустошил удобную для зверопромышленности тайгу, в окружности более, чем на 300 в. по направлению к чунским селениям, между деревнями Каробулой, Макеевой и др. на юго-восток, вследствие чего, за добычей пушного зверя, богучанцы вынуждены теперь отправляться в дальние леса, за сотни верст от своих жилищ, на лыжах. Зверь добывается в этом краю следующий: медведь, сохатый (лось), олень, преимущественно белка и соболь и отчасти лисица. Отправляются за добычей богучанцы всегда семьями, или в товариществе; в лесах они часто сходятся с тунгусами. Ловлей мелкого зверя богучанские охотники производят, по большей части, ловушками (плашками), а крупного посредством ям. Такой способ ловли конечно не всегда прибылен, потому что часто случается, что от долгого лежания добыча подопревает и тогда шкура зверя теряет свою ценность. Промыслив пушнину, богучанец торопится домой, где с нетерпением ждет его купец торговец. Этот разряд людей, поселившихся с недавних времен, всем промышляет понемножку: и водочкой, и табачком, и пушниной, словом всем, что только под руку попадется. И в самом деле, какое может быть за этими людьми наблюдение со стороны полицейского или акцизного начальства, когда начальство это не более двух раз в год бывает там, и то мимолетом, а на Чуне и Муре и никогда, по совершенной недоступности этих трущоб. Главнейшая коммерция их, перепродажа в третьи руки пушнины, приобретая ее с первых рук от охотников, посредством вина и табаку. Приобретенную здесь пушнину торговцы перепродают проезжим купцам или их доверенным, отправляющимся ежегодно с этой целью в богучанский край и далее через него на онские селения в канский округ. Тут тоже своего рода спекуляция. Проезжие купцы не всегда рассчитываются за пушнину наличными деньгами, но, по большей части, платят за нее товарами. Гнилой ситец, даба, затхлый кирпичный чай, полинялые ленточки, черкасский табак, превратившийся в труху от долгого лежания, все это продается в десятеро дороже настоящей стоимости. Все эти торгаши разместились со своими лавченками в прибыльных по торговле пунктах; на бойких местах, которыми там считаются например д. Иркеней, с. Чадобцы и Кежемское, д. Яркина; на Чуне с. Петропавловское и на Муре с. Червянское и д. Коновалова.Как только богучанец или тунгус появился из тайги, так уж торгаш успел обработать свое дело. С. Кежемское по Ангаре и д. Коновалова на Муре замечательны еще тем, что сюда выходят инородцы для сдачи ясака и обмена своих произведений в начале зимы и в марте; это время и цель появления именуются у них сугланами. Сюда со всех прочих пунктов стекаются богучанские акулы, с запасом приличного количества сивухи и табаку. После этих сугланов бедные инородцы, как очумелые, бродят по деревне: вино на них действует как-то особенно одуряющим образом. Почти все они в постоянном долгу у вышесказанных торговцев. Заимствуя летом разным хламом, зимой они втридорога расплачиваются за то белкой или соболем. Бывает иногда, что эти беспрерывные заборы обращают богучанцев-должников просто в кабалу. Случается, что сам должник и все его семейство заслуживают своим кредиторам, образовавшиеся таким родом заборы, исполняя всевозможные хозяйственные работы. Жнут хлеб, косят сено, возят на золотые промысла тяжести и т.д.
В д. Пинчугской зимой я встретил на улице одного тунгуса; он шел, пошатываясь, без шапки, в оборванном куртике, в камысах, глаза у него были какие-то дикие, налитые кровью, лицо припухлое, закопчено: он казался помешанным. Из любопытства я спросил его, что он тут делает? «У дружка, бачка, была, иду другой дружка». На что тебе дружек? Продолжал я – «Клен надо, клен нет!» проговорил он, с ударением на последнем слове. Меня заинтересовало узнать, что это за дружки такие, о которых сообщил мне попавшийся на улице инородец. Оказалось, что тамошние инородцы довольствуются жизненными припасами от местных жителей и для этого по временам прикочевывают к русским селениям, посылая из своих таборов одного или двух бывалых между русскими, инородцев за хлебом, солью и др. продуктами. Снабдившие их, в счет будущего улова, просимыми припасами, называются дружками. Таежные инородцы семьями опасаются посещать русские селения, во избежание заражения болезнями, в особенности оспой. Этой болезни они боятся, как чумы. Бывали случаи, что целые стойбища их вымирали от нее. Кежемские крестьяне всех вообще инородцев называют тварью. Это нарицание дано им в силу того народного убеждения, что они нехристи, живут в лесах с зверьми и лешим, едят всякую пропастину. Такую тварь, по их понятиям, не грешно обмануть, обобрать и пр. Раз как-то, помнится в д. Климовой, быстро вскочил в избу инородец, заметно только что из леса, но увидевши меня, сейчас же скрылся. «Да ишь, ведь, они – тварь, незнакомого видит, прячется». Много их у вас тут бывает, спросил я? «Нет ноня чего-то мало стало, заберется, да потом глаз не кажет. Этот тоже, видать, за хлебом пришел. Одиново эн же прибежал, а самого не было, подводы возил; ну, ждать-подождать и смерклось: я было ему ужинать наладила, дак вид он нашего готовления и есть не стал, а свое тварское трескал; там чево то из сумы достал, да и говорит: пойду на улицу, тут ему ишь душно стало».
В прежнее время богучанские инородцы во множестве выходили на сугланы, в особенности в с. Кежемское; нынче же все реже и реже стали появляться; а в последнее время, кроме для сдачи ясака родовых старшин или так называемых князцев их да дружков совсем уж не стали показываться близко селений, по случаю господствующих каждую почти осень и весну тифозных горячек; но зато их в кочевьях посещают тамошние коммерсанты для обмена своего товара на тварской продукт. По поводу сдачи ясака мне передавали преинтереснейший эпизод про одного богучанского комиссара, — сборщика ясака. Надобно знать, что и по ныне всякий тунгусский князек, обязан вносить за свой род известную долю ясака. Сбор этот уполномочен производить местный земский заседатель, называвшийся прежде комиссаром. Квартира этих комиссаров, до развития золотопромышленности в южной системе енисейского округа, находилась в с. Кежемском, ныне она расположена в с. Рыбном, неподалеку от золотых приисков названной системы. Помянутый комиссар установил, что бы каждый князек в каждый период сдачи ясака, откладывал ему особо одного соболя, необходимого, по его объяснению «царю на шубу». Такой сбор продолжался что-то до 10 лет. Наконец один князек, будучи маленько выпивши, решился заметить: «а что, бачка, ишшо царь шуба не шил?» Должно быть нет, ответил ему серьезно комиссар. «Да ты думаешь наш царь такой, как мы с тобой ростом? Нет, брат, шутишь! При этих словах комиссар подвел князя в окну и, указывая ему на церковную колокольню, — которая, мимоходом сказать, порядочно таки высокая, — добавил: «вот братец, смотри на эту колокольню – видишь ее? – Вот наш какой царь!». Инородец от удивления и рот разинул.
Н.Б.
Опубликовано 16 января 1877 года.