Казачьи станицы на реке Уде (очерк). Часть 2.
Во всех станицах теперь, как говорят, до 120 человек муж. пола, большая часть живет в городе и округе, но еще того больше в бегах. Жители вероисповедания православного, есть человек до 15-ти католиков, несколько лютеран и один кажется татарин.
Занимаются они преимущественно хлебопашеством: из хлебов здесь более сеется рожь, кроме ее гречиха, овес. На посеве берут ежегодно из запасного магазина 15-200 четвертей, полагаю на одну десятину по 4 четверти (это ошибочно, почти везде по иркутской губернии высеивается яровая десятина (3,200 кв.с.) двумя четвертями и 2,5, а озимыми – одной и 2,5 четв.), хотя по рассказам жителей, они на десятину засевают 5 и более четвертей. Средний урожай на десятину около 80 пуд., но хлеба часто не достает и жители станиц сплошь, да и рядом ездят покупать его в город к посеву и страде. В городе хлеб жители станиц продают очень редко и то зажиточные. Работу найти в станицах очень трудно, особенно зимой, когда рабочему с лошадью не выручить более 30 коп., а без лошади 10-15 коп. в день; в летний день платят рабочему с лошадью до 50 коп., а без лошади и 35 коп. Покосы здесь очень хороши, болотистые и низменные луга в долинах и «падях» дают иногда очень много хорошего сена, которое продается в городе. С десятины собирают приблизительно до 12-ти копен, полагая каждую в пять пудов. Сенокос начинается с 10 июля, кончаясь около 10 августа. Воз сена в 2. 2,5 копны продается в городе по рублю и более. Благодаря хорошим травам, в станицах удержалось еще скотоводство и два-три станичных жителя снабжают и теперь мясом почти весь Нижнеудинск зимой и летом.
На каждый двор приблизительно приходится скота средним числом: 2 лошади, 3, 4 коровы, 5 овец и свиней. От хлебопашества и скотоводства питаются преимущественно станичные жители: кроме того подспорьем является: рыболовство, которым занимаются весной, ловля рыбы производимая мордами и удочками, а осенью промышляют неводами, острогой и «лучем»; летом не работающие мальчуганы и девочки ходят с бродниками. Рыба здесь преимущественно: ленок, щука, сиг, иногда хариус, (по выговору местных жителей, — хайрюз), налимы довольно часты, попадается таймень и изредка осетр. Зверя промышляют ружьем, ямами и облавами. Последний способ состоит в том, что загораживают большой двор из частокола, тянущийся иногда верст на семь, — козы забегают в этот двор заблудятся и не могут найти выхода. Огородничество также здесь развито и овощи казачки иногда продают в городе; здесь, кроме обыкновенно-растущих в наших крестьянских огородах овощей, водятся арбузы и дыни. Богатые таежные леса дают возможность жителям гнать деготь и смолу; первый часто продают они в городе от 60 коп. до 1 р. за ведро. Из мастеровых на станицах есть бондарь и горшечник, сбывающие свои произведения в Нижнеудинске, где бывают жители ближней станицы довольно часто, покупая товары. Жители других станиц по отдаленности и благодаря неудовлетворительности путей сообщения ездят в город очень редко. Говоря о путях сообщения т тряской таежной дороге, через которую прихотливо переходят выдающиеся корни громадных деревьев, заставляя прыгать высоко к верху тряскую телегу, упомянем о перевозах, которых два: в Барадановке ходит карбаз, содержавшийся обществом, а теперь говорят, взятый частным лицом, который, впрочем, за это обществу ничего не платит, по причине малого сбора и издержек на содержание перевоза; другой перевоз – лодочный в Укаре, содержимый частным лицом. Жители станиц принадлежат к приходу нижнеудинского собора; священники этой церкви ездят туда для исполнения треб, за что и получают от общества ругу в количестве 25 пуд. в год. Податей станичниками не платится, повинности существуют только натуральные: дорожная и между дворная гоньба для отваза земского и сельского начальства и церковного причта. Школ в станицах совсем нет и дети переселенцев совершенно лишены возможности учиться, как например, в отстоящей от города очень далеко станице Зенцовой. В город учиться не возят, отчасти по дурному состоянию дорог, отдаленности, столько же и по бедности, происходящей и от неблагоприятных естественных условий и от лени жителей, которых энергию и трудолюбие подкосил роковой день 24 июня 1870 г., лишивший их, после тяжелого дальнего пути, страшной гигантской работы, вдруг вснего устроенного обзаведения, хозяйства и всего, что они имели. Станицы в настоящее время управляются в административном отношении отдельным выборочным старшиной, подчиняющимся алзамайскому волостному правлению, в волости которого они находятся. Для станиц еще можно было бы кое что сделать, если б не апатия жителей, которую, впрочем, можно прогнать, возбудив энергию, но не палкой, чего избави Бог!
После страшного потопа, разорившего казаков в конец невольно опустились руки и возможно ли строго осудить их?
Не вынес тяжелого удара потрудившийся, чуть не до кровавого пота, переселенец, запил с горя на последнюю; старуха умерла от нужды, сын бросил, дочь пошла на легкий и постыдный труд. Едешь по станице – кругом пусто, мертво, точно все повымерли, точно в мертвое царство заехал; пройдет с опущенной головой местный житель и не взглянет на вас, его ни что не интересует, ни что не остановит его сонный взгляд. Здесь на посиделках соберутся, то и там сидят невесело, тоскливо; неохотно поются песни, пляска идет лениво; девушки не дышат тем ярким румянцем, как в трактовом селении коренных жителей. Так невесело, сонно пройдет посиделка, также грустно разойдутся по своим старым неуютным, некрасивым домам. Тоже не оживленно проходит и вечерка: молодежи мало, старики и не прочь бы расходиться, да силы нет – всю убили; и идет вечерка также лениво, также апатично, как вся их жизнь, вся их работа. Сидит другая молодица, задумалась, вспомнив какой веселой «дивчиной» была она в своей теплой благословенной Украйне, а здесь на этом морозе, в дикой дремучей тайге, в безысходной нужде, среди чуждого ей сброда, веселиться ли ей здесь? Мудрено ли, что она не весела будет на вечерке, мудрено ли, что горячая слеза скатится с ее длинной шелковистой ресницы в отдаленном темном углу? Кто знает, что думает пожилой поляк, грустно сидящий на станичной вечерке, освещенной дымной лучиной, глядя на неуклюже выступающих в тяжелой обуви девушек, в их некрасивой одежде; не вспоминает ли он веселые уютные «огрудки» Варшавы или Вильны, зажигающие сердца черные глазки молоденьких и грациозных панок, веселых и игривых, как котенок на печке, по словам Мицкевича? Ему ли веселиться после старой жизни на родине, здесь же в тяжелой нужде, усталому от непосильных трудов?
Если летом вы пойдете по станицам, то может быть, среди тяжелой тишины, услышите долгую, тоскливую малороссийскую песню – молодая хохлуша моет куделю, напевая песню далекой родины. Подходите к ней и будьте уверены – услышите радушное «доброжаловать, добрый человек» ласково и открыто взглянут на вас ее славные серые глаза, встряхнется довольно хорошенькая русая головка, отбросив назад тяжелую косу, упавшую на высокую грудь. Не побрезгуйте ее приглашением и зайдите к ней в избу, там встретите тесноту, чистоту и радушие. На пол набросана ароматная свежая трава, пол тщательно вымыт, столь чист; через пять минут он заставится тарелками с ягодами, молоком, сметаной, творогом, холодным приятно-кислым малороссийским варенцом; тут же явится и чухонское масло. Пока вы будете угощаться, ребята русоголовые, голубоглазые проползут к вам на колени, веселая хохлуша во время завтрака сообщит, что ее «варнак» муж пошел в город на работу, «да вот и ходит, четвертый год, — ни слуху ни духу». Если вам попадется такая чистая изба, веселая радушная хозяйка, пользуйтесь счастьем и не заходите в другие избы, там страшное царствие апатии и грязи, там вонь и удушье, там люди ходят лениво-опущенными головами, сонно ходят и мало говорят.
Приласкайте русоголовых ребяток радушной хохлуши и пожелайте им – крестьянам алзамайской волости большого счастья, нежели выпало на длю отцов их, бывших казаков 6-й сотни иркутского конного казачьего полка, а затем, не оглядываясь, уезжайте из станицы, желая им возрождения. Но при этом желании, не закрадется ли в вашу душу известный стих, гласящий над дверями Дантова ада: «Lasciati ogni speranza@&
Иннокентий Попов.
Опубликовано 31 января 1878 года.