Покорение Сибирского царства и личность Ермака. Часть 1.
В народной жизни каждая историческая эпоха характеризуется известными чертами, сила и влияние которых в должной мере оцениваются обыкновенно не современниками, но потомством, по законам исторической перспективы. Как и многое другое, современной наукой достаточно выяснены причины. Почему события, которые составляют предмет настоящей статьи, совершились именно в известное время и обязаны своим возникновением известным явлениям народной жизни. Уже со времен Ивана III стало очевидно, что старинный, удельно-вечевой уклад русской жизни должен уступить свое место новому – единодержавию, рознь и соединения с ней слабость – единству и неразрывно связанной с ней силе. Но всякий исторический фактор, действовавший в течении столетий, не исчезает бесследно; хотя и побежденный, он долго еще продолжает напоминать о своей прежней силе и влиянии. Упорство и живучесть старого начала были особенно заметны в XVI столетии. В XVI веке старое начало было особенно устойчиво в наиболее многочисленной и наиболее неподвижной части русского общества – крестьянах и посадских, городских жителях, которые в то время не многим отличались от крестьян. Крестьяне. Как сословие не служилое, обязаны были «тянуть тягло», т.е. относить разные повинности натурой (исправлять дороги, доставлять подводы и проч.) и платить налоги деньгами. Величина тягла определялась писцовыми книгами по количеству земли. Тягло тянул старший работник в семье. Таким образом младшие братья и их дети были свободны от отнесения повинностей, но зато и не имели главного капитала – земли и вступали в положение работников к старшим родственникам или шли на сторону – составляли промысловые артели, закладывались к землевладельцам из дворян, от которых часто уходили, пользуясь правом свободного перехода. Таким образом возник класс бобылей, «подсуседников», «захребетников», «задворных людей», — класс недовольный, беспокойный и наклонный к кочеванию. С развитием государственных потребностей положение тяглых людей ухудшилось вследствие возрастания налогов и повинностей. Кроме того, их личная юридическая независимость начала стесняться, как ограничиваться их материальные средства. Исходя из той точки зрения, что земля – государственное достояние, правительства начало изменят ее назначение, отчуждать от крестьян. Вследствие того, что служилым людям денежного жаловании не полагалось, земли стали раздаваться, как местные и вотчинные дачи или, по причине нужды в деньгах, отдаваться на оборок. Еще в 1500 г. Иван III, после покорения Новгорода, около четверти земли в Вотьской пятине отдал на оброк и около трети раздал в поместья служилым людям. Раздача земель особенно усилилась при Иване IV вследствие продолжительных и трудных войн с Польшей, Ливонией и Швецией, так что к концу его царствования было уже роздано около 50 мил. Четвертей прибавив к этому частые тогда голода, моровые поветрия, войны, вообще плохое состояние хозяйства, можно видеть, что положение крестьян в XVI в. было очень затруднительно, при всех их юридических привилегиях и внутренней самостоятельности общинной жизни. Так как каждая община, обложенная известными повинностями, рассматривалась как самостоятельная единица, то тем строже требовалось с нее ответственность и не принимались в соображение никакие смягчающие обстоятельства, обуславливаемые экономическим положение ее членов. Положение городских жителей, посадских людей, было не лучше; достаточно вспомнить, что воеводы отправлялись в города «на кормление», как наивно т откровенно тогда выражались, и что годовой промежуток времени считался достаточным, чтобы «накормиться» — воевода у ступал место другому.
Конечно, наиболее энергичные люди из крестьян, холопов и посадских. Как, с одной стороны, причина неудовлетворительной финансовой политики правительства лежала в борьбе отживающих правовых форм, обычаев и убеждений удельновечевого периода с новыми принципами единодержавия и централизации, — так, с другой стороны, в тех же привычках порядках этого периода находили себе выход обремененные крестьяне и посадские: они приводили в исполнение странную угрозу русского человека – «брести розно», т.е. разбежаться, благо есть куда, и оставить таким образом удельного князя без подданных. В XVI столетии угрозы «брести розно» исполнялись как в вотчинах частных владельцев, так и на землях черносошных, т.е. вообще государственных, дворцовых и монастырских крестьян. Куда «брести розно», куда бежать – это определяли местные условия. Посадские люди, особенно страдающие от произвола воевод, бежали из городов и скучивались в окрестностях в разбойничьи шайки. Посадских людей соединяла, кроме надежд на добычу, личная обида, личная месть; — как и турецких гайдуков и средневековых итальянских бандитов. Эти разбойничьи шайки были столь многочисленны и столь сильны, что правительство того времени само не могло с ним справиться и обращалось к содействию общества. Так, в малолетство Иван IV, в правление Иосафа и кн. Бельского, городам и пригородам и волостям дано было право разыскивать «лихих людей» и казнить их смертью, не представляя наместникам и тиунам. В 1539 г., например Каргопольцам и Белозерам дана была такая грамота: «Где сыщите разбойников, или тех, кто их у себя держит или разбойную рухлядь принимает, то вы таких людей пытайте накрепко, а допытавшись и бивши кнутом, казните смертью». Рекомендуя такую строгость наказаний, грамота эта прекрасно характеризует размер зла. До какой степени достигло в то время настроение в государстве, показывает следующий пример: итальянский архитектор Иван Фрязин, принявший православие, женивший в Москве и, по-видимому, совсем устроившийся в России, при первом удобном случае бежал в Ливонию: «от бояр великое насилие, говорил он, управы в земле никому нет, и уехал я от великого мятежа и безгосударства». Сельские и городские жители северных местностей убегали еще более к северу, на Двину, к Архангельску, и составляли там промысловые ватаги; из более южных местностей бежали на дальний юг, в степь, «в поле», как тогда говорили. В те времена обитаемые границы на юге совпадали с южными пределами нынешних Калужской, Тульской, Рязанской и Нижегородской губернии, далее шли пустынные лесистые пространства, а еще далее бесконечные степи до самого Черного моря, оживляемые только перелетными птицами да ватагами кочевников. Крым был занят в то время татарами, неутомимыми разбойниками, истинным бичом Божьим для пограничных польских и русских областей; на берегах Азовского моря находились владения турок; на нижнем течении Волги волновались плохо засмиренные астраханцы и кочевники – бывши ногаи, всегда расположенные к грабежам и набегам. Насколько была велика была опасность от этих соседей, видно из того, что еще в 1572 г. крымский хан Девлет-Гирей пробрался к самой Москве и сжег ее. Таким образом южные пределы нуждались в обороне. Правительство того времени не могло защитить своими собственными силами очень растянутой пограничной линии, кроме того, оно понимало, что лучшее средство защитить пограничные области – это их заселить. Желающим поселиться здесь предоставлялись разные льготы, свобода от тех повинностей, которые ложились таким тяжким бременем на жителей внутренних волостей. Взамен этих льгот колонисты должны были защищать границы; из них составилось иррегулярное войско, которое стало называться городовым казачеством. На границы сбегались «гулящие люди», недовольные прежними условиями своей жизни, и свободно поступали в городовые казаки, так как при этом не требовалось справок о прошлом этих вольноопределяющихся XVI в. Но наиболее энергичные и беспокойные натуры не удовлетворялись службой в городовых казаках: им была противна малейшая тень зависимости; степь, беспредельное «поле», увлекало их в свою таинственную даль, в заманчивые приключения. Вспомним, что и в Западной Европе XVI в. был веком авантюристов. Эти люди тоже назывались казаками, но только вольными, «воровскими», как тогда говорилось. Не только само слово «казак», но и само содержание понятие «казачество», сама сущность этого явления не русского происхождения. Не говоря уже о кочевников предыдущих веков, с XIII в. Русь стали тревожить разные монгольские племена, для которых кочевая жизнь и набеги были, по-видимому, столь же необходимы как воздух и свет. Несмотря на всю первобытность общественного строя этих диких орд. И в них стали выделяться два класса, неизбежные, по-видимому, во всяком человеческом обществе – более влиятельные, богатые, называющиеся «уланами» и бедные не значительные по влиянию, получившие имя «казаков». Русским чаще всего приходилось сталкиваться с этими последними, нередко отделявшимися от главных орд и превращавшимся прямо в разбойничьи шайки еще более чистой воды, чем были кочевые орды. Понятно, что постоянные набеги кочевников должны были и с русской стороны вызвать противодействие – и Явилось русское казачество. Вспомним, что еще в былинах Илья Муромец называется «старым казаком, что богатыри ездят «полевать». В XVI в. Борьба между Русью и степью обострилась: с одной стороны, все эти крымцы, ногаи окончательно выродились в разбойников, с другой – на Руси явилась настоятельная потребность заселить степь. Буйные и недовольные элементы влекла на дальний юг и религиозная цель – борьба с неверными, которая в XVI в. была очень популярна ив западной Европе и признается вообще главнейшим рычагом политической жизни XVI столетия. Увлеченные духом авантюризма, вольные дружины казаков пробираясь далеко в степь, преимущественно по Дону и Днепру, и становились в совершенно независимые отношения к московскому правительству. Часто на жалобы крымского хана и разных ногайских князей, что их грабят казаки, московское правительство отвечало, что оно само ничего не может сделать с этими «воровскими казаками» и советует расправляться с ними собственными силами. Мало того, казаки часто грабили и русских купцов, даже послов, ездивших в Крым и к ногаям. Скоро с Дона и Днепра казачество распространилось и по Волге. Задолго еще до XVIв. Знаменитый некогда путь «из варг в греки» по Днепру утратил свое значение: торговля с Византией прекратилась, и к XVI в. установились торговые сношения с Персией. Волга, ставшая главной торговой артерией, скоро привлекла к себе внимание Донского казачества, тем более, что и сообщение между Волгой и Доном, несколько выше Царицына, было сравнительно удобным: легкие казацкие струги поднимались речкой Камышенкой, не раз упоминаемой в казацких песнях, а потом тащились волоком до самой Волги. Казацкие разбои на Волге особенно усилились в 70-х годах XVI в. особенно бедственную пору царствования Иван IV. Путешествие по Волге, которую теперь свободно бороздят пароходы с беззаботными туристами, были в то время не безопасно не только для торговых караванов, но и для царских посольств в Персию и к ногаям, хотя они сопровождались сильными отрядами вооруженных людей. Кто плавал вниз по Волге, тот помнит, конечно, красивую Самарскую Луку, где современного путешественника так занимают живописные виды берегов. Путешественник XVI в. подъезжал к этому красивому месту, дрожа от страха и творя молитвы. Поперек этой луки протекает река Уса, которая в нижней части луки сближается с Волгой. В устье этой речки, таясь в прибрежных пещерах, прикрытым густым бором. Разбойничьи шайки ожидали свою добычу. Когда показывался караван, казаки или тотчас на него бросались, или успевая переволакивать свои струги на другую сторону луки, пока караван огибал ее, и нападали на него еще в более удобном месте. Дерзость казаков дошла до того, что в 1579 г. они напали на нагайский город Сарайчик и разграбили его. По этому случаю в первый раз упоминается в официальном акте имя одного из наиболее видных сотрудников Ермака: «А для атаманов Ивана Кольца да Барабоши и для иных казаков послал государь в Казань и во все украйны города и велел тех воинских атаманов казнити смертью». Если даже ин есовсем точно относительно имен и хронологии известие, приводимое одной сибирской летописью, что в 1577 г. воевода Иван Мурашкин явился на Волгу с сильным войском и начал преследовать казаков, однако несомненно, что в конце 70-х годов XVI в. правительство Ивана IV приняло наконец свои меры к обузданию разбойников, послало на Волгу сильное войско, которое и рассеяло место разбойничьих шаек. Несомненно также, что одни из таких шаек бросились вверх по Каме, в местность хотя и бедную, но зато безопасную. К концу XVI в. русская колонизация сделал значительные успехи, распространившись в разных направлениях, так что и берега Камы не были совершенно безлюдны, кроме пермских, и чердынских городков, занятых правительственными воеводами и войсками; предприимчивость частных лиц, богатых купцов Строгановых, положила здесь начало гражданственности. Таким образом мы видим здесь совместное существование колоний обоих типов – клерухий, устраиваемых государственной предприимчивостью, и апокий предприимчивостью частных лиц. По мнению известного экономиста Рошера, клерухии должен считаться высшим типом и указывать на довольно развитую степень политического быта страны. У нас в XVI столетии, как в данном случае, так и во многих других, замечается нечто среднее, — совместное существование колоний обоих типов, что указывает на переходное время, на живучих старых начал государственной жизни и относительную слабость новых. Для нашей непосредственной задачи нет необходимости излагать историю Строгановых до той поры, пока они не заняли прикамских местностей; скажем только, что добывание соли, селитр и обширные сношения с инородцами низовьев Оби и печерскими, доставляющими им меха, значительно увеличили их богатства, так что к половине XV в. они стали богатейшими людьми во всем государстве. Естественно, что в половине XVI в. район их деятельности значительно расширился и на прикамский край; еще Герберштейн обстоятельно описывал летний путь между землями придвинскими и Великой Пермью. Слухи о богатствах Урала не могли оставаться неизвестными для предприимчивых Строгановых: еще с 1332 г. стало известно прикамское серебро.а под 1430 г. упоминается, что соляные варницы, устроенные братьями Калашниковыми, по всей вероятности, вологодскими выходцами, были перенесены с р. Боровой на р. Усолку, где ныне Соликамск. Таким образом, повторяем, личные выгоды Строгановых требовали расширения деятельности к востоку, к Уралу, и, если возможно, за Урал, и притом так, чтобы их действия не стеснялись пермскими воеводами, а торговые предприятия – конкуренцией каких либо соперников. Желание Строгановых расширить район деятельности совпало с новыми государственными потребностями, ясно понимаемыми Иваном IV – явилась особенная потребность в металлах вследствие возникнувших несравненно более частых, чем раньше, и мирных, и враждебных сношений с соседями. Еще в 1556 г. Иван IV особой грамотой просил Анику Строганова о разыскании медных и железных руд. Поэтому в 1558 г. Григорий Аникеевич Строганов обратился к царю с просьбой пожаловать ему для эксплуатации естественных богатств земли по обеим берегам Камы, нижье Великой Перми до Чусовой, уверяя, что всего пустого места тут 146 в. хотя, в стром смысле слова, на берегах Камы и в то время уже были редкие поселения чердынских и усольских «отхожих людей». Хотя Строгановы и принадлежали к категории посадских и волостных обывателей и только особые условия места и времени дали им особые фактические, но не юридические преимущества, однако в данном случае они являются с такими привилегиями, каких не имели и знатнейшие вельможи: они получили позволение выстроить городки (Канкор и Кергедан), ставить острожки, снабжать их порохом, пушками и пищалями, размещать в них гарнизон, заселять край, призывая для этого различных гулящих людей, заниматься земледелием, селитроварением и рыболовством без всяких налогов; все живущие в этих местах были свободны на 20 лет от всяких налогов. Суд и расправу Строгановы творили сами и ни в чем не были зависимы от соседних пермских воевод. Жалобы на них самих разбирались особыми приставами в Москве один раз в год, в Благовещенье. Только железную и медную руду они не могли разрабатывать сами. Строгановы de jure и de facte сделались почти в полном смысле формальными владельцами, только без обязательства выставлять воинских людей. Иван IV, столь грозный ко всем, был милостив только к Строгановым и даже, по их просьбе, включил их в опричнину. Это самостоятельное положение Строгановых, как увидим ниже, было одной из важнейших причин успеха предприятия Ермака.
В истории, как и в жизни отдельного человека, нет ничего случайного, чему бы нельзя было указать причин и следствий, только в обыкновенной жизни применение этого закона наблюдать гораздо труднее, чем в истории: в жизни отдельного человека причины эти мелки, почти микроскопичны, они слишком личны, слишком многочисленны, в истории же они сливаются в большие потоки, делаются очевидными, особенно для потомства, когда станут ясны и их последствия. Этот прагматизм событий мы старались подчеркивать во всем предыдущем изложении: старинная борьба двух политических и общественных начал вызвали социально-экономические неурядицы в общественной жизни, явились недовольные бродячие элементы, «гулящие люди», которых привлекали южные степи, арены борьбы двух миров – христианского и магометанского, у восточных пределов Руси уже начавшего уступать свое место первому, что выразилось в падении Казани и Астрахани. От вольной и тревожной жизни, «гулящие люди», казаки дичали и превращались в простых разбойников, внимание которых привлекала к себе Волга, главная торговая дорога Руси XVI в. Вследствие продолжительных и тяжелых войн и неурядиц внутреннего управления московское правительство не могло предпринять коренного очищения Волги от разбойников, ограничиваясь только отдельными экспедициями, рассеявшими более крупные шайки или заставившими из куда-нибудь скрываться. Естественно было, что одна из таких шаек, за судьбой которой будем следить в дальнейшем изложении, бросилась на Каму: слухи о возникающем значении этого края уже достаточно распространились с другой стороны, и тогда уже определившееся стремление России на восток, появление и развитие новых государственных потребностей, и обширные привилегии, данные Строгоновым, способствовали расширению деятельности этих последних и на прикамские края, где и произошли их встречи с дружиной Ермака. Встретились две силы с одинаковыми стремлениями к деятельности, успешность которой обуславливалась взаимодействием их обоих; в руках Строгановых были необходимые материальные средства, в распоряжении Ермака – пригодные люди, без которых самые большие средства оставались бы мертвым капиталом. Таким образом, в данный исторический момент все способствовало успеху предприятия: общее положение дел, и ясно понимаемые Строгоновыми выгоды, и условия, в которых находился Ермак и его дружина. Прежде чем приступить к дальнейшему изложению, мы не можем не упомянуть об этом странном и печальном обстоятельстве: обыкновенно количество исторических источников и качество их улучшается по мере развития событий от дальнейших к ближайшим; н ов данном случае наоборот: скудные источники представляют не мало затруднений в изложении событий даже со времени приготовления Ермака к походу за Урал. Царских грамот, воеводских отписок и вообще разных дел конца XVI в. и самого начала XVII почти не сохранилось не только в сибирских архивах Сибирского приказа и Казанского дворца, по той же самой причине. Начало сибирского летописания собственно положено было архиепископом Киприаном, поставленным тобольским архиепископом в 1621 г. Кажется, в следующем же году он приказал собрать от уцелевших сподвижников Ермака все сведения из их походов и записать все имена погибших в синодики для поминовения. Понятно, что и эти летописи, составленные более чем через 30 лет после знаменитого похода, по устным сведениям казаков, не могли бы считаться особенно правдивыми, но и они сгорели во время одного большого тобольского пожара. Нет, впрочем сомнения, что многие сведения этой летописи вошли в другие, позднейшие сибирские летописи, к краткой характеристике которых мы и приступим. Из четырех сибирских летописей, первое место, по мнению Карамзина, Словцова, Соловьева и некоторых новейших историков, должна занимать так называемая Строгановская летопись. Действительно, в ней встречаются более или менее заметные следы по крайней мере семи царских грамот, в ней логично и обстоятельно выяснено, почему влияние Строгоновых неминуемо должно было распространиться за Урал, наконец, ход дальнейших событий изложен кратко и ясно. Но эти же обстоятельства придают ей какой-то официальный, односторонний характер; в ней заметна какая-то фамильная тенденция, это семейная летопись. Например, в ней ничего не говорится, кто был Яков и Григорий Строгановы, как об известных всем лицам; Строгановы же выставляются инициаторами похода Ермака – «промыслом Строгановых и подвигом атаманов и казаков» в XII гл. встречается некоторый укор московскому правительству за его непоследовательность, в одном случае по отношению к Строгановым. Таким образом Строгановская летопись – источник хотя и почтенный, но односторонний. Притом же в ней нет бытовых черт, ярко характеризующих, то время и те обстоятельства. Односторонностью отличается и Есиповская летопись только в другом роде; она желает приписать всю инициативу похода казакам и ни слова не упоминает о Строгановых; в очень многих местах изложение летописи совершенно тождественно со Строгановской, так что на нее следует смотреть только как на тенденциозную переделку последней; кроме того, и неуместная риторика делает ее сомнительной. Из историков, никто кроме Небольсина, не высказывался в ее пользу. Ремезовская или Кулурская летопись по своему внутреннему значению стоит далеко выше Есиповской: очевидно, что в нее вошло кое что из первоначальной сибирской летописи Киприана: там встречается много известий о различных чудесных знамениях, много сведений церковного характера. В этой летописи заметны отголоски народных преданий, народных воззрений на исторические лица и события; много в ней исторически верных бытовых подробностей, многие события она объясняет удовлетворительнее Строгановской, ее хронологические указания относительно месяцев и чисел заслуживают большого внимания. Таким образом, Ремезовская летопись является хорошим противовесом слишком краткому и официально холодному изложению Строгановской. О последней сибирской летописи, написанной в Тобольске ямщиком Черепиновым, в 1760 г. достаточно упомянуть, что у историков она не пользуется никаким кредитом, хотя некоторые дилетанты, как Пуцилло и Небольсин, ее защищают. Нужно заметить, что критическая разработка сибирских летописей почти не начата, так как историки недостаточно интересовались ими. Из других источников, на которые вовсе не обращали внимания Карамзин, Словцов, Соловьев, Костомаров, «и новейшие, как Иловайский и Замасливский», необходимо отметить исторические народные песни и сведения иностранных писателей (Массы, Крыжанина и Витзена). Народные песни дают прекрасный материал для оценки народных воззрений на то или другое историческое лицо или событие. Сбивчивые и не точные в передаче фактических сведений, народные песни правдиво передают истинный смысл и значение тех или других событий, и притом наиболее важных, так как на народное воображение действует только то, что действительно достойно памяти. Сведения находимые у иностранных писателей, имеют свою долю значения, как отголоски мнений наиболее образованных людей из туземцев о лицах и событиях той или другой эпохи.
Предпослав необходимые общие соображения и сделав общую оценку источников, мы должны начать изложение эпического похода Ермака и указать на его труд, опасности и успехи.
Хотя в 70-х годах XVI в. обстоятельства сами собой сложились для того, чтобы Строгановы начали расширять свое влияние за Уралом, однако непосредственной причиной, как бы каплей, переполнившей чашу, послужило одно постороннее обстоятельство: в 1573 г. Сибирский царевич Магметкул сделал набег на поселения Строгановых по Чусовой, хотя и не осмелился напасть на их городки Канкор и Керидан. Строгановы обратились к царю не только о разрешении фактической самообороны, но и с просьбой позволить им распространить свои владения за Уралом, строить городки по Тоболу и его притокам, за что они обещали подчинять государевой дани инородцев; 30 мая 1574 г. Иван Васильевич дал им это позволение со льготами на 20 лет и даже с разрешением разыскивать медную и свинцовую руды и горючую серу. Прошло 6 лет, но Строгановы все еще не могли воспользоваться царским разрешением: для внесения военных действий в неприятельскую страну нужно было столько воинских людей, сколько у них не могло и быть. Но вот в 1579 г. во владениях Строгановых появились дружины Ермака. Сближая этот год. Показанный в Строгановской летописи, со сбивчивыми показаниями 5-й и 6-й статей Ремезовской, можно заключить, что казаки действительно явились осенью 1579 г. Нет ничего невероятного в сообщении Ремезовской летописи, что казацкая флотилия появилась в устье Чусовой в конце сентября и по незнанию пути, вместо Чусовой, стали подниматься по Селее, в верховьях которой и провели зиму 1579-1580 гг. в наскоро устроенном Ермаком городище. Здесь-то казаки и вступили, вероятно, в первые сношения со Строгановыми. В Ремезовской летописи говорится, что дружина Ермака получала хлеб от Максима Строганова; это очень понятно, потому что только Строгановы и могли прокормить столько большое число людей. Лето 1580 г. казаки провели в походах на окрестных вогуличей. Но зимой 1580-81 гг. выяснились достаточно взаимные отношения: с одной стороны, для Строгановых была обременительна и неудобна эта толпа буйных и своевольных казаков, с другой – дружине Ермака не было расчета и удовольствия оставаться на одном месте. Строгановым естественно могла прийти мысль освободиться от буйных казаков и воспользоваться царским разрешением 1574 г. – завоевать сибирское царство – и они направили туда Ермака с его дружиной. Что инициатива похода принадлежала главным образом Ермаку и его дружине, единогласно указывает Есиповская летопись и Ремезовская, в которой, кроме того, выставляется на вид, что Строгановы были даже принуждены дать Ермаковской дружине припасов и оружия («А в поход Ермак на струги дружине своей у Максима взятые с пристрастием а не в честь или взаймы, но убити хотеша и жито его разбитии и дом и при нем живущих разорити в конец и приступи к Максиму с гызом»). То же самое подтверждает Витзен и автор сочинения Relatio de Siberia, по всей вероятности, Крыжанин.
«Будут они в Устье у Строгановых,
Взяли запасы хлебные, много свинцу-пороху» — говорится в одной народной песне. Лето 1581 г. прошло в приготовлении к походу и в стычках с толпами мурзы Бегбелия, на павшего на поселения Строгановых, в построении стругов, более удобных для плавания по быстрым и неглубоким речкам приуральским. Вопрос о количестве дружин Ермака можно решить удовлетворительно по имеющимся данным. Строгановская и Есиповская летописи говорят согласно, что у него было 540 человек; при этом Строгановская прибавляет, что Строганов дал еще 300 человек своих воинских людей; Есиповская, умалчивая вообще о Строгановых, молчит и об этом обстоятельстве. По народным песням число казаков доходит до 300. Кроме этого относительного согласия источников, показания Ремезовской летописи, что будто число казаков доходило до 5000, опровергая и некоторыми соображениями: 5000 – цифра слишком крупная для того времени и для обстоятельств, в которых находился Ермак. Так как в те времена интендантская часть в зачаточном состоянии, и так как казаки, кроме того, не обременяли себя тяжелым обозом, то и положительно невозможно было прокормить такую массу людей в слабонаселенном прикамском крае. Припомним также, что и западно-европейские авантюристы, подобные Ермаку, отправлялись с очень не значительными силами на открытие и завоевание новых стран: Кортес отправился в Мексику с 400 пехоты и 15 всадниками, Писарро приступил к покорению Перу с 200 пеших и 27 конных солдат, Васконульес де Бальбоа только с 200 человек прошел от Панамы через Кордильеры до Тихого океана. Итак, мы смело можем сказать, что численность дружины Ермака не превышала 840 человек. Состав этой дружины был очень разнообразен. Имея понятие об общем характере казачества, мы смело можем предположить, что тут были люди из всех возможных местностей. Первообраз Есиповской летописи говорит, что тут были люди с Дона и Волги, которых оттуда было «велие утеснение и изгнание». Ремезовская летопись говорит, что они были с Волги, Дона, Яика, из Казани Астрахани. В исторических песнях говорится: «собирались казаки, други, люди вольные, собирались они, братцы, во един круг, как донские гребенские и яицкие».
Сами они были, «беспаспортные да все разбойники», как говорится в другой песне. Строгоновы дали Ермаку 300 человек своих служилых людей – «Литвы, и немец, и татар, и русских людей буйственных и храбрых». Имена главных помощников Ермака, сохраненные Строгановской и Ремезовской летописями. Еще более подтверждают мысль о крайнем этнографическом разнообразии дружины Ермака: Иван Кольцо, Иван Гроза, Богдан Брязга отзываются Доном, Никита Пан – Днепром, а может быть, и Польшей, Матвей Мещеряк, очевидно принадлежит к финскому племени мещеряков. Ремезовская летопись довольно подробно сообщает о приготовлениях Ермака к походу. Казаки взяли у Строгоновых по 3 п. ржаной муки на человека, по пуду сухарей, по 2 пуда круп и толокна, по пуду соли и некоторое количество ветчины и масла. Взяли также ружья, по 3 ф. пороха и свинца. Строгановых заставили также дать знамена с иконами, на каждую сотню по знамени. Отряд свой Ермак разделил на сотни, полусотни и десятки; было у него четыре эсаула и полковые писаря: в этом заметно стремление подражать тогдашнему военному устройству. Но только с примесью казацких порядков. При отряде было 3 священника и какой-то старец бродяга, который «правило правил и круг церковный справно знал». Он же заведовал и хозяйственной частью6 «припасы знал и каши варил», как говорится в летописи. Конечно Ермак не мог остаться совершенно неблагодарным к Строгановым: обещал, в случае успеха предприятия, заплатить им за взятое. Наконец, 1 сентября 1580 г. дружина Ермака села на струги и поплыла вверх по Чусовой при звуках труб, барабанов, литавр и сурн – музыки, конечно, поразительной и восхитительной для туземцев.
Страны, в которые направлялся Ермак со своей дружиной, хотя и были малоизвестны русским, однако не казались столь таинственными, как Мексика и Перу для испанцев. Смутные сведения об Югрии всходят к XI – XII векам. В 1483 г. кн. Курбский-Черный и Салтыков-Травин ходили с войском на югорского князя Левку, перешли Уральский хребет и по Тавде и Тоболу достигли сибирской земли. В 1499 г. упоминается о походе кн. Ушатого. В 1556 г. был в Сибири сборщик дани Димитрий Куров, так как Сибирский князь Едигер добровольно выразил согласие платить Москве дань. Эти отношения существовали и в 1563 г. и, по-видимому, в 1578, когда из Сибири прибыли послы Таймас и Левка и обещали давать ежегодно по 1000 соболей и по 1000 белок. Нужно заметить. что под Сибирью в то время разумелось сравнительно небольшое пространство по р. Туре, Тоболу, отчасти Иртышу и Оби. В Строгановской летописи «Сибирские дороги»упоминаются, как нечто общеизвестное. Из Ремезовской летописи видно, что Ермак получил довольно достоверные сведения о Сибири (статья 9).
Опубликовано в 1891 году.