Якутская Палестина. Из разъездов по якутскому округу. Часть 1.
Как известно, привычка является для обыкновенного смертного источником многих симпатий, иногда даже лишает его возможно правильно судить об окружающем. Вещи и явления, к которым мы присмотрелись с детства, кажутся нам столь логически-необходимыми, что мы с трудом в состоянии бываем представить себе иной порядок вещей и явлений. Но даже и для не обыкновенных смертных этот закон сохраняет свою силу. В науке известен ряд случаев, когда ошибочные заключения обязаны бывали своим происхождением именно неспособности ученых мужей – отрешиться от логики настоящего.
Все это я вспомнил как-то недавно, обогреваясь в якутской юрте перед якутским очагом, в ожидании чая, после переезда в 50 верст по 45° R мороза. Я стал припоминать и другие моменты из моих разъездов по округу, и мне представилось, что не безынтересно будет (а может быть, и не бесполезно) для моих европейских собратий познакомиться с наиболее выдающимися из этих моментов.
Вот уже восьмой год, как я разъезжаю по Якутскому округу, записывая данные этнографии края. Заметки свои я обрабатываю в более или менее обширные статьи, находящие себе место в специальных изданиях, куда я и отправляю любознательных читателей. На этот раз я имею в виду описать чисто внешнюю сторону своих разъездов, дать читателю понятие о том положении, в которое иногда бывает поставлен человек, ищущий и не боящийся совершенно нового, неизведанного, необычного. Лет 15 тому назад, во время моего путешествия по Баварии, меня до такой степени поражал оригинальный костюм баварских крестьянок, что я почти готов был думать, что это – маскарадный костюм; теперь и костюм якутов, и вся обстановка их жизни сделали для меня до такой степени простым и понятным явлением, что я с усилием могу себе представить, как можно чему-нибудь в нем удивляться. Я бы хотел, чтобы и на читателя перешла частичка такой простоты отношения к совершенно неизвестному предмету, хотя и убежден, что никакое описание не заменит для него отличного опыта. Именно в этом и заключается мое желание: ни удивлять, ни ужасать читателя я в виду не имею, а тем не менее – хвастануть оригинальностью своего положения и ловкостью, которую я в нем высказываю.
В ледоход через Лену.
Я засиделся в г. Якутске до последней крайности. До меня доходили слухи. Что по Лене уже идет шуга; но я не обращал на это особенного внимания и хлопотал лишь о том, чтобы не пропустить последнего дня казенного перевоза.
Надо знать, что летом сообщение между обоими берегами реки поддерживается с одной стороны частными лицами, с другой – городом. С частными лицами, — по простому побережными жителями-якутами, приходится входить всякий в особое соглашение, и перевозчики не преминут, конечно, содрать с вас при случае втридорога. Городской перевоз вот уже несколько лет кряду берет в подряд некто Гольман, бывший ветеринарный врач. По условию с городом, он обязан содержать определенное количество «посудин» (лодок различной величины) и соответствующее количество кормчих и производить бесплатно перевоз людей и скота как с городской стороны на таежную, так и с таежной на городскую. «Береговые», по одному на каждой стороне реки, являются как бы начальниками перевоза и, благодаря бесконтрольности своих действий и особым свойством сибирской и, в особенности, якутской администрации, дерут не милосердно с проезжающих, преимущественно с тех, кто перевозит масло и перегоняет скот – два главнейших предмета торговли таежный якутов с городом. Но, за то, хотя и здесь приходится, таким образом, приносить невольную дань, однако же тут имеешь дело с официальным учреждением и соглашения, поэтому, добиться всегда бывает легче.
Спешу, впрочем, прибавить, что условия, в которые поставлены кормчие и береговые, вполне оправдывают их действия. Первые получают от г. Гольмана по 40 рублей в лето и обязаны состоять при перевозе от 1 апреля до 1 октября. Весь апрель месяц они заняты приведением в порядок лодок и весел к предстоящей навигации и за это время обыкновенно проедают (отчасти, впрочем, и пропивают) все свое жалование, целиком получаемое вперед. Таким образом с открытия перевоза и до его окончания они поставлены в необходимость прибегать к поборам с проезжающих якутов. Береговые же назначаются г. Гольманом без всякого с его стороны вознаграждения за их труд и, следовательно, в полном расчете на то, что они заставят бесплатный перевоз лечь тяжелым бременем на переезжающих. Такое положение вещей повело к выработке специальной таксы за перевоз скота и масла (за коня берут 40-50 коп., за штуку рогатого скота 25-30 коп.), а колымские и верхоянские купцы платят за перевозку своих товаров добровольно по состоянию (3 – 5 – 10 руб.) Но тоже положение приводит еще к одному, уже крайне печальному явлению: как кормчие, так и в особенности береговые в обширных размерах торгуют водкой для проезжающих якутов (за пределами городов, т.е. в якутских стойбищах, продажа вина строго воспрещается законом), причем за бутылку плохой водки, стоящей в городе 35-40 коп., берут обыкновенно 1 руб. Ну, а известно, где вино, там и пьяные, а где пьяные, там уж непременно разыграются все страсти. И могу с чистой совестью засвидетельствовать, что мне не случалось ни разу переночевать на перевозе без того, чтобы не быть свидетелем какого-нибудь скандала. Крики дерущихся, визг баб, пьяные возгласы – все это неумолимо висит над берегом реки, в особенности с таежной стороны.
Итак, я прибыл на перевоз к 4 часам пополудни 30 сентября 188* года, с небольшой партией якутов, чтобы переправиться на таежную сторону. Мы рассчитывали заполучить маленькую лодку и тогда сравнительно легко и скоро добрались бы до противоположного берега. Оказалось, однако, что на берегу сидит и поджидает перевоза другая партия, так что о том, чтобы переехать на небольшой лодке нечего было и думать. Между тем по протоку время от времени проносились отдельные льдины и груды льда, у берегов лед скопился порядочной массой, а вдали, на «материке» (главное русло реки), можно было сквозь туман разглядеть все признаки грозной шуги. Ветер крепчал.
Между собравшимися на берегу шли робкие толки о том, можно ли добраться до противоположного берега при настоящих условиях. Но апатия якутов и ободрения нескольких смельчаков сделали свое дело. Толки умолкали. Однако, вот проносится мимо нас новая ледяная гора, и вновь поднимается разговор о том, что «не лучше ли переждать хоть до утра, чем пускаться на ночь в опасный путь».
— А вот Николай придет: как он скажет? – заметил кто-то.
— Пусть Николай придет: тогда и решим, подхватили многие.
Скоро явился Николай, по прозванию Балаган, береговой начальник таежной стороны. Это был человек лет за 40, плотно сложенный брюнет, с довольно значительной растительностью на лице, что обличало в нем примесь русской крови. Физиономия его носила отпечаток бурных попоек и постоянного пребывания под действием речной непогоды. За спиной у него была обыкновенная якутская винтовка-кремневка, через плечо – «натруска», т.е. ремень, к которому прикрепляется пороховница, пульница, отвертка для разборки ружья и пр. принадлежности охотника. Его кафтан якутского покроя (рукава с буфами) булл опоясан черным поясом с пряжкой из латуни и такими же украшениями, у пояса – якутский не большой нож в ножнах из бычьего хвоста, мешочек со спичками и «хатать» — якутское огниво. Которое в то же время служит и правилом для ножа, топора и косы. На голове – шапка из молодых оленей (пыжики) с наушниками, на руках – теплые рукавицы.
Он уже издали начал с кем-то о чем-то браниться, при чем отборные русские ругательства, приправленные якутизмами, так и сыпались горохом из его уст. Когда к нему обратились с вопросом, будет ли сегодня перевоз, он тем же бранчивым тоном, как будто не переставая с кем-то ругаться, закричал во всю свою могучую глотку:
— А то как же? Если не сегодня, так когда же мы будем переезжать?
— Собирайтесь, собирайтесь! – раздались голоса.
Поднялась суматоха. Между тем Николай – я это заметил – раскуривая трубку, окинул взглядом толпу переезжающих и время от времени вглядывался в речную даль.
— Ровней садитесь! – командовал он. – Смотри, чтобы на один бок не переваливало лодку… Куда лезешь старуха?.. Садись правее, говорят тебе… Коней крепче вяжите: обмотайте поводы вокруг шеи… Чего навалили столько клади на нос?.. Стаскивай на корму, черт бы вас драл!..
Но собирающиеся, укладывающиеся и усаживающиеся и без того друг на друга кричали благим матом, оспаривая лучшие места и ругались не хуже самого Балагана. Гам и суматоха стояли невообразимые, голос Николая по большей части оставался гласом вопиющего.
— Василий! – окрикнул громче прежнего Балаган. – Чего ж ты, такой-сякой, Смотришь?.. стаскивай кладь на корму, говорят тебе.
Василий это – кормчий, высокий татарин-поселенец, одетый, впрочем, в якутский костюм. Как подчиненный Балагана, он должен был внимать голосу начальника, и в свою очередь стал изрыгать неистовые ругательства на пассажиров.
Кое-как, однако, все приладилось у свои мест. На большой лодке всего оказалось 30 мужчин и 2 женщины; клади было пудов 80-100, и кроме того 2 коня. Были здесь, кроме меня, еще трое русских: дьячок сельской церкви и два казака рассыльные окружного управления. Татарин Василий (Булат) стоял на корме, отборные люди взялись за весла, люди послабее вооружились шестами и стояли у бортов, чтобы прокладывать в случае надобности, между льдинами дорогу лодке.
— Отваливай! Отпихивайся!.. Ура!.. – скомандовал Василий, покрепче нахлобучивая шапку на голову и берясь за кормовое весло.
— Ура!!! – загремели пассажиры, веревка была отдана, шесты уперлись в побережный лед.
Вокруг нас что-то зашуршало. Что-то слегка треснуло, лодка подалась.
— Ура-а-а! – раздался еще более дружный возглас пассажиров, и лодка очутилась в открытой воде.
— Весла!- скомандовал Василий.
Заработали весла, не дружно, невпопад. Гребцами на перевозе служат обыкновенно сами же пассажиры. Таежные якуты не имеющие никакого понятия о правильной гребле.
Быстрое течение потока стало нас заметно сносить вниз. Ловкий и умелый Василий напрягал все свое внимание и всю силу, чтобы утилизировать целиком работу гребцов. Мы выбрались в середину протока. Временами, в большем или меньшем отдалении от лодки, проносились большие льдины и шуршал мелкий лед. Ледяные осколки царапали борта лодки.
— Навались!.. Ух!!! – скомандовал Василий.
— Ух!!! – дружно ответили гребцы.
Лодка понеслась несколько быстрее.
Чем ближе подвигались мы вперед, тем яснее рисовалась перед нами картина шуги на «материке». Трудно было разглядеть. Как велики полые пространства. Но льда было много, он сердито шумел, в своем наступательном движении переворачивался иногда с бока на бок, льдины становились ребром, и через несколько секунд опять валились плашмя.
Нам предстояло проехать как можно ближе северный мыс острова, отделяющего «материк» от протока. Но сплошной лед восточного и западного берегов острова вытянулись к северу от мыса продолговатой косой и мешал нам вступить в воды «материка».
— Объезжать или ломиться? – тихо спросил Василий Николая, издалека заприметивший препятствие.
Николай привстал и огляделся.
— Ломись! – отвечал он.
— Не проломиться! – заметил Василий.
— Проломимся, друг!
— Будь по твоему!
Василий стал приглядываться, где удобнее всего врезаться в лед. Выбравши место, где, по-видимому, лед был мельче и коса поуже, он стал туда править.
— Навались… ух! – гаркнул он. – С шестами – гляди в оба!
— Ух!!! – отвечали гребцы.
— Гляди в оба! – перекликнулись люди с шестами.
Лодка врезалась в мелких шуршащий лед.
— На задних веслах – навались! – еще раз крикнул Василий. – С шестами – гляди в оба!
Гребцы навалились, шесты зашуршали по льду. Однако, движение веслами усиливало лишь окружающий шум, а нос лодки не подвинулся ни на миллиметр вперед.
А течение брало свое. Василий изнемогал, стараясь сдержать лодку в перпендикулярном направлении к течению. Нос застрял во льду, корму сносило.
— Весла с северной стороны – брось! – крикнул он, наконец. – Весла с южной стороны – навали-ись!
И, пока его команда исполнялась неповоротливыми таежниками, он шепнул Николаю:
— Не берет!.. надо обходить!
— Отпихивайся, отпихивайся! – торопливо прокричал Василий с своим татарским акцентом. – Станем обходить… Не берет, вишь!
Едва успели мы отпихнуться, как течение нас подхватило. С трудом удалось Василию поставить лодку носом книзу. Весла со стороны ледяной косы постоянно цеплялись о лед ежеминутно нарушали правильность движения лодки.
Нас несло, а тут же рядом неслись сверху льдины. Мало того: лодка в своем движении обрывала отдельные наружные части ледяной косы. Медленно отделяясь, лед плыл по течению, образуя внушительный арьергард нашей лодки.
— Весла с северной стороны – навались! – крикнул, наконец Василий. – С шестами не зевай!..
В узком месте косы лед поддался соединенным усилиям гребцов и людей с шестами. Ценой неимоверных усилий со стороны первых мы подвинулись на несколько саженей вперед и опять очутились на обширном полом пространстве. Но все-таки сравнительно быстро мы его проехали и очень скоро пришлось опять вступить в борьбу с окружившими нас льдинами. Шесты работами усердно, но мы подвигались вперед черепашьим шагом… А вот опять полое пространство.
— Навались! Навались! – ревет Василий.
Сравнительно легко заскользила наша лодка, а Василий поднявшись на цыпочки, выглядывал уже следующее полое пространство, куда выгоднее было бы направить лодку.
— Ну-ка, с шестами!.. Ну-ка! – покрикивал Василий.
И опять борьба со льдом, а через 5 минут опять и полое пространство. Но едва мы успели тронуться, как с южной стороны полыньи лед задвигался, зашумел. Моментально, на наших глазах, выросла перед нами ледяная гора и стала медленно, но грозно на нас надвигаться.
— Это что? — с ужасом воскликнули многие.
— Ух! Навались!.. Ух! – кричал между тем Василий неистово.
Мы проскочили. Но лодку нашу качнуло, отбросило в сторону. Течение прибило нас кормой к северному краю полыньи и Василий едва успел. Приподнявши правильное весло, спасти его от полома.
Да, нас прибило, а с противоположной стороны осколки льда образовывали сплошную массу. На несколько секунд напряженные нервы наши требовали отдыха. Мы равнодушно смотрели, как нас затирало льдом.
Но что это?.. Где же мы очутились?.. Где нам следовало быть?..
Занятые выглядыванием полых пространств, увлеченные желанием пробраться как можно скорее, из одной полыньи в другую, мы упускали из виду главную цель, слабо боролись с течением. Давно уже мы почти не подвигаем лодку вперед; нас перебрасывало из одной полыньи в другую, мы очень крутимся на одном месте.
— Коса близко, ребята, заметил, наконец, Василий. – Ну-ка за работу!
Коса северного острова была, действительно, недалеко. Она выдавалась на юг, и нужно было много усилий и ловкости, чтобы теперь уже нам не сесть на мель, раз мы освободимся от окружающего нас льда. Но про то знал лишь Василий да Николай; может быть, впрочем, и 2-3 из числа бывалых пассажиров.
— Ну-ка, за работу! – покрикивал Василий.
Взялись за шесты, за весла. Василий продолжал держать высоко надо льдом свое правильное весло.
— Ну-ка!.. ну-ка, ребята!
Но на этот пришлось иметь дело уже не с мелким шуршащим льдом. Он образовал вдруг сплошную смерзшуюся массу. Нас затерло.
У всех опустились руки.
— Что ж. мы ночевать будем среди реки, что ли, черт вас всех побери совсем! – заорал вдруг Николай. – Сходи на лед… подымай, раскачивай лодку…
Таежники трусили, недоумевали, не решались.
— Сходи, говорят вам! – закричал еще раз Николай.
— Сходи!.. чего ж ты сходишь? – говорили друг другу пассажиры. – Николай приказывает!.. Николай знает…
Два, три человека посмелее соскочили на лед.
— качай!.. подхватывай! – кричат им оставшиеся в лодке пассажиры, стараясь этим криком показать, что и они делают дело.
Николая, однако, этим менее всего можно было обмануть.
— А вы чего стоите? – накинулся он на крикунов. Пересыпая свою речь отборными русскими выражениями.- Слезай все, все сходите, черт вас побери!!..
Человек двадцать с лишним соскочили на лед. Облегченная лодка едва заметно поднялась и тем легче удалось этим людям раскачать ее.
— Шестами, шестами!.. – закричал Василий. – Разбивай лед спереди. Отпихивай сзади!!
Не мало усилий пришлось нам употребить прежде, чем гребцы в состоянии были пустить в ход свои весла.
Сумрак вокруг нас сгущался.
Еще в течении 2 часов, по крайней мере, перебирались мы из полыньи в полынью. Местами ледяной покров реки оказывался уже неподвижным, и потому нас сносило вниз сравнительно немного. Но все-таки сносило.
Вместе с сумраков ночи нас охватывал и лютый якутский мороз. Действие холода было тем чувствительнее, что все сильно проголодались.
По мере приближения к северному острову реки, опасения пассажиров и кормчего усиливались. Каждый про себя сознавал уже. Что нам не обойти косы и неминуемо придется сесть на мель. Но когда островная растительность стала вырисовываться в полумраке раннего северного вечера, то поднялись крики, возгласы, советы, приказания. Говорили все разом, никто никого не слушал, каждый хотел настоять на своем. Это было хватанье за соломинку, в надежность которой никто не верил. Словом, нас охватила паника.
Ничто уже не могло нам помочь; мы роковым образом неслись прямо на песок.
— Села, села! – раздались, наконец. Возгласы.
Действительно: под лодкой зашуршал песок и она, слегка накренившись на бок, остановилась неподвижно.
— Что делать?.. Что делать?..
Но страшное нервное напряжение разрядилось апатией. На несколько секунд каждый почувствовал уютность: лодка неподвижна, сидит на твердой почве, утонуть нет опасности и стоит лишь обернуться спиной к ветру. Чтобы забыться. Никто, по-видимому, и не подумывал, что таким образом можно уснуть на веки.
Один Василий не покидал своего поста. Он по прежнему стоял на высокой корме, обдуваемый со всех сторон пронизывающим осенним ветром, держал в окоченевших руках правильное весло.
— Водки! – едва выговорил он, не попадаю зуб на зуб.
Предо мной замелькали картины. В безупречных Башкирии гуляет-разгуливает славный Булат. Украсть ли коня, лучшего в деревне, из-за девяти запоров, нахально ограбить ли караван азиатских купцов, положить ли месте ловким и сильным ударом ножа ни в чем не повинного человека, промчаться ли скачках без отдыха 15 верст на полудиком коне, или же, наконец, бесшабашно, без просыпу пить и гулять в течении недели и даже месяца, — на все это ловок был когда-то модой и красивый башкирец Булат и все это для меня понятно. А теперь?.. Что такое вижу я теперь перед собой в образе окоченевшего от холода и ветра Василия, сменившего татарский архалук на якутский сон, с правильным веслом в руке вместо кинжала и нагайки, окруженного трусливыми и упавшими духом якутами, вместо удалых, добрых молодцев?.. Я не могу отделаться от мысли, что в настоящую минуту он не об одной своей шкуре радеет, что в нем засветилось сознание своего долга по отношению к другим. От того-то и не покидает своего поста, оттого-то с такой робостью просит водки.
Вино возвратило людям бодрость и энергию. Если выбиться изо льда стоило нам всегда неимоверных усилий, то во что же обошлось нам теперь поднятие лодки с мели под непрерывным действием напора ледяных осколков! Едва успевали мы сняться с мели, как через несколько минут, а иногда и секунд, вновь ощущали под собой песок, и лед опять напирал на нас сверху. Люди изнемогали. Старики и женщины постепенно впадали в немое оцепенение. Казак постарше и, очевидно, бывалый давно прекратил уже свои шутовские и глупые выходки, и озабоченно оглядывался вокруг. Изредка подкрепляя и перебрасываясь с нами фразами на своем ломанном русском наречии (Якутские казаки употребляют русский язык, как особенно изысканный, и говорят на нем так же плохо, как наши провинциальные дамы по-французски; обыкновенный разговорный язык казаков якутский). Другой казак, совсем еще мальчик, впал в какое-то безнадежное отчаяние. Он уткнул свое лицо в подушку и, казалось, боялся даже взглянуть на то, что вокруг него творится.
Ветер ожесточенно ревел. Погода разыгралась, и шуга с каждым мгновением становилась грознее.
Вот прибило нас уже в 10-й раз к мели. А сверху несется льдина за льдиной. Опять на наших глазах льдины нагромождаются одна на другую… В нескольких саженях образовалась целая гора ледяных осколков и несется на нас. А мы не можем двинуться с места!.. Ледяная гора близко. Сию минуту она должна наскочить на нашу лодку… От малейшего толчка она разлетится на тысячу ледяных громад и погребет нас всех с нашей лодкой под своими гигантскими осколками… Мы не можем двинуться с места! В ужасе все вскакивают, бросают – кто весло, кто шест, глядят расширенными глазами на прибившуюся громаду… Она в 10 шагах!.. Одна надежда: на Бога…
— Молитесь! «Господи помилуй!..»
Это крикнул старик-якут не спуская глаз с ледяной горы.
Опубликовано в 1891 году.
Якутская Палестина. Из разъездов по якутскому округу. Часть 2.