Поездка в Верхнюю Ангару. Часть 1.
Торговый дом Бр. Кузнецовых в Иркутске предложил мне проехать через вершину Верхней Ангары на речку Джелагун, впадающую в рч. Чаянгро (эта впадает в речку Нерпи, а последняя в Витим в 120 верстах выше Бодайбинской резиденции). Цель поездки состояла исключительно в исследовании долины Верхней Ангары и вообще всей местности в отношении удобопроходимости через истоки Верхней Ангары и водораздельный хребет между Витимом и Верхней Ангарой. Хотя существует проход на Витим через вершину Муикана, впадающего в Мую, но выходит он в далеком расстоянии от приисков Нерпинской системы и идти этим путем, как уже известным, не было никакого основания.
Приняв это предложение, я немедленно начал готовиться к отъезду и 25 июля 1888 г. выехал из Иркутска один, надеясь подобрать людей в Верхне-Ангарске из местных жителей, как более знакомых с таежной жизнью. Впоследствии мне пришлось в этом раскаяться, так как крестьяне Верхне-Ангарского селения оказались вовсе не пригодны, как работники в тайге. 28 июня на пароходе «Дмитрий» я отправился из Лиственичного к устью Верхней Ангары, куда пароход пришел 3 июля в 4 ч. вечера. Отпустив одно судно, которое он вел, пароход пошел к устью реки Кичеры, к местности, называемой Чичивки, где в это время было несколько рыбопромышленников. Местность при устье Верхней Ангары называется Дагары; здесь расположены дома и рыбоделы по рч. Аркаган, впадающей в Ангару. Сама природа создала здесь удобное место для стоянки судов. Речка эта очень глубока и тиха, так что суда проходят по ней совершенно спокойно. Сюда рыбопромышленники собираются с половины июля по окончании промысла в Баргузинской и Кургуликской губах, в Чичивки же приходят с судами тотчас, как только Байкал очистится ото льда.В Чичивках я нашел верхне-ангарских крестьян, которых я нанял доставить меня до Верхне-Ангарска.
Рано утром 5 июля я отплыл из Чичивок сором в Дагары, куда прибыл вечером. Сором плыли до среднего устья Ангары, затем вышли в море, по которому плыли до главного устья. В Дагарах я приобрел речной неводник, поднимающий до 150 пуд. груза, для дальнейшего следования по Ангаре.
Гребцов было у меня 6 человек, седьмой стоял на корме. 6 июля я отправился вверх по Ангаре. Весь путь от устья Верхней Ангары до выселка Куморы лодка шла на гребях, только лишь в некоторых прямых плесах благодаря попутному ветру пришлось идти парусом. Тянуть лямкой нельзя, потому что «нет берегу» т.е. не существует береговой тропы, да и трудно ее провести, потому что берега илистые, легко размываемые водой, а растущий на них густой лес постоянно склоняется к воде и, тем делается проход около берега невозможным. Нет сомнения, что если бы было большое население, то и существовало бы лучшее сообщение. В местности называемой Усытка, Ангара настолько быстра, что гребцы мои не могли подняться на веслах, и принуждены были завозить бичеву и, укрепив ее, подниматься по ней. Но это всего на протяжении каких-нибудь 50 сажень. Впрочем, к бичевой рабочие прибегли может быть потому, что они были изнурены от недостаточности пищи. Они все время от Верхне-Ангарска питались одними омулями с хлебом. Кстати заметить, редкий из верхне-ангарских крестьян за один раз не съедает до десятка омулей.
Дно реки за исключением нескольких мест песчаное и илистое. Фарватер не постоянный, потому что при каждой прибыли воды пески переносятся с одного места на другое, да кроме того река иногда, оставляя свое старое русло, пробивает новое в более прямом направлении. Последние случается при сильном весеннем разливе; когда подъем воды бывает очень значителен, она покрывает всю низменность, так что бывают видны только верхушки кустов тальника.
Есть еще такие места, на которых приходится идти зигзагами. Широкое и длинное плесо против горы Каран усеяно массой песчаных островов, которых в средний уровень воды не видать; они покрыт ей на одну четверть.
На всех мелких местах я делал промеры и не получил нигде менее 5 четвертей.
Течение Ангары тихое, ровное, за исключением двух мест. Где речку сжали горы. А именно около горы Карикей в 40 верстах от впадения ее в Байкал и в местности называемой Увыкта.что в переводе с тунгусского значит «прижим»; этим названием хотели показать, что река идет между гор, которые как бы стеснили ее. В обоих этих местах дно реки каменистое и около берегов естиь крупные камни.
Перекатов и шивер нет. Берега больше пологие, покрыты различным лесом; есть места поросшие исключительно кедровником; есть также хороший сосновый строевой лес. Берега частью илистые, постоянно подмываются водой и обваливаются, частью песчаные, выдающиеся в реку песчаными мелями. Островов на реке много. Острова, лежащие ближе к устью реки, есть образования последних времен, что впрочем я, как специалист, положительно утверждать не могу, но сужу так потому, что из обмытых крупных берегов вышли на дневную поверхность вершины больших лесин, преимущественно лиственниц, расположенных горизонтально и положительно везде все в одном и том же направлении с северо-востока на юго-запад. Можно предположить, что на том месте, где теперь есть подобные острова, ранее была мель, на которую постепенно насаживало нанос; этот нанос замывало илом и впоследствии мало по малу образовался остров, на котором в настоящее время растут большие деревья. Интересно, как отзовется об этих образованиях г. Черский, посетивший эти места; по всем данным можно предположить, что Байкал в древнейшие времена доходил до реки Карикей и за тем уже их наносов реки образовалась эта низменность.
Долина реки широкая и по обеим сторонам возвышаются высокие горы, вершины которых обнажены от леса и были покрыты частью снегом. Отдельных названий высот за очень немногими исключениями нет. Ни каких поселений, ни какой жизни не встречается по Ангаре до впадения в нее реки Катеры, в полуверсте от устья которой стоит пять дворов бр. Камрицыных; это место называется Чечна.
Из Иркутска я взял копию с карты г. Шварца, как наивернейшей и более подробной, так как члены экспедиции гг. Орлов и Усольцев посетили эти места.
На этой карте показано, что речка Якчий впадает в Ангару тремя устьями. Это неверно; устье одно. Также точно следует изменить устье Светлой, которая, оставив свой старый фарватер, пробила себе новый и впадает в Ангару далеко ниже старого устья, в нескольких верстах ниже устья речки Киран, впадающей в Ангару против горы того же названия.
Ченча показана на карте на правой стороне Ангары, что тоже не верно; она на левом берегу Катеры и, как я сказал выше, в полуверсте от впадения ее в Ангару. Ниже мной будут указаны еще другие неверности карты г. Шварца.
Вверх от устья Ангары есть хорошие места для сенокошения. Места эти до впадения в Ангару р. Бираи принадлежат Нижне-ангарскому Киндигирскому роду тунгусов; далее, от устья р. Бираи до истоков Ангары, места принадлежат Верхне-ангарскому Чальчагирскому роду тунгусов. На основании каких данных эти два рода владеют этими угодьями, я узнать не мог; в архиве Чальчагирского рода нет никаких указаний на этот предмет, хотя имеются документы начала второй половины прошедшего столетия. Из расспросов можно вывести, что у них издавна разделена вся местность по фамилиям для звериного промысла и раздел этот строго охраняется и в настоящее время. Роспись местностей, принадлежащих каждой фамилии, есть при делах родового правления, но она сделана недавно и в ней нет никаких указаний. На каком основании она составлялась. Ниже подробно расскажу о тунгусах.
От устья Ангары до Ченчи есть только два полуразвалившихся зимовья, в которых останавливаются зимой, когда проезжают из Верхне-Ангарска в деревню Душкачан, лежащую в 7 верстах вверх от устья Кичеры. По течению с правой стороны в Ангару впадает рч. Джалинда, в вершине которой есть минеральные воды, но какие, узнать мне не удалось. Вершина Джалинды очень близка от вершины Якчия; их разделяет не боьшой хребет. Горы, идущие с левой стороны Ангары, проходят до Верхне-Ангарска, от которого далее параллельно им уже начинается самостоятельный хребет, идущий с небольшими перерывами до самой вершины Ангары, то приближаясь к ней, то отдаляясь.
От Ченчи до Верхне_Ангарска считают 24 в., из которых 22 в. водой до выселка Кумора, а затем 3 в. тинигусом до Верхне-Ангарска, который расположен на северном берегу озера Иркана.
Недалеко от Ченчи по Катере около каменистой горы есть сернистые ключи, которые распространяют на далекое расстояние запах сероводородного газа. Когда я проезжал мимо этих ключей вперед и обратно, то по случаю прибыли воды не мог определить места выхода их из земли, а также взять для анализа хот немного воды; ключи были залиты водой реки.
Плавание от устья Ангары до Куморы продолжалось пять суток. Отваливали обыкновенно в пятом часу утра и приставали на ночлег в 7 ч. вечера. Были небольшие отдыхи в половине дня. Считая 8 часов пути в сутки по 4 версты в час, расстояние от устья Ангары до Верхне-Ангарска приблизительно можно определить в 160 верст.
Около Куморы мне пришлось испытать свое терпение. Условие с гребцами у меня было такое, что они должны были доставить меня до Верхне-Ангарска, но только около Куморы лодка толкнулась в берег, как гребцы мои немедленно выбросили свое имущество на берег, забрали его и были таковы; едва лишь двоих из них я уговорил разгрузить лодку, после чего один тоже скоро убежал, а второго пришлось послать в Верхне-Ангарск за подводами. У меня было около 65 пудов груза, который нужно было перевезти в селение; в Куморе не оказалось на лицо ни одной телеги; да их в селении и нет, а есть только двухколесные на манер бурятских с высокими колесами. Вскоре явились желающие на перевозку и запросили 15 коп. с пуда за три-то версты. Такой цены я не слыхивал, а потому послал оставшегося гребца в Ангарск нанять там других и написал записку к одному из зажиточных крестьян, о котором слышал ранее, как о человеке, выделяющемся из среды местных жителей по своему воспитанию; он учился в Баргузинском приходском училище.
Вскоре к великому моему удовольствию явилась подвода с человеком и началась перевозка. В Ангарске я остановился у того же крестьянина и в семье его нашел самый радушный прием. Приевав, т.е. вернее всего пришедши а Ангарск пешком и оглядевшись немного, я тотчас же принялся за устройство дальнейшего следования, но прежде чем говорить об этом, считаю необходимым сказать несколько слов о Верхне-Ангарске, его жителях, кочующих в окрестностях Верхне-Анграска бродячих тунгусов Чальчагирского рода, а также и о Нижне-ангарском Киндигирском роде.
Венхне-Ангарск представляет небольшое селение в 40 дворов, в две улицы в виде буквы Т; оно расположено на северном берегу озера Иркана, вода которого ни в питье, н ив пищу не употребляется, потому что имеет крайне не приятный вкус и запах, а зимой взятая из подо льда и принесенная в комнату распространяет такой неприятный запах, что пребывание человека в комнате делается невозможным, хотя из этого озера есть исток широкий и глубокий, называемый «протокой», впадающей в речку Катери, между Кумурой и Ченчей, а в озеро впадают две горные речки Срамная с западной стороны и Юкта с южной стороны. Не знаю, чем объяснить подобную воду; остается только одно предположение, что виновата в этом масса водорослей. Гниение которых заражает ее. Воду берут из рч. Юкты, куда ездят на лодках. Озеро это рыбное, окунь, язь, щука водятся в изобилии, кроме другой мелкой рыбы, как сорожина, которую уже не считаю за рыбу. Крестьяне Верхне-Ангарского селения очень ленивы и потому нельзя найти у них ни одного хорошего рыболовного снаряда, не говоря уже о таких капитальных, как невода, хотя они могли бы отлично применять их, как в Ангаре, так и в Катере. Изобилие рыбы не двигает вперед способов ее улова, хотя есть некоторые очень преоригинальные, употребляемые, употребляемые тунгусами, о которых я скажу подробно, когда коснусь жизни тунгусов.
Главные способы добычи рыбы составляют заездки и сети. Заездком перегораживается, обыкновенно, протока, так, что рыба, идущая в озеро и обратно, не минует никак, чтобы не попасть в морду. Сети же ставят в узких протоках, соединяющих озера с Китерой.
Дома в селении не все огорожены дворами, у некоторых нет никаких пристроек; стоят одиночками, хотя их хозяева имеют лошадь и корову (которые сами должны о себе позаботиться); вообще леность и беспечность много мешают развитию благосостояния жителей Верхне-Ангарска. Отхожих промыслов, за исключением найма на рыбные промысла, в летнее время нет никаких, да и этот заработок не велик и исполняется исключительно мужчинами; впрочем очень немного нанимается и женщин чистить рыбу. Заработок этот идет преимущественно на покупку хлеба, ибо своего не хватает у большинства. Все селение засевает до 100 дес. разного хлеба, средний урожай которого в нынешнем году составлял 40 пуд. на десятину; хлеб этого ни в каком случае не хватает, так как из него же приходится пополнять и запасной магазин; некоторые сеют больше своей потребности, некоторые далеко менее, а есть и такие, которые совсем не сеют. Есть крестьяне, которые круглый год ни в чем не нуждаются, большинство беднота и если бы не поддержка рыбопромышленников, то положительно приходилось бы помирать с голода. Нельзя сказать, что климатические условия не дозволяют доходить различным видам хлеба. Бывали года, когда хлеб в Ангарске был 40-50 коп. пуд и избыток его продавался. Общественной запашки не существует.
По возвращении с рыбных промыслом в конце сентября крестьяне приводят в порядок домашнее хозяйство, затем в половине октября отправляются белковать; промысел этот для некоорых приносит существенную пользу, большинство возвращается с промысла с ничтожной добычей; хорошо, если удастся добыть одного, двух соболей, которые считаются лучшими в Сибири и ценятся очень дорого.
В селении есть церковь и постоянно живущий священник. Школы нет. Учат поселенцы. Грамотных в селении очень мало.
Когда было основано это селение, достоверно сказать нельзя, потому что нет никаких документов; один из стариков, которому около ста лет, говорит, что он помнит селение почти в таком же виде, как и сейчас оно есть. Был архив при церкви, но он сгорел. В Баргузине вероятно есть данные об основании этого селения; местные предания гласят, что четырех человек с семействами привел вожак тунгус на это место по приказанию Баргузинских властей, которые наделили их скотом и инструментами для хлебопашества. Эти четыре семьи и положили основание селению, что произошло, вероятно, в начале прошлого столетия. Затем понемногу к ним приехали другие и уже позднее начали причислять поселенцев, которые, впрочем, в большинстве случаев являлись только за получением билетов и потом исчезали навсегда. Ныне Верхне-Ангарским обществом было возбуждено ходатайство о непричислении поселенцев, что и уважено по тем причинам, что самим крестьянам есть нечего, да кроме того нет никаких заработков. Вообще жизнь Верхне-Ангарского крестьянина не радостна во всех отношениях. Отдаленный от населенных пунктов на 140 верст безлюдной пустыней, сообщаясь с остальным миром посредством дороги, он живет особняков в самой узкой рамке своим интересом. Сельская почта ходит не часто, да случается и так, что отправленная из Баргузина сумка вовсе теряется где-нибудь в бурятских улусах, или же идет месяц и более около 500 верст.
В трех днях пути от Верхне-Ангарска на юго-восток на высоком гольце есть озеро Гогочонды, в котором живет форель. Средняя глубина этого озера, как говорят, около 4 саж. Один из верхне-ангарских жителей уже несколько раз делал попытки ловить форель, но успехи его не блестящи. Самый большой улов едва достигал 10 штук и ныне поумано тоже очень немного. Доступ к этому озеру очень затруднительный. Ни конь, ни олень не в состоянии пройти к нему. Все припасы и снаряды приходится вносить на голец на себе, что служит главным препятствием доставить туда большой невод; также точно вблизи озера нет топлива. Пробовали ловить форель сетями в июне месяце, но результат был ничтожный. Рыба очень осторожна; дойдя до сети и едва дотронувшись до нее, она быстро поворачивает и идет вдоль сети.
Тунгусы приходят ловить ее в начале октября, когда озеро покроется льдом; они рассказывают, что прежде они ловили ее очень много, так что подолгу жили около этого озера, питаясь исключительно форелью, которую они называют «красная рыбы». В жарки июньский день рыба играет, и со слов тунгусов, вся поверхность озера делается фиолетовой, что заставляет предполагать ее изобилие. В этом же озере живет белый налим, величиной значительно менее обыкновенного речного налима, и кроме того еще небольшая рыбка, названия корой не существует; тунгусы говорят, что эта рыбка постоянно ходит кругом озера около берега большим руном. Вот все, что можно было узнать о форели.
Кругом Верхне-Ангарска кочует до 200 ясачных душ тунгусов Чальчагирского рода, которые разделяются на горных и береговых (По переписи, сделанной в 1883 году мужского пола было 187 душ, женского 179). Тунгусы рассказывают о первоначальном прибытии русских казаков к устью Катеры следующее. Казаков было немного. Они укрепились на том месте, где теперь Ченча, но были поголовно выбиты тунгусами. Тунгусы тогда еще незнали огнестрельного оружия и хлеба. У казаков они нашли хлеб в ковригах и удивились, что это глина и как ее едят. Они пускали эти ковриги с горы и стреляли в них стрелами, стараясь попасть в самую середину. Около Ченчи в настоящее время показывают остатки днища того судна, на котором пришли казаки. Затем второе появление русских в этот край уже в большем количестве заставило тунгусов смириться, но из них все-таки многие не пожелали покорить и добровольно умертвили себя. Они сделали род навеса, на который насыпали земли и каменьев, затем собрались под навес, подрубили столбы и заживо погребли себя. Тунгусы в настоящее время все крещенные, и имеют кроме русского имени еще по два тунгусских.
Горные тунгусы владеют стадами оленей от 10 до 300 голов на семью; они кочуют круглый год в горах и по долинам речек, занимаясь зверопромышленостью. Дважды в год выходят в Верхне-Ангарск для обмена и продажи пушнины и струи кабарги на русские товары с баргузинскими купцами. Это бывает в декабре и апреле. Главный обмен бывает в декабре, оборот которого достигает до 5000 руб.; весенний же незначителен и его составляют преимущественно соболи.
Тунгусы приносят белку, соболя, хорька, горностая, медведя, рысь, выдру, росомаху, струю кабарги, тарбагана и очень немного лисиц. Цена на белку бывает от 20 до 25 коп., на соболя от 10 до 40 коп. и дороже, на хорька от 80 коп. до 1 руб., на горностая от 15 до 20 коп., на медведя 10, 12 и 15 руб., на рысь без лап 10 руб., а за четыре лапы 5-6 руб., на выдру 15-20 коп., на росомаху 3, 4 и 5 руб., на струю кабарги от 3 до 5 руб., на лисиц: крестовку от 7 до 10 руб., красную от 2 до 25 руб., сиводушку от 15 до 30 руб. и на тарбагана от 30 до 50 коп. Главную потребность тунгусов составляют: чай кирпичный, соль (вследствие большой недостачи соли у вахтеров, казна перестала доставлять соль в запасной тунгусский магазин), даба, китайка красная, голубая, желтая и черная, сукно черное, сукно крестьянское серое, ситцы разные, платки, нитки, иголки, лен, сахар, леденец, ленты разные, бусы и бисер, сталь, ножи, кремни, холст, табак, держанные винтовки (новые они избегают покупать, держанные же покупают с большой охотой), котелки железные и медные и многое другое, а главное всего вино или спирт, что, как предмет запрещенный законом, продается очень дорого. Во время ярмарки ни одна сделка не обходится без вина; впрочем горные тунгусы и в особенности те, которые побогаче, не особенно к нему пристрастны.
Тунгусы во время ярмарки останавливаются юртами со стадами оленей верст за 40-50 от селения. В таких местах собирается иногда вместе до 10-15 юрт; выбираются для этого исключительно сосновые бора.
Горные тунгусы в большинстве живут хорошо, береговые исключительно беднота, живут около населенных мест на счет жителей, исполняя разные домашние работы; нанимаются они также к ангарским рыбопромышленникам на неводьбу. От великого до малого только один шаг, так от горного до берегового очень близко. Раз горный тунгус лишается по каким либо причинам своих оленей, он в силу необходимости превращается в берегового и начинает влачить свое жалкое существование изо дня в день. У береговых тунгусов есть еще заработок: они нанимаются у русских промышлять в тайге. Русский дает порох, свинец, провизию, а тунгус, что убьет приносит русскому.
Чальчагирские горные тунгусы народ здоровый, крепкий, высокий. Ни какие болезни, поражающие сибирских инородцев, еще не касались их, кроме лишь тифозной горязки, бывшей много лет тому назад и унесшей огромные жертвы и повторившейся лет 20 тому назад, но скоро прекратившейся. О первой эпидемии существует много рассказов. Один из них мне удалось записать со слов моего вожака. Он рассказывал, что род сильно призадумался о тех жертвах, которые ежегодно уносило это поветрие и решился обратиться к шаману с просьбой об изгнании его. Шаман ответил, что он изгонит поветрие, но что сам он должен будет погибнуть. Представители рода усиленно стали его просить и доказывать ему, что лучше лишиться одного человека, чем многих. Шаман согласился. Он заперся в юрту с утра и просил приготовить ему чаю и до вечера не беспокоить его в юрте. Вечером он вышел из юрты и сказал: «Идите на такую то речку, там вы найдете убитого человека». Отправились тунгусы на указанную речку и действительно нашли там мертвого человека, без одежды, исколотого ножом и неизвестно к какой нации принадлежащего. Принесли его к шаману; он сказал, что это часть поветрия, и приказал приготовить для него сайбу (Сайбой называется могила на поверхности земли, сделанная из круглого не толстого леса, в виде сруба, верх которого тоже закрывается и на него кладется небольшая лопатка). Затем снова заперся в юрте, уж на три дня. Что в первый раз он делал в юрте и также во второй, осталось тайной для всех. По прошествии трех дней он вышел из юрты сильно изнуренный и сказал: «Идите на такую то речку, вблизи которой вы найдете двух мертвых зверей (изюбрей)». Как и в первый раз, нашли двух мертвых изюбрей и, разрезав их на части принесли к шаману. Тогда шаман сказал, что тут все поветрие, что кроме этих изюбрей нет более поветрия, и теперь оно должно прекратиться, но что ему самому нужно готовиться к смерти. Шаман умер вечером того же дня, как принесли зверей и с того же дня прекратилась эпидемия. Внук этого шамана жив в настоящее время и от него бы еще более можно было собрать сведений, но он был в горах. Подобные личности у них строго почитаются и все сказания о них переходят от поколения к поколению, но русским передаются не очень охотно.
Олень главное богатство тунгуса. Зима 1886-1887 и лето 1887 много унесли жертв; многие обеднели. Олени валились, как мухи от болезни, названой тунгусами «зуд». Никакие средства не помогали от этой прилипчивой болезни. Обращаясь за советов в Баргузин к врачу, и данные им средства тоже не помогали. Лечили табаком и другими собственными лекарствами, о которых не говорят, но ничего не помогло. Тунгусы говорят, что болезнь эту к ним занесли с Лены и Витима бывшие там. Вожак, который был у меня, лишился 40 голов и говорит, что если бы не богачи родственники, давшие ему 10 голов, то пришлось бы быть береговым. Деньги, заплаченные ему мной, он решил передать этим родственникам, чтобы они ему еще прибавили оленей. Олень бык ценится между ними в 15-20 руб., постороннему же не продают за эту цену. Олень для тунгуса все. На нем он ездит, перевозит свой скарб и юрту, мясо его употребляет в пищу. Матки дают молоко, хотя не в большом количестве, не более одной чашки чайной, но молоко густое, скусное; к нему нужно привыкнуть, чтобы пить его с чаем. Первое время я никак не мог с ним помириться, но потом привык. Оно имеет свой характерный вкус. Ни заботы, ни труда не знает тунгус со своим оленем. Уходом за оленями и их вьюченьем занимаются исключительно женщины. Мужчина считает большим стыдом ходить за оленем. Пришел олень к юрте, развьючили его и отпустили, он сам находит себе пищу, где бы ни остановились; утром его не нужно идти искать, приходит сам и снова подставляет свою спину под вьюк, который на хорошего быка превышает 3-4 пуда (Но ни в каком случае 5 пуд., как это говорит г. Астырев в своем сообщении о карагасах; разве у карагасов олени крупнее и выносливее), большей же частью бывает далеко менее. В летнее время и 2 пуда для оленя составляют большую тягость, он постоянно ложится. Мошка, паут и комар не дают ему покоя и в это время он бывает очень беспокойный. О том, что олень мастер ходить по россыпям и болотам, нечего и говорить.
Тунгусы не особенно любя соль, по той простой причине, что она им поздно сделалась известной, и кроме того служит в тягость при перекочевке; и действительно, где же тунгусу делать запас соли на несколько месяцев, да при том еще на большую семью. Вероятно до появления русских он вовсе не были знакомы с употреблением соли. Теперь же она служит им только лишь в необходимых случаях. Ей присаливают слегка мясо в летнее время, приманивают к рукам оленя, издавая при этом звуки: «моду, моду» или «мак дзе, мак дзе».
В своих перекочевках тунгусы подчиняются оленю вполне. В жаркое время года они уходят на гольцы, на которых нет мошки, паута и комара, но мох в изобилии. В холодное время спускаются в долины речек. На одном месте долго не живут. В сентябре во время гонбища быки отделяются и запираются в огородах и держатся на привязи. Бывают очень часто случаи, что к стадам маток пристают дикие быки-олени и с ними приходят прямо к юртам, где конечно делаются жертвой меткой пули.
С 5 сентября тунгусы начинают все выходить на Ангару, Чуру и Катеру, которые перегораживаются для ловли рыбы.
Ангару перегораживают выше и ниже устья Янчуя и около устья Чуры, Чуру в нескольких местах выше впадения ее в Ангару, Катеру в 50 в. от Верхне-Ангарска в нескольких местах. Известные семьи в известных местах и городят, наследуя это право от своих предков (Право это строго охраняется также точно, как и добыча соболей в долине Ангары до ее истоков).
Перегораживая реки, они ловят так называемую поплавную рыбу, т.е. рыбу, которая, выпустивши икру, возвращается обратно в Байкал. Это почти исключительно сиг.
Река перегораживается под острым углом кольями, между которыми укрепляются крылья, сплетенные из тальника. В более быстром месте оставляется отверстие; против него весят корзину, которая, задеваемая водой, постоянно качается, но так, что один край отверстия корзины всегда в воде. Рыба, плывя по верху, увлекаемая струей, стремящейся в не загороженные места. Попадает прямо в корзину. Рыба спускается всегда ночами. Добыча в ночь бывает иногда свыше 200 штук, так что всю ночь приходится наблюдать за корзиной; по мере накопления в ней рыбы корзину снимают и весят другую. Добытая рыба складывается на берегу в поленницу и так замерзает. Когда ход рыбы оканчивается, она складывается в амбары, называемые «ноку». «Ноку» это род скворечника больших размеров на четырех столбах, крытого лиственничной корой. В «ноку» в осеннее и зимнее время складывается избыток звериного мяса. Этих «ноку» в тайге встречается много по тунгусским тропам около тунгусских стойбищ, в особенности в ьтех местах, которые изобилуют зверями. Богатые тунгусы имеют большие амбары, в которые складывают свое имущество. Амбары эти почти ни у кого не запираются. Ход в них очень маленький; делается такой для того, чтобы не мог в него попасть медведь.
По окончании рыбного промысла начинается промысел белки и соболя. Соболь добывается исключительно луками, которые ставятся на соболиных тропах, и кулемками (род плашки), но стреляются соболи в очень редких случаях, (что вероятно делается и карагасами). Затем выход на ярмарку, где вырешиваются дела, накопившиеся за год. Тунгусы судятся своим судом и главное наказание розги. Провинившийся жестоко наказывается при всем обществе. Нижне-Ангарский Киндигирский род кочует по близости Байкала и по рекам Чуе, Чае, Большой Маме и Киренге. Горных тунгусов этого рода остается очень немного. Близость цивилизации наложила на этот род свою руку.
Есть еще Шамаирский род, кочующий от устья Верхней Ангары до Баргузинской губы.
Опубликовано в 1890 году.