Путевые очерки. Из странствований по Сибири. Часть 2.
Труды наши увенчались полным успехом и мы скоро позабыли неприятные мытарства при разыскании ночлега: «дворянская квартира», где мы, в конце концов, очутились, могла бы удовлетворить даже чиновное лицо: обширные, чистые комнаты с мягкой мебелью, чай с отличной «прикуской», ужин, приветливость хозяев, все это вместе взятое влияло на расположение духа; не смотря на поздний, сравнительно, час, хотелось еще поговорить с интересными радушными хозяевами, людьми резко отличавшимися от коренных сибиряков. Первое, что бросалось в глаза – это отсутствие назойливости и невыносимого любопытства сибиряка, который считает первым долгом разведать всю подноготную нового человека; сибиряк сразу ошарашивает вас вопросом: «чьи будете?», потом: «откуда?», далее: «куда?» в конце концов расспросит о занятиях («службой занимаетесь али по торговой части?»), о причине приезда («по делу али так?»), рассмотрит, если возможно, вещи («что это у тебя за штука?» «дорого стоит?»), и постарается на ваш счет выпить. Это некрасивое качество сибиряка (иные объясняют любопытство любознательностью сибиряка и в восторге от нее, но…. «всяк молодец на свой образец».), положим, легко объясняется, но от этого все-таки не легче: удивительная, почти полицейская любознательность происходит вероятно от того, что крестьянину постоянно приходится иметь дело с «варнаками», с бродягами, вечно быть на стороже и в виду личной безопасности, и по требованию начальства, поэтому он считает почти своей обязанностью узнать: «чьи будете?». Ссылка превратила Сибирь в одну громадную тюрьму, причем население, хотя – не хотя, играет полиции, ссылка и развращает, и разоряет крестьянина. Ничего подобного не замечалось у наших хозяев-молокан: за все время пребывания они не полюбопытствовали, кто мы, хотя наша беспричинная, с народной точки зрения, поездка могла бы возбудить подозрение и сибиряки, например, буквально осаждали нас вопросами и допросами.
Разговор завязался быстро; сначала, на вопрос о времени поселения в Юдиной субботников и молокан, хозяева подробно сообщили все, что было им известно: что Юдино образовалось около 50-ти лет назад, что, когда сектанты явились сюда, здесь была глушь ужасная, что, когда вырывали ямы под дома и ворота, сплошь и рядом натыкались на не сгнившие еще трупы татар, потом разговор перешел на экономическое благосостояние жителей д. Юдиной.
— Что у вас все так живут? – спросили мы молодую хозяйку.
— Как можно! Кабы все! Прежде, пожалуй, редко-редко кто так, как вот мы, не жил, а теперь не-ет!
— Почему же это так?
— Неурожаи: вот уже шестой год только на себя хлеба хватает, а на продажу почти ничего и не остается.
– Да и за ранее проданный хлеб денег не отдают, — вмешался старик-отец из другой комнаты.
— Кто не отдает?
— Все тот же г. П.: сколько он должен нам, а ни чего не поделаешь…
— Что за причина неурожаев?
— Просто земли плохи стали, а двинуться некуда: кругом – земли татарские; население растет, а земля – одна, — пояснял старик: десять семейств субботников в Карс хотят уехать, да двадцать семейств молокан думают переселиться отсюда к Каптеревой – поможет, нет ли, это – Бог ведает… У нас общинное владение – как вот в России – и уж чего-чего для земли этой мы делаем – ничего не помогает! Каналы видели? Нелегко они нам достались!
— Разные религии не мешают вашей общине? Не сорятся субботники с молоканами?
— Зачем сориться? Религия- религией, а труд – трудом: друг другу не мешают.
Так как дело было далеко за полночь, не хотелось больше беспокоить расспросами хозяев и они, пожелав нам любезно спокойно ночи, удалились в свою половину, отдав в наше распоряжение целых три комнаты.
На другой день мы немедленно отправились ознакомиться с деревней. Юдино вытянулось в одну громадную улицу, хорошие дома на корой чередуются с худыми, причем на многих из последних видны еще следы прежнего экономического благосостояния; кое-где попадаются лавчонки с мелочным товаром и даже имеется три кабака (еще недавно было шесть, но три их них закрыты), чего прежде не бывало; тишина в этой единственной улице невозмутимая, жизненный процесс совершается так тихо и мирно, что просто неприятно делается.
Познакомившись затем с Тимофеем Михайловичем Бондаревым, с «общими», которых осталось весьма мало (Остались почти одни только «чины», начальство исчезнувших «общих». «Чины», с большинстве, и теперь самые богатые из молокан, с кулацким духом; чтобы быть беспристрастным, заметим, что весьма у многих молокан и субботников проглядывается кулачество; козлами отпущения являются все те же татары, которых, впрочем, эксплуатируют все сплошь, не только кулаки, но и обыкновенные сибирские крестьяне. Мы уже говорили, что окраины Абаканской степи заселены татарами; по соседству с Юдиной живут бельтиры, которых русские застали уже при заселении этого края, причем бельтиры, считавшие себя за коренных обывателей, занимались скотоводством, отчасти земледелием, умели выделывать кожи и ковать железо. Белтиров (см. географический словарь Семенова) считают за отатарившееся финское племя. Считаясь официально христианами, большинство их них, по рассказам местных жителей, придерживаются шаманства и многоженства. Кроме бельтиров Абаканскую степь населяют койбалы, сагайцы и качинцы. Все они, повторяем, эксплуатируются самым бессовестнейшим образом русскими православными и не православными кулаками) после отъезда основателя этой секты Михаила Акинфиева Попова, с субботниками и молоканами, мы на третий день двинулись дальше.
Проехав от Юдиной верст 8-10, мы очутились в глухой горной тайге и не без трепета душевного приближались к горе «Матросу», через которую надо было перевалить и о которой наговорили нам разных ужасов еще в Табате. Еле приметная, вившаяся среди гор и тайги дорога действительно скверная: чуть не на каждом шагу попадалась какая-нибудь горная речка, с шумом стремившаяся куда-то в дебри тайги, валялись громадные камни и деревья, дававшие себя чувствовать всему организму, а тут ямщик твердит все свое: «это еще что-о! вот на Матросе!» Да что это за «Матрос»? – думаешь себе: и так за лесом да горами ничего не видно, и так гробовая тишина, глушь, бездорожье, камни, ухабы, деревья, о там еще какой-то «Матрос»!
— Где он? Далеко?
— А вон видите верхушку горы, что прямо?
— Ну, вижу. Да, неужели же через эту громадину переваливать?
— Через нее! Высокая гора! Вот она – словно здесь, а до нее еще верст шесть, семь.
— А зверь здесь водится?
— Как же! Где ж ему и водиться? Тут самое его место и есть; возле «Матроса» часто медведей бьют.
Этого еще не доставало! – думаешь. Не лучше ли было закончить Юдиной?.. Подъезжаем наконец к «Матросу» (Мы уже говорили, что на Абаканский завод можно ехать и не на «Матрос»: от Табата – тайгой прямо). Да-а! дорога! Вся она идет по узкой просеке и состоит из ухабов, да громадного булыжника; булыжник этот, белый, как полотно, идет, среди стен леса, в гору, в гору и скрывается из вида.
— Там и конец горе, где – вон – оканчиваются эти камни?
— Конец? Третья часть может…
Начинаем подниматься, конечно, самым тихим шагом; на каждом шагу жесточайшая встряска, в верху виднеется кусок неба; по бокам сплошной лес; глухо отдается среди мертвящей тишины стук телеги, которая поднимается все выше и выше; лошади часто останавливаются… К счастью, — всему бывает конец:
— Шаб-баш! Пе-ре-вал! – восклицает ямщик.
— Слава богу! Верхушка значит?
— Она самая!
Осматриваемся: чудная, величественная картина горной страны (С вершины «Матроса» видны: Саянские и Алтайские горы, Абаканские горы, Кузнецкий Алатау, словом горная страна в полном смысле этого слова: Саянский хребет составляет почти продолжение Алтая с восточной стороны, в западной части от Саян, в верховьях Абакана, на С.З. отделяется Кузнецкий Алатау, высшая часть которого известна под названием гор Абаканских. Многие из вершин Абаканских. Гор покрыты вечным снегом; горы эти малоизвестны и вышина не измерима. Летом 84 года была отправлена в помянутые горы, для разыскания источников р. Абакана научная экспедиция, сведения о которой, быть может, будут напечатаны в «Сибири») открывается перед глазами: горы, одна выше другой, одна другой гуще поросшая тайгой, занимают все пространство, насколько хватает глаз: на север, на юг, — восток и запад; кроме тайги да гор – ни чего! Какие переливы, какие разнообразные краски, какие тени! Только кисть художника может передать это на полотне! А вон-вон на горизонте блестят вечные снега гор-великанов. То должно быть Шабин-Далга или абаканские горы? Какая прелесть! Как блестит, искрится, сверкает этот снег под лучами солнца! Всматриваешься и видишь, что, кроме отдаленной длинной снежной гряды, между темно-зелеными великанами высятся там и сям снежные вершины – контраст между этой темной зеленью и снежной белизной неподражаемый! Хорошо! Привольно, но мертво и дико… Ух, как дико! Одному – жутко здесь… Когда-то наступит то время, когда чудные горы эти, живописнейшие места огласятся свистком паровоза? Когда вон на той реке, на Абакане (Абакан вытекает из Абаканских гор, в томской губернии; в верховьях он пробивается через скалистые ущелья; течет на расстоянии около 400 в. и, недалеко от Минусинска, впадает в Енисей. Абакан орошает западную часть минусинского округа), что сверкает между гор, зашумят пароходы? Когда здесь возникнут города и села, на каждой версте – гостиницы? Да будет ли это когда? Кто знает – моет и будет, но только ни нам, ни детям, ни внукам нашим не дождаться этого.
— Ну, с Богом! Спускаться будет! Рассеял наши иллюзии ямщик: спуск-то поди, почище подъема будет. Смотрим и убеждаемся, что «спуск», действительно, «почище», крутизна весьма и весьма внушительная, а у телеги нашей ровно никаких приспособлений. От ямщика мы слышим те же утешения, какие слышали на перевозе через Енисей: «конечно, всяко бывает: прошлым летом вот здесь же с кладью ехали; кони как рванули (крутизна ведь!) – кладь то бог с ней; лошади поубивались! – А ваши лошади хорошо спускают? – «Пристяжка должна спустить, а кореник в упряжи еще не был… Бог даст спустимся… Один раз умирать…». И действительно спустились… Иной раз казалось: вот-вот кончено! Но ямщик начинал тпрукать, сворачивать мчавшихся лошадей в бок, в гору и опять все шло хорошо. Если спуск был и гораздо круче подъема, то дорога была гораздо лучшая: гладкая, без камней, что, впрочем, только ухудшало спуск.
Быстро доехали мы до д. Арбаты, расположенной в прекрасной местности, на р. Абакане. Д. Арбат – это, кажись, первое самое древнее поселение на Абакане; вся она заселена казаками, среди которых не мало кулаков, эксплуатирующих татар и заводских рабочих. Об этом, впрочем, речь впереди. Тотчас за Арбатами начинается великолепный бор, тянущийся на расстоянии 7 верст, до р. Чабаша, протекающего в прекрасной местности и впадающего в Абакан; через довольно широкую р. Чабаш построен г. Пермикиным, к чести его сказать, такой хороший и большой мост (Дороги: к заводу от Табата «Зимовьем» и от Юдино на «Матрос» проложены тем же г. Пермикиным. Из завода в город и обратно еженедельно ездит почтарь, получающий очень значительное жалование; почтарь этот кроме перевозки и доставки корреспонденции возит также и пассажиров, преимущественно заводских служащих), каких мы не видали от Тюмени до Красноярска; радостно делается, когда, проехав десятки верст в таежных дебрях, встречаешь вдруг, в глуши зачатки культуры и цивилизации. За Чабашом начинаются владения Абаканского железоделательного завода (От Юдиной до Арбатов, через Матрос, 35 в., от Арбатов до завода 15 в.); уже возле моста (р. Чабаш, Джебаш в 1842 году в этом месте путешественник Чихачев переходил глубоким бродом. Долину Джебаша Чихачев называет цветущим парком. К слову, тот же Чихачев (в 1842 г.) посетил и Юдино, которая, тогда называлась Обетованной; он говорил, что Юдино населена евреями, высланными сюда из саратовской губернии. Интересно, что Чихачев видел в населении Юдиной смесь славянского типа с еврейским) есть заводская заимка, от которой до Абакана, до переправы в завод всего 7 верст, проехав которые, мы на отлично устроенном плашкоте, переправились на ту сторону Абакана и достигли таким образом цели своего путешествия: от пристани до самого завода только две версты; слышался уже шум паров, гудение заводского свистка, словом, был намек на ту жизнь, о которой мы мечтали на «Матросе». Увы, когда мы узнали подробности этой заводской жизни, нехороша она нам показалась…
Опубликовано 16 июня 1885 года.