Путевые очерки. Из странствований по Сибири. Часть 1.
Чем ближе к Енисею, тем слышнее и слышнее становится шум, а сквозь густой туман вырисовываются громадные горы. Вот мы и у Енисея. Над рекой дым реже и глазам нашим представляется такая прекрасная картина, что нельзя было не залюбоваться ей: направо, вверх по реке, насколько хватает глаз, по обоим берегам громоздятся грандиозные, самых прихотливых форм, скалы, укрытые густой тайгой; налево, вниз по реке, расстилается безграничная степь; ветер, порывами, с ужасающей силой рвется из горного ущелья, зазывает, как голодный волк, и гонит громадные, пенящиеся волны, которые, как бешенные, бросаются на камни-пороги, виднеющиеся в различных местах Енисея, и разбиваются, со стоном, вдребезги.
На другом, противоположном берегу чуть-чуть виднеются новенькие домики д. Означенной, приютившейся как раз на границе горной страны и степи.
Енисей, в Минусинском округе, прорывается через Саянский хребет в урочище Кемб-Кемчик; в этом месте образуется узкое горное ущелье, от которого Саяны идут к В. и СВ. и носят местное название Эргик-Таргак-Тайга; вот этот хребет Эргик-Таргак-Тайга, и проходит на юг Минусинского округа, резко переходя при д. Означенной в степь. Хребет этот не превышает 7000 фут. и не достигает снежной линии. Самая высшая точка Эргик-Таргак-Тайга находится в истоках р. Уды, здесь же образуется и горный узел, от которого хребет разделяется: одна ветвь направляется к З. почти до Алтая и пересекается Енисеем, другая идет по СЗ-ному направлению. В западной ветви берут начало правые притоки Енисея.
Д. Означенная – последнее жилое место на юге Енисея (Есть еще одно поселение русское на далеком юге, к Монголии, но не на Енисее, а на притоке его Усе, где живут так называемые усинские раскольники), дальше вверх идут горная тайга, непроходимые, дикие трущобы Саяна, в которых может чувствовать себя хорошо разве зверолов-инородец (Китайские историки утверждают, что в далеком прошлом, еще до Р.Х. в верховьях Енисея жило племя тюрко-финского племени, хакасы, которые вели торговые сношения с китайцами и аравитянами. Судя по курганам и предметам, которые находят в этих древних могилах, можно думать, что племя это находилось на сравнительно высокой степени культуры. Когда-то, значит, в Саянских хребтах кипела жизнь.).
Буря бушевала, а нам нужно было переправиться на тот берег, в Означенную, иначе пришлось бы ночевать под открытым небом. Но как переправиться? Возле берега, под одним из громадных камней, высунувшихся из берега и далеко входивших в воду, ютился маленький казенный паромишко. Мы, конечно, и не воображали, чтобы в эдакую непогодь можно было пуститься на такой ладье в путь; предполагали volensnoles – перевозчики переждут непогоду; каково же было удивление наше, когда мы заметили приготовления к отплытию: въезжали на паром повозки, щли люди, разбирали «снасть». Стихии бушевали с прежней силой… Неужели «поплавимся»? не без страха предлагали мы себе вопрос.
Роль капитана, на нашем, с позволения сказать, корабле, исполнял седой и тощий старик; он молча потягивал «носогрейку» и необыкновенно спокойно относился ко всему, происходящему вокруг; человек 6-7 молодых ребят-матросов, подчиненных капитана и остальная разношерстная публика болтали о различных злобах дня. Наконец, старик, не вынимая изо рта трубки, предложил вопрос, относящийся, повидимому, ко всем присутствующим: «Никак переждать?» — А чего ждать? – ответили вопросом некоторые. Подождем маненько — отвечало большинство, более желавшее побалагурить в компании, чем думавшее об опасности. Ребята! – сказал тогда капитан, — полезай на камень и держи «снасть». Двое или трое молодых «ребят» перебрались через перила парома, битком набитого народом, повозками и лошадьми, уселись на корточки на камне, держа тонкую веревку – «снасть», при посредстве которой мы должны были устоять против всех напоров Енисея, ибо другой конец веревки был прикреплен к парому. Смотрели мы и думали: разбушевавшийся великан не мог вырвать паромишка из рук русского человека, не позаботившегося даже запастись канатом! Да, русский человек чуть ли не самый беззаботный народ в свете, — так равнодушно относится он к своей жизни; «раз умирать», «жизнь наша копейка», «Бог не выдаст – свинья не съест» — это вечные поговорки русского человека. Почему это так происходит? Хорошая вещь дорого и ценится, дорого ценится и хорошая, разумная, сознательная жизнь; русский человек никогда не жил хорошей жизнью, а потому и ценить ее не умеет.
Вот почему в данном случае, не смотря на незначительность шансов не быть оторванным от берега, разбитым о пороги, отправленным в пучины рассвирепевшей реки, все чувствовали себя спокойно и со вниманием слушали рассказ старика, который, опершись на шест, повествовал: «Должно лет пять али шесть назад, тоже вот этакое было: погода поднялась бед-да-а! ветер, волна, дождь – страсти господни! Народу тоже набралось видимо-невидимо! Перекрестились мы с Ивашкой (покойник! Дай ему Господи царство небесное) и – айда! От-ча-ли-вай! Ивашка-то насилу в паром вскочил! Не успели мы шестов взять, — нас таки поперло! так и заворотило, так и закрутило, и-и по-не-сло-о! Крестимся мы, молимся, а нас как хватит: трр-а-ах! Паром надвое! Провалиться на этом месте, что дальше было, — не помню; только очутились мы во-он (расскащик показал рукой вниз по реке) на том острову; оснулись и ну, считать: Ивашка – ау! Лошади за ним, телег – нет и еще троих нет». – Эка штука! Поди-ты – послышались замечания, и, словно в ответ на это, старик спросил: «отчаливать будем что ли? Время! – ответили почти все, не смотря на только что приведенный рассказ, — и на то, что буря усиливалась и что на дворе уже вечерело! «Заводи, ребята, за камень!» — скомандовал тогда старик матросам. Эти последнее начали обводить паром «за камень», что можно было делать только в короткие промежутки, когда на секунду прерывался ветер, чтобы затем рвануть с еще большей силой; и когда он поднимался, старик кричал: «дер-жи-ись!» Стихал опять: «за-во-ди!» Крикнув раз десять: «за-во-ди!» и не меньше «дер-жись» — старик скомандовал: «на паром ребята! от-ча-ли-ва-ай!». «Ребята» вспрыгнули на паром и мы помчались, как птицы; среди шума волн, завываний ветра только и слышно было: «дер-жи-ись!». Как «держись», за что – этого никто, конечно, не понимал, но возглас ободрял всех. Пристали далеко-далеко за Означенной, употребив и для этого силы всех, бывших на пароме (гребли до пота), и силы означенцев, гнавшихся за нами по берегу; когда прибились к берегу, все перекрестились, — и стоило! Как мы пристали, как мы не разбились, — аллах ведает!
Означенная – небольшая деревня, домов в тридцать, — населена, почти исключительно обрусевшими, давно принявшими православие татарами; это деревня, сравнительно старая, но лет восемь тому назад она дотла выгорела от палов и теперь все дома новые.
— Как же это сгорела ваша деревня?
— Как сгорела? Как все горят: палы по степи, значит, пустили, а ветер к ночи, должно, повернул оттуда в нашу сторону, ну и сгорели… Ведомо, — ночь; все спали, а проснулись – поздно было: палы, эвона, со всех сторон обступили и – пошла жарить!
— Как же так неосторожно палы пускают?
— Бог его знать! Разве человек знать, куда ветер повернет? Запаливал так он ничего не знал, может верст за двадцать где в степи запалил, он, и мы сгорели!
— Но как же быть? Ведь каждый год горят от этих палов села, деревни, скот, леса?
— Оно, конечно, так, да кто его знать…
Означенцы, впрочем, вторично прекрасно обстроились и забыли уже впечатление от палов. Быть может обстоятельству этому не мало способствовали плодородные земли, близость прекрасного строевого леса, богатые пастбища, изобилие рыбы в Енисее и зверя в тайге; все это вместе взятое делает означенца весьма и весьма зажиточным крестьянином, которому сгореть не значит еще идти по миру.
Трудно представить себе более благодатный уголок, как эта Означенная; с одной стороны экономическое благосостояние, с другой – положительно восхитительная природа.
Возле самой деревни Енисей, вырвавшись из гранитных тисков Саянского хребта, вступает в безграничную степь; здесь скалы как-то внезапно, почти без постепенных понижений переходят в равнину и получается живописнейший контраст. Насколько Енисей бурлив и суров в горном ущелье, насколько он тих, широк и плавен в привольной степи, и это вы видите, не выходя из деревни. Окрестности Означенной необыкновенно поэтичны; если бы деревню, чудом, перенести за границу, ее бы посещали тысячи туристов, появились бы сотни описаний, видов, а жители могли бы существовать с одного путеводительства по этим диким чудным скалам, но Означенная в Сибири, и о ней, как о многих других прелестных здешних местах, знают не многие. Нам передавали, что в 15 вер. от деревни по правому берегу, вверх по Енисею, в горах есть место, называемое Кордон, где говорят виды неподражаемые; мы не были там, но и прогулка по левому берегу Енисея, прямо от Означенной на юг, привела нас в восторг: пройдя версты 3-4 между невысокими холмами с одной стороны и Енисеем с другой, перебродив через две горные реченки с мелодичным шумом вод, мы вступили в прекрасную, оригинальную аллею: Узкая гранитная дорога была окаймлена с правой стороны гигантскими, готическими скалами, поросшими лесом и самыми разнообразными цветами; с лесной – отлогостью с громадными лиственницами, соснами, тополями, акациями и кустами черемухи, которыми густо порос берег Енисея от верха до самой воды, шумевшей далеко-далеко внизу; берег в некоторых местах так высок и крут, что когда захочешь посмотреть на реку, уцепившись предварительно за дерево, голова кружится! А виды какие, если вы не поленитесь взобраться хотя бы на четверть высоты любой скалы: правый берег загроможден горами, среди которых высится громадный Омай-Тура; вдали – горы, горы и горы без конца; в них скрывается Енисей, на поверхности которого, на всем видимом пространстве, выступают камни – пороги и виднеется масса зеленых островов. Особенно хороши здесь картины при восходе и закате солнца и в лунную ночь!
От Означенной нам нужно было переехать пространство верст в 100, отделяющее Енисей от левого притока его, Абакана; между этими двумя реками заключается, так называемая Абаканская степь, более подробное описание которой будет приведено в отдельной статье.
По хорошей степной дороге, среди моря цветов и трав мы достигли первой за Означенной, бедной деревушки Калы, расположенной на рч. Того же названия, в 10 вер. от Означенной.
— Почему же здесь так бедно живут? – спрашиваем ямщика.
— Здесь же беднота пошла вплоть до Абакана: земли на этой стороне Анисея плохи; особливо засуха донимать… пятый год урожаев нет.
— Откуда же хлеб к вам возят?
— С той стороны Анисея: с Саянского, Кантерева, Шуши; у нас Означенцев, хлеба хороши по ту сторону, а по эту дрянь, ничего не стоит.
— Плохо, значит, живется?
— Неладно однако же; скотине здесь житье, что и говорить… вишь – благодать! – Ямщик указал кнутом по направлению в степь.
— Что же в самой степи есть селения какие?
— Не-ет! В середке никто ни живет, только во-он – вишь? – сколько скотины пасется; хозяева татаришки, по Анисею да по Абакану живут: ы степи воды хорошей нет, солончаку много, для скотины оно ладно, а человеку, однако, нет.
Разговаривая, мы незаметно проехали 7 верст от Кал и очутились в большом с. Сабинском. От этого села есть прямая дорога до Минусинска – степью или «татарами», как говорят, потому что ехать приходится через земли различных племен татар и ночевать в юртах; прямой путь «татарами» много короче кругового «деревнями»: от Минусинска до Сабинского степью 80 верст.
В 17 верстах от Сабинского, в степи, почти на болоте расположено громадное с. Бейское (В географическом словаре Семенова сказано, что в Бейском – еженедельные базары. Это неверно: базары учреждены только в прошлом (1884) г., вместе с открытием здесь волости, а прежде не было), на речке Бее. Почти в день нашего приезда здесь учреждалась волость, в которой отчислялась юго-восточная часть округа, входившая прежде в район шушенской волости. Население Бейского, как и Сабинского, состоит из коренных сибиряков, отчасти татар и в Бейском – весьма значительного числа переселенцев из орловской губернии; интересно, что орловцы славятся на все село замечательным перяшеством и живут все в одной, отдельной улице.
Проехав еще 19 верст, прибыли в Табат, громадную деревню, заключающуюся всего в одной улице. Табат деревня уже подтаежная и отсюда мы могли бы проехать На Абаканский железоделательный завод двумя дорогами: на так называемое «зимовье», прямо глухой тайгой или на д. Юдину.
Мы избрали последний путь, так как давно стремились посетить эту интереснейшую деревню, населенную молоканами, общими и субботниками, — деревню, где проживал долгое время знаменитый основатель секты «общих», Михаил Акинфиев Попов и где доселе живет весьма интересный субъект.
Уже подъезжая к Юдиной нельзя было не заметить, что в деревне обитают иные люди; степь возле Юдиной была изрезана небольшими каналами.
— Это что такое? – спрашиваем мы везшего нас Сибиряка, указывая на каналы.
— Молоканы «мочаги» пущают на поля против, значит, засухи.
— Нам говорили, что здесь, от Означенной, везде засухи были.
— Бед-ды! Пятый год хлеба не родит!
— А у молокан?
— Тоже плохо, однако есть.
Отчего же вы не делаете так, как молокане?
— На то он молокан; как говорит: «на Бога, говорит надейся, а сам, говорит, не плошай»: «не будешь, говорит, трудиться – Бог сам не даст», такие черти! Но народ – первый сорт!
— Отчего же вы не берете с них примера?
— Кто его знать… Ведомо, ежели Бог, примерно, не пожелает, — ничего не выйдет.
— Разве Бог против трудов? А у молокан?
— Народ уж не такой! Одно слово – молокан!
Въехали мы в деревню (Юдино расположено на рч. Сосы, а не на Кандырлике, как показано на карте Гревинка: карта Минусинского округа) поздно вечером; Юдино спало; тишина царила мертвая и нам не мало пришлось употребить усилия, чтобы достучаться на ночлег.
О дальнейшем в следующих главах.
Опубликовано 9 июня 1885 года.