Раскольничьи общины в Сибири. Часть 1.
Сибирь и колонизируемый восток представляют часто любопытные выдающиеся явления, как колонизационные опыты и в тоже время как проявление самодеятельности и искусства народного творчества. К числу этих явлений относятся вольные общины беглых раскольников в Сибирских лесах, в недоступных горах и даже за русскими границами. Такие общины жили много лет незнаемые, неведомые, сами пробовали сложить общественные формы жизни, претерпевали разные испытания и были открываемы только случайно, после чего, конечно, причислялись к ближайшим русским поселениям.
В наших руках имеется небольшой материал по истории этих общин из прежних описаний и заметок. В то же время в наше распоряжение поступило описание новой недавно открытой общины с ее историей – это история русской раскольничьей колонизации по р. Усу, доставленная г. Адриановым.
I.
Там, где Енисей прорезывает Саянский хребет и течет на протяжении около 250 верст в неприступных скалах, с правой его стороны впадает одна замечательная речка Ус, устье которой находится верстах в 50 от китайской границы. Двадцать лет тому назад долина р. Уса, представляла глухую, безлюдную тайгу, таившую в себе неизведанные дары природы, к которым почти не прикасался ни полуголодный сойот (народ, населяющий долины р. Кемчика и верхнего течения Енисея в пограничных с нашими китайских владениях) – зверопромышленник, шатавшийся здесь и взад и вперед, ни минусинский крестьянин или инородец, заходившие сюда изредка на рыбный и звериный промыслы или с ничтожным количеством товара для обмена с сойотами на козлины и разное барахло. В 1862 г. сюда проник русский крестьянин-колонист, пионер цивилизации, и безлюдная до сих пор, немая долина р. Уса ожила от самых его верховьев и до устья. Глухая тайга искрестилась тропинками; повалились вековые деревья под ударами топора, обнажилась земля, не видавшая сохи; закопошились люди, задвигались взад и вперед по Енисею, завели деятельные сношения с иноземцами-сойотами и распространили деятельное влияние на них, подданных Китая. История заселения р. Уса и дальнейшие судьбы этой отдаленной русской колонии в высшей степени любопытны, а потому мы познакомим читателей вкратце с тем, что писал об этом И. П-ъ («Усинские старообрядцы» (этнографический очерк) «Русские Ведомости» № 210, 1881 г.), и что нам удалось узнать лично от самих колонистов-старообрядцев.
В сороковых годах один крестьянин Нижегородской губернии был отдан своим помещиком в солдаты. Недолго послужив, он бежал и приютился в разбойничьей шайке в Жигулевских горах на р. Волге. Когда эта шайка была рассеяна, беглый солдат, назвавший себя Иваном Афанасьевым, поселился у одного крестьянина-старообрядца Самарской губернии, и рассказал ему, что он бежал из киргизского старообрядческого монастыря, во время его разорения начальством. Научившись около старообрядцев некоторым внешним приемам, усвоив их обряды и постоянно проповедуя о наступившем гонении на христиан и скором наступлении пришествия Христова, Иван Афанасьев заручился среди старообрядцев доверием и уважением и прославился как истинный монах, претерпевший гонения за веру. Он имел громадное влияние на добродушных и невежественных крестьян, и объявил, что едет с проповедью в далекие края, в Сибирь, чтобы там основаться и укрыться от антихристовой власти. Четыре семейства согласились примкнуть к проповеднику и, побросав свои хозяйства тронулись в путь. По дороге в Сибирь, новая община увеличивалась прибывавшими последователями, которых из уездов одной Тобольской губернии набралось около 100 семейств, и наконец, после долгих странствий и мытарств, она оселась в Смоленской волости Бийского округа. Первое, что Иван Афанасьев сделал со своей паствой, это – отобрал у них паспорты, взамен которых выдал им новые, переименовав всю братию. В Смоленской волости пришельцы эти пробыли 4 года, в течении которых успели свести знакомство с бывшими здесь старообрядцами. Иван Афанасьев познакомился особенно близко с крестьянином Андреем Шмаковым и часто говорил ему, что нужно отыскать такое место, куда не могло бы проникнуть начальство для преследования старообрядцев, где можно было бы строить церкви и отправлять в них беспрепятственно богослужение по старообрядческим уставам. Шмаков указал такое место на границе Китайской империи и близко зная, по своим торговым сношениям с сойотами, как дороги к этим местам, так и условия тамошней жизни, согласился примкнуть к пастве Ивана Афанасьева и быть ее провожатым. В зиму 1862 г. старообрядцы отправились в новую обетованную землю, послушные велению своего руководителя, пользовавшегося такой рабской покорностью паствы. В Минусинске Шмаков выхлопотал заграничный паспорт как для себя, так и для остальных (в качестве своей рабочей артели, снаряженной в верховья Енисея для рыбного промысла). В Означенной, последней русской деревне на пути вверх по Енисею, переселенцы запаслись хлебом и всем необходимым для людей и скота и двинулись вперед, по пути страшных лишений и невзгод, по пути никогда не торенному с такими целями и в такой массе людей. Каждый шаг вперед, взятый двигающимися колонистами с боя, удалял их от мира, связь с которым порывалась совершенно. Чем дальше углублялись они в девственные леса среди диких, громадных, неприветливых скал Саянский, тем более и более исчезала надежда воротиться назад. Почувствовал это сразу умный вожак старообрядческой семьи Иван Афанасьев. На остановках и ночлегах он, подобно Моисею, с которым и сравнивал себя, изложил свои заповеди перед толпой, которую стремился обезличить и совершенно закрепостить. Он потребовал, чтобы его не называли иначе, как «отец», «отченька», потребовал себе беспрекословного повиновения и почтения, и наконец, чтобы каждый вручил ему все свои деньги, так как он брал на себя попечение о духовных и телесных нуждах своих детей. Дорогой еще «детушки» отдали своему «отченьки» сотни рублей кровных денег, а по приезде на место, по такому же требованию Ивана Афанасьева должны были ссыпать весь привезенный хлеб в одно место, в безотчетное распоряжение «отченьки». Колония новоприбывших остановилась на р. Усу, в 80 верстах от впадения ее в Енисей. Немедленно были выкопаны землянки. С благословения Ивана Афанасьева начали строить избушки, а ему самому воздвигли большой дом со всеми др. службами, в которые и ссыпался хлеб прибывших колонистов.
Вскоре весть разнеслась о новой колонии по югу Минусинского округа, и в том же году несколько семейств «стариковщины» побросали хозяйства, обильные, хлебородные земли и потянулись в «обетованную землю». Ловкий и умный Иван Афанасьев, обладая твердой волей и энергией, сумел подчинит себе эту новую общину, забрав капитали и все ее имущество в свое владение, сумел сделаться неограниченным ее повелителем и решателем судеб, простирающим право жизни и смерти над членами паствы, крайне невежественной и суеверной. В первое же лето, с благословения «отца», были начаты посевы ржи, пшеницы и овса, но весьма неудачно, колонисты не собрали даже и семян. Купленный хлеб подходил между тем к концу, так что по необходимости приходилось прибавлять к нему березовых гнилушек, и питаться этим да брусникой, которой здесь было такое изобилие. В виду такого бедствия несколько человек были командированы Иваном Афанасьевым в Минусинск для покупки хлеба. Сколотили на Усу барку и с устья его спустились в ней по Енисею до Минусинска благополучно, избежав опасности на множестве порогов, шиверов и подводных камней. Закупили хлеба, нагрузили его и потянули вверх, бичевой. До Означенной течение Енисея тихое, бичевник по берегам Енисея удобный, но от сюда Енисей входит в Щеки и течет около 300 верст до Уса в неприступных громадных скалах. Страшные, нечеловеческие почти усилия требовались для проведения тяжело нагруженной барки вверх по реке, через пороги и между камней, где воды Енисея клокочут как в котле. Чтобы провести на бичеве, нужно было карабкаться по уступам утесов, отвесно спускающихся в воду, на высоте иногда десятка сажень над уровнем воды, нужно было цепляться за кусты и камни, перепрыгивать над клокочущей бездной с уступа на уступ, а не редко подниматься на вершину утесов, по хребту обходить препятствие и вновь спускаться вниз, чтобы принять переброшенный конец бичевы. Одна мысль о такой работе приводит в ужас; а такая работа тянется без перерыва на протяжении чуть не трехсот верст. С исцарапанными и окровавленными лицами, с разбитыми от падения спиной и грудью, колонисты не теряли надежды на успех, не смущались и тем, что натянувшимся канатом сбрасывало из не раз с этих утесов в воду, они подвигались вперед шаг за шагом. Но в неравной борьбе с условиями дикой природы, с своенравной и бешенной рекой, они должны были отказаться от дальнейшей попытки, несмотря на своего грозного «отченьку», благословившего их доставить хлеб на барже. Они поднялись только 80 верст от д. Означенной до Крутого поворота и затем выгрузили хлеб на шитик, на котором думали подняться, но также безуспешно и, наконец, сложили его на берегу, в ожидании подвод, так как наступала уже зима. Печальное известие о неудачном сплаве хлеба нагнало ужас на голодавших усинцев. Вопрос о их дальнейшем существовании поставлен был ребром; нужно было употреблять громадные усилия, приложить упорный труд, разведать местность и допытаться, что она может дать человеку для его безбедного существования. Разоренным до последней степени, забравшимся в такую заповедную глушь отщепенцам, скрывавшимся в тоже время от глаз правительства, нечего было думать о своем возвращении назад. Это и послужило основой для дальнейшего развития колонии.
Какой-то чиновник, проезжавший на следствие за китайскую границу, услышав о поселениях на р. Усе, заинтересовался этим и отправился туда. Изумленный, что поселенцы состоят из каких-то безвестных бродяг, а главное, не признают над собой никакого начальства, он начал грозить им каторжными работами, но затем, сообразив очевидную нелепость такого мероприятия, предложил им ходатайствовать перед генерал-губернаторской властью о причислении их в крестьяне усинских деревень и об утверждении самих деревень. Усинцы ухватились за эту мысль и в конце концов ходатайство, посланное ими, было уважено – деревни их приписали к Шушенской волости, Минусинского округа. К этому времени на Усу основались две деревни: нижнеусинская на правом берегу р. Уса и Верхнеусинская на левом берегу, в двух верстах от первой. С причислением их в крестьяне, Иван Афанасьев почувствовал под ногами еще более прочную почву и открыто объявил о себе, что он не только духовный отец над своими детьми, но и их бог и царь, а также командировал несколько человек для проповеди и привлечения к себе единоверцев. Проповедь имела весьма значительный успех в среде невежественного, коснеющего в предрассудках крестьянства и искони веков разоряемого поборами и грабежом чиновников, от последнего поселенца-писаря до исправника и священника включительно; в короткое время к проповедникам примкнуло до 80 крестьянских семейств, перебравшихся на «обетованную землю».
Земля, нарезанная землемером и отведенная в пользование крестьянам усинских деревень, оказалась негодной, хлеб на ней не родился совсем и не всегда удавалось собирать семена, не считая уже того громадного труда, который пропадал даром. В течении десяти лет усинские староверы напрасно пытали счастья и удачи с своими посевами. Однако, время, безостановочной разведки незнакомой, девственной страны и упорный труд взяли свое. Бездомный, порочный и шатущий бродяга, какими наполовину были колонисты, превратился в образцового смелого работника, пахаря-завоевателя, трудом пробивающего дорогу будущей цивилизации края. Наряду с попытками сеять хлеб, вести пашню и покосы, шли другие попытки промыслов, которыми и обеспечивалось существование колонистов. Обилие брусники в лесах дало возможность сотнями пудов собирать ее сплавлять к Минусинску и употреблять самим в пищу, — это было первое, что попалось прямо на глаза, что лежало под ногами. Обилие кедрового леса в усинских тайгах создало здесь ореховый промысел, также служивший не малым подспорьем. Главнейший же промысел, на который впоследствии было обращено всеобщее внимание – рыбный; с каждым годом он развивался и увеличивался. Староверы обыкновенно организовывали несколько артелей с верховьев р. Уса уюкской степью спускали в верховья Енисея (выше слияния Бейкета и Хакема); здесь они связывали плоты из леса, заготовленного в предыдущее лето и осень, выдалбливали тополевые лодки и спускались медленно вниз по Енисею, обневаживая и облучивая его берега. Взятый артелью бондарь приготовлял бочки, соли было у сойотов сколько угодно, в находившемся на левом берегу Енисея озере, и ее обыкновенно обменивали на порох, табак и разную мелочь за 5-10 коп. за пуд и даже дешевле. Улов рыбы немедленно засаливался тут же на плотах. Таким образом, усинцам удалось выплавить на плотах в Минусинск одной рыбы до 3000 пудов в лето. При своих путешествиях к сойотам, крайне нуждавшимся в разном товаре, они заве частью и торговые сношения. Первое время меновая торговля давала огромные барыши. Скот, очень крупная порода, козлины, ресни, маралины, соль, кожи невыделанные, арканы, звериные шкурки и разное барахло сойотские выменивали на табак, плис, бязь и тому подобный дешевый товар почти за бесценок. Шкуры диких коз обыкновенно обделывались в усинских деревнях, где из них шили дахи, которых едегодно выплавлли на плотах на несколько тысяч рублей к Минусинску. Установившиеся торговые сношения между русскими купцами и сойотами открыли усинцам новый и замечательный заработок. Они, как пять своих пальцев знавшие Енисей на протяжении нескольких сот верст, приучившиеся во время рыбных промыслов узнавать опасные места, мели, подводные камни и водовороты при различных уровнях воды в реке, явились первыми и самыми надежными лоцманами при сплаве купеческих плотов с солью (которой вывозилось ежегодно до 15,000 пудов), и другими товарами. Каждый лоцман организовывал артель гребцов, мастерил обыкновенно в верховьях Енисея (по Систикену) плот (он обыкновенно состоит из 20 бревен еловых 12-саженной длины) и подряжался плавить на плоту соль по 15-20 коп. с пуда. В иное лето всех плотов спустят до 20 штук, помещая на каждом (смотря по толщине бревен и величине плота) от 600 до 1200 и более пудов клади. Хороший лоцман успеет в лето сходить три раза взад и вперед. При этом, по выгрузке соли в Минусинске, плоты продаются по 20-45 руб., а особенно большие даже по 60 руб. Заработок, значит, был вполне достаточный, при одном, впрочем, условии, если плот не разобьет где0нибудь в порогах, если утечка соли не будет очень значительной и, наконец, если плот не просидит на нескольких мелях, что часто сопряжено с выгрузкой всей соли на берег или на камни среди реки. Охота за зверем и преимущественно маралами открыла новый источник благосостояния. Обыкновенно усинцы отправлялись в тайгу, вплоть подходившую к их деревне и выслеживали зверя, зная, куда он любит ходить на водопой, солонцы и солнопеки. Чуткий, осторожный и необыкновенно прыткий на бегу, марал стрелой летит, завидев охотника; поймать врасплох его нельзя. Но у зверя есть один недостаток, который всегда и верно предает его в руки человека. Он быстро устает и до того забежится, что останавливается как вкопанный на месте, где ему уже без церемоний накидывают на шею аркан и ведут за санями в деревню или закутывают потеплее и укладывают на розвальни. Маралята, если поймана самка, свободно бегут за пленной матерью, ничем не отличаясь в этом отношении от жеребят, только очень скоро устают, так что и их приходится по временам укладывать в сани и давать отдохнуть. Для них в деревне на удобных местах, т.е. где есть солонцы, ключевая (незамерзающая) вода, хорошие корма, кипцы, лес, устраивают маральник, чтобы зверь не мог перескочить высокую изгородь, тянущуюся на сотни сажень и даже верст. Сюда пойманного зверя впускают, тут он и плодится, скоро привыкает к человеку и мирится со своей долей. В течении апреля и мая у маралов вырастают рога, в июне их спиливают, загоняя зверя в один из углов маральника, загороженного под очень острым углом, и сзади задерживая выход жердями. Спиленные рога варят в кирпичном чае с солью, чтобы не вытекла из них кровь и не началось разложение, и в таком виде пускают в продажу. Цену имеют рога обыкновенно такие, в которых не началось окостенения, и чем они больше, тем дороже. Китайцы, единственные потребители этого странного лекарства, платят по 8 руб. за фунт. Таким образом, источники доходов, и весьма значительных, были открыты. К тому же, в десять лет бесплодной запашки полей, колонисты приспособились к новым условиям местности. Расчищенные места по скатам гор оказались превосходными для пашни и стали давать обильные урожаи. Мочаги (искусственное орошение), проведенные по долине р. Уса, превратили бесплодную до тех пор почву в прекрасные поля и луга, на которых стали косить сено. Избыток хлеба достиг таких размеров, что крестьяне усинские, с открытием золотых приисков по китайской границе, стали вывозить его ежегодно до 15,000 пудов, при цене в 1 р. 20 коп. за пуд. Все эти условия, взятые вместе, так подняли благосостояние усинских деревень, что стали считаться образцовыми по всему округу, стали предметов всеобщей зависти одних, радости других. Деревни эти прославились и были образцовыми не по одной только зажиточности, но и по честности, трезвости и единодушию и трудолюбию населения. О зажиточности и довольстве крестьян свидетельствовало то, что у них не только не было нищих или людей бедных, у них не было ни одного однодеревенца-работника; всякий жил своим домом и вел большое хозяйство, всякий имел порядочные деньги. Все второстепенные полевые и домашние работы были поручены сойотам, которых несколько десятков семейств переселилось сюда из-за границы с этой целью. Здесь и бездомные, полуголодные, бродячие люди нашли себе желанный приют и довольство. Сойоты научили говорить по-русски, научились косить, строить дома, класть печи, делать мебель, красить и проч. Здесь и они, в качестве работников усинских староверов, успели обзавестись хозяйством, нажили, кое-какое имущество и деньги, и позабыли уже о тех невзгодах, какие доводилось испытывать на родине, о тех ужасных голодовках, во время который сойотская земля усеивалась трупами людей и животных. Усинские староверы превратились, в конце концов, даже во что-то вроде помещиков, для которых всякого рода работы стали исполняться сойотами; они не только работали на поле, но и строили им дома, делали мебель, раскрашивали своеобразными узорами двери, подоконники и проч. О честности колонистов свидетельствовало, между прочим, полное отсутствие во всех домах запоров. Такое довольство и такие обычаи и нравы создались в этой девственной земле.
Период процветания усинских деревень не был, однако, продолжителен. Появились на этом организме язвы, разъедающие его, создались такие условия с течением времени, при которых началось разложение еще так недавно цветущей, образцовой общины и она стала приходить постепенно в упадок. То, что служило отчасти источником благосостояния, теперь отозвалось гибельным образом. Дальнейшее развитие этой колонии могло бы быть обеспечено, но не иначе, как с устранением причин, подрывающих в коне нравственность и благосостояние крестьян. К раскрытию этих причин, обусловивших упадок усинских деревень, мы теперь и перейдем.
А. Адрианов.
Опубликовано 9 декабря 1882 года