Естественноисторический интерес к Сибири при Петре I.

Как известно, русские люди XVI и XVII веков имели удивительно неверные и нелепые представления не только о чужих странах, но даже о своем собственном отечестве. Они не чувствовали, повидимому, ни малейшей потребности хотя сколько-нибудь ознакомиться с окружающим, хотя сколько-нибудь осмыслить его; так что случайно и не надолго попадавшие на Русь иностранцы имели о ней более верные и ясные понятия, чем сами туземцы. Сибири в этом отношении, конечно, посчастливилось еще менее, чем какой либо другой части обширной России: старинные русские представляли ее себе почти так же фантастически, пожалуй, как греки Геродотова времени северные страны каких-нибудь гиперборейцев, меланхленцев и друг. Но к началу XVIII в. густой туман нелепых представлений начинает рассеваться; басни о фантастических зверях, птицах, растениях, необыкновенных «зверообразных» людях, будто бы водящихся в Сибири, начинают перерождаться в более или менее правдоподобные рассказы о действительно существующих там любопытных естественноисторических предметах, которыми так богата Сибирь. При Петре В. этот интерес к Сибири принимает уже современные нам формы – собирания любопытных предметов и отправления экспедиций – хотя и весьма не совершенные, как увидим ниже. Орлиный взор Петра В. проник через лесистый Урал до самых отдаленных уголков Сибири, до границ недвижного Китая, до туманных берегов Охотского и Камчатского морей; не смотря на невероятное количество внешних и внутренних государственных дел, его неистощимая энергия и любознательность не забывали самых отдаленных уголков, откуда можно было достать какие-нибудь любопытные естественноисторические предметы. Заграничное путешествие, осмотр иностранных музеев и коллекций, беседы с Лейбницем, Витзеном, французскими академиками и учеными, интересовавшимися Сибирью, наконец, задуманное устройство академии наук, — все побуждало Петра обратить особенное внимание на Сибирь, как на неистощимый рудник, естественноисторических сокровищ. И, действительно, мы видим, что Петр эксплуатирует этот рудник, насколько позволяли правительственные средства и научные знания того времени. Ознакомление с различными частями малоизвестной тогда Сибири было очень важно для правительства с точки зрения государственного хозяйства, которое тогда радикально реформировалось, и вот мы встречаем несколько распоряжений и указов в этом смысле. Так в 1703 г. велено было тобольскому боярскому сыну С. Ремезову нанести на карту все села, деревни и реки Курганского округа «для удобнаго железу и иных статей провозу, которыми реками плавить и где суды делать». Это был, кажется, тот самый Ремезов, которому еще в 1696 г. приказано было составить общую карту Сибири на холсте, весьма несовершенную. В 1698 г. он же составил «новый чертеж Сибирской земли» в 2-х экземплярах на листах александрийской бумаги в 14 фут. длины и в 8,3 ф. ширины каждый, за что и был «милостью великаго Государя пожалован выходом и 5 рублев денег». В 1701 он же приготовил целый атлас Сибири. В начале 20-х годов, как видно из указа якутскому воеводе Измайлову, данному в 1721 г., — были посланы в Сибирь 4 геодезиста для составления ландкарт. О двух из них в это время давно уже не имели никаких сведений и только по справке в Тобольске узнали, что они посланы в Якутск, где и зазимовали, боясь испортить зимним путем свои инструменты. В 1723 г. одному из этих геодезистов, Лужину, велено ехать в иркутскую провинцию для описания рек. (Я не упоминаю здесь об экспедициях Бухгольца и Лихарева, как имевших только финансовый, а не научный характер). Вопросы общей географии также интересовали Петра. Еще в 1712 г. Лейбниц в письме к Петру просил его, между прочим, прислать ему сведения о сибиряках, ходивших далеко на север и будто бы открывших новые земли. По свидетельству Вебера, Брюс хотел просить Петра об отправлении второй экспедиции (первая была неудачна) в сопредельные с Сибирью страны, в состав которой должны были войти лица сведущие, знающие астрономию и употребление компаса; эта экспедиция могла бы проложить путь к полезным для России сношениям с Японией. В 1719 г. Петр отправил 2-ух геодезистов из навигаторов, Еврейнова и Лужина, в Тобольск, а оттуда в Камчатку для разыскания, «сошлись ли Америка с Азией, что надлежит зело старательно сделать, не только Зюйд и Норд, но и Ост и Вест, и все на карте исправно поставить». Миллер слышал впоследствии от одного из шведских пленных, Генриха Буша, что он возил их морем из Охотска в Большерецкий острог, и что они ездили вдоль Курильских островов. Тем же летом (1720 г.) они возвратились в Охотск, откуда Еврейнов поехал с донесение и картой Курильских островов к Петру, которого застал в мае 1722 г. в Казани. Картой Петр остался доволен. Царства животно-растительное и минеральное, имеющие в Сибири так много редких и оригинальных представителей, — понятно не могли ускользнуть от внимания Петра. Собирание любопытных экземпляров, конечно, без точных и определенных указаний, поручалось властям. Например в 1721 г. велено туринскому комиссару купить, где возможно «разных родов зверей и птиц земных, которые во удивление человекам, также и хрусталь самородный, который ломается глыбами, пуда в 2 и больше». Их приказано немедленно доставлять в Тобольск, давая на прогоны 4 деньги на 10 верст, а потом в Петербург в берг и мануфактур-коллегию. Интересен реестр зверям и птицам, которым желательно было получить: «соболи (черева и хребет белые), зверь ильбис, бараны дикие с великими рогами, белка (черева и хребет белые и серые), мамонтовые рога, лебеди черные, лебеди с гребнями, гуси (зобы белые, крылья черные), журавли черные, маленькие цветные птицы, казарки (крылья черные, зобы коричневые), гуси серые (переносицы белые), утки (зобы черные, головы, шеи и глаза красные), слюда в 1,5 аршина и больше». Казимиров, должно быть, хорошо исполнил свое поручение, потому что в 1724 г. к нему опять обращаются с требованием «красных кусков маленьких и прочих курьезных птичек и зверьков», «и где сколько сыску таких красных гусков и других курьезных вещей явится прислать в Тобольск с нарочными посыльщики». В 1725 г. кН. Козловский прислал из Тобольска в Петербург барашка о 8 ногах и другого о 3 глазах, 2 туловищах и 6 ногах. Требовались также предметы минерального царства. В 1717 г. велено верхотурскому воеводе Колтовскому собрать «разноцветные камни и раковины всех рук», из каждой губернии по пуду, привязав к ним ярлыки с показанием, в каких реках они найдены. Интересные вещи минерального царства исполнительными воеводами иногда прямо отправлялись в Петербург, без специального приказа. В 1721 г., например, был послан туда «рудный камень в 16 золотн. Весом, купленный иркутским боярским сыном Кондратовым у одного тунгуса. Этому камню на языке того времени было дано такое описание: «а видением оный камень подобным является тому, как на государственных серебряных заводах». Произведения растительного царства, употребляемые сибирской народной медициной, послужили в 1702 г. даже темой для указа, которым предписывалось присылать их в сибирский приказ с обозначением ценности и показанием, от какой болезни употребляются.

По поводу сибирских минеральных вод было предписано туринскому коменданту Воронцову содействовать д-ру Таубергу в разыскании «ключевых вод, которыми можно пользоваться в болезни, на приклад как Пирмондская Шпавасер». С медицинской же точки зрения, как думает академик Пекарский, Петр интересовался и сибирскими шаманами, он хотел послать их в Европу для обучения медицине. Как бы то ни было, в 1703 г. березовскому воеводе Хрущеву было приказано прислать в Москву 3 или 4 самоедских шаманов, «которые совершенно шаманить умели». Везти их велено с бережением, не стращать и обещать от Государя награду; приказано также, «что к тому из шаманству надобно взять с собой». Воевода Хрущев донес, что М. Лихачев, посланный им в обдорские волости, привез 2 самоедских шаманов, которых и допрашивали в приказной избе при градских людях: «какое за ними шаманство есть?». Бедные дикари, конечно, испуганные таким допросом, отвечали, что они «били в бубны и кричали, а иного шаманства никакого за ними кроме того нет». Хрущев счел это шаманство слишком ничтожным и не стоящим прогонов, а потому и не отправил их в Москву. В других же волостях шаманов вовсе не было отыскано. За такую неуместную экономность воевода получил строгий выговор и приказание выслать шаманов, в противном случае «на нем доправлена будет пеня». И князья Черкасские приказали ему из Тобольска, чтоб он во всех подчиненных ему местностях «велел сыскать шаманов таких знающих, которые вешки и о всяких делах с болванами своими говорят их выспрашивают, и в том шаманстве им те болваны, а в Белозерье медный гусь, отповедь чинят, и они в шаманстве в огонь мечутся и иные мечты чинят». Интерес Петра к шаманам не прекращался и в последующее время. Так в 1722 г. велено было из Якутского уезда, доставить «шаманов лучших, которые пользуют от болезней и будто угадывают коликое число взять». Не указывают ли последние слова на способность старинных шаманов лечить гипнотизмом и делать опыты угадывания мыслей a la Бишон и Кумберланд? В 1724 г. из Якутска же приказано выслать под караулом шаманов «с их шаманским добрым платьем и бубнами, по их обыкности, как надлежит в их состоянии шаманском». Набрано было 25 инородческих шаманов; среди шаманов оказались и «Якутского города тамошние уроженцы Ф. Турбин и С. Рубачев». Это странное обстоятельство можно объяснить и тем, что усердное, но невежественное якутское начальство приняло за шаманов просто психически-больных, т.н. эмиряков, столь свойственных этим местностям, или просто печальным свойством русского человека – абсолютной культурной неустойчивости, в силу которой он так легко объинородчивается jusqu' aux bouts des ongls. Быть может, это самое и произошло с упомянутыми двумя русскими. Кроме шаманов, Петра интересовали т.н. «Шитые Рожи» — чукчи, ламуты и другие татуированные инородцы. В 1722 г. кн. Черкасскому дан был приказ об отпуске в Петербург якутского жителя Д. Кичкина, который должен был везти туда 4 семьи «илимскаго, якутскаго уездов, или где можно обыскать, лучших для взятия ко двору Е.И.В. из тунгусскаго и из ламутскаго народов «Шитых Рож». Этому же Кичкину велено было вывезти в Петербург некоего китайца, принявшего крещение и поселившегося в селенгинском монастыре, — за его умение читать и писать по-манджурски и по-никански (по-китайски). «Шитые Рожи» потребовались и в 1724 г., когда за ним (а также и за шаманами) послан был в Якутск дворянин Вакулин. Кроме самих инородцев, остатки их старинного культа, столь интересующие современных ученых, привлекали на себя некоторое внимание и ту отдаленную эпоху. В 1723 г. велено было уже знакомому нам геодезисту Лужину ехать на р. Оку (приток Верхней Тунгуски) и отыскать там на высокой каменной горе, называемой по-русски Сазан-камень, идола, и, «если найдется, по частям, переднюю и заднюю сторону». Эта научная находка сопровождалась неприятностью для некоего кузнецкого боярского сына Ив. Буткеева, что несколько характеризует тогдашние сибирские порядки и показывает, как неудобно бывало иногда разглашать о каком-нибудь «курьезе» и «раритете». Лужин потребовал, чтобы с ним был оправлен и Буткеев для указания места, как человек, уже там бывавший. Но на это путешествие нужно было потратить по меньшей мере год и подвергаться при этом не малым опасностям и неудобствам, а потому Буткеев стал отпираться, что он ездил де в Сойотскую землю и названий рек и гор не знает. Но когда кузнецким воеводой официально было удостоверено, что он ездил в Монголию для торговли, то бедного Буткеева приговорили «бить батоги нещадно за то, что он производил бездельные отговорки, не хотя ехать для этого отправления», и выслать к Лужину в Иркутск под караулом. Штраленберг чуть тоже не поплатился ссылкой к Ледовитому океану за невинное занятие – составление географической карты. Да и вообще, на человека, занимавшегося хотя бы ведением простых записок, в старинной Сибири смотрели как на неблагонамеренного, как на «ябедника». Помимо этих, так сказать, спорадических естественноисторических приобретений, при Петре была послана в Сибирь целая более или менее правильно организованная экспедиция – экспедиция известного д-ра Миссершмидта. Она интересна и по научным приобретениям и в бытовом отношении, бросая свет на некоторые стороны старинной сибирской жизни. С д-м Миссершмидтом, вступившим на русскую службу в 1716 г… был заключен контракт, которым он обязывался ехать в Сибирь для следующих занятий: 1) естественной историей, 2) медициной, лекарственными растениями, эпидемическими болезнями, 3)описание сибирских народов и филологией, 4) памятниками древности, 5) вообще всем замечательным. За все это ему положено было 500 р. в год жалования, причем не дано ни одного помощника. Все возложенное на него Миссершмидт выполнил с идеальной аккуратностью добросовестнейшего немца: он сам набивал чучела, сам делал рисунки с них; растения ему собирали отчасти крестьянские мальчики; во всяком сколько-нибудь замечательном месте он, пользуясь таблицами Лохмана, брал высоту полюса, если показывалось солнце; везде он наблюдал погоду, чертил карты. Об его трудолюбии можно судить по одному образчику: его Mantissaornitologica, находящаяся в академической библиотеке, занимает 18 томов. В 1726 г., когда он был вызван в Петербург, академия наук уведомила медицинскую коллегию, что «книги и описания, кои составил д-р Миссершмидь, в короткое время рассмотреть не возможно, но только профессор г. Делил объявил, что карты по географической науке сочинены изрядно, а профессор антиквитетов г. Баер усмотрел удивительные антиквитеты». Межу тем, как мы сейчас увидим научная поездка Миссершмидта была сопряжена с не малыми затруднениями. Уже в Тобольске ему пришлось считаться с косностью станционных сибирских властей и с полным отсутствием в Тобольске русских, хотя сколько-нибудь знакомых с аптечным делом и рисованием, почему он и просил отпустить с ним двух шведских пленников, Шеннинга и Матерна. Кроме того, он просил 2 деньщиков, небольшой вооруженный конвой, что было совершенно необходимо в тогдашней Сибири, переполненной не осевшим еще буйным гулящим народом – большой струг и небольшую крытую лодку для плаванья по маленьким речкам, денег 50 р., холста, бумаги и пр. но доктор не скоро мог добиться этого. По крайней мере, в январе 1721 г. он все еще оставался в Тобольске и писал кН. Черкасскому: «ежели какой человек угодный от здешняго города или в том городе немецкий пленник обрящется и со аптекарскими вещами удобное обхождение имеет, дабы онаго письменно за поруками к моему отправлению и услугу с собой взятии, а от здешняго национа таковые спомогатели не обрящутся». Вместо заболевшего Шеннинга он взял с собой Табберта, впоследствии получившего дворянство и фамилию Штраленберга. Наконец Миссершмидт выбрался из Тобольска и начал свои исследования с томского округа. Насколько дики были старинные сибиряки, видно, например, из того, что никто из жителей Чаусского острога (ныне Колывань) не хотел принять на квартиру Миссершмидта, а посланного передового даже избили при помощи боярских детей.

Для отыскания древностей и покупки их М. посылал по окрестности пленных шведов; так в Томске он оставил для этой цели Табберга, а в Кузнецк послал И. Капеля. При своих разысканиях М. обращался, конечно, к содействию местной администрации. Например, 31 октября 1721 г. он писал в Абаканскую канцелярию такую промеморию: «прошу я тебя, приказный Алексей Прохорович Абаканского острога, чтобы ты был послушен великаго Государя указу с казаками и татарами, которые тебе приказаны: (выбери) 3 или 4 человека удалых молодцов, чтобы они от всякой статьи зверя промышляли для того, что здесь есть всякий зверь (следует перечисление). И всех тех зверей, которые здесь обретаются, чтобы они ловили и мне объявили всяких по гнезду и с кожами, и с мясом. Чтобы они, казаки, были не ленивы и не лукавы – добудут и мне не объявят, чтоб мне здесь зиму прожить не даром». Нужно заметить, что отношение администрации к Миссершмидту были не особенно дружелюбны: жалование ему выдавалось не очень аккуратно, не смотря на приказ выдавать всюду в городах, где он останавливался – следовала обычная сибирская волокита, справки, спросы, ожидание приказаний; канцелярии даже вмешивались в его научные занятия: 16 мая 1722 г. красноярская канцелярия требовала от него сведений, где он, куда намерен ехать и собраны ли медицинские и др. курьезные вещи. Со стороны жителей он встречал, как мы видели выше, враждебность, не говоря уже о поголовном невежестве и полной апатии. Например, в ноябре 1722 г. М. жалуется красноярской канцелярии, что ему никто ничего не сказывает, какие есть раритеты, отговариваясь неведением; поэтому он просит прислать ему «из красноярских обывателей одного человека доброго, чтобы он знал в красноярских дистриктах всякие места ко употреблению моему делу». Находясь в 1723 г. в Мангазее, он напал там на следы добывания местными жителями зеленой руды, горючей серы, морского ладана (янтаря), нашатыря, но местные посадские отозвались обо всем этом неведением. Выполняя свои обязательства, М. приобретал и палеонтологические предметы и различные памятники истории. Так в 1724 г. он приобрел в г. Иркутске «удивительнаго зверя – мамонтову голову и 2 рога, а отчасти его зубы и ноги кость». В мае того же года он достал через тунгусского ламу Карабанди монгольские, китайские и тунгусские рукописи. Таков очерк естественноисторических исследований Сибири при Петре В. Конечно, имея в виду, главным образом, «курьезность» и «раритетность», они не отличались ни законченностью, ни строго-выработанным планом; но не нужно забывать, что до них не было никаких, прецедентов в этом роде – они возникли только благодаря гению Петра и сами послужили прецедентами для замечательных исследований Гмелина, Миллера, Палласа и др.

П. Головачев.

Опубликовано в 1888 году