В Иркутске (13 декабря 1887 г).
Недавно мне пришлось побывать у одного старика, который прежде изрядно исколесил тетушку Сибирь и пережил здесь шестерых генерал-губернаторов. Теперь он больной, стесненный в средствах, и на лице заметна часто тяжкая дума. Но иногда он оживляется, и охотно вспоминает старое время и сравнивает с новым. От старика узнал много интересных былин, часть которых передам вам сегодня, а остальные когда-нибудь при случае. Начну с купца П., приговоренного недавно судом к двум месяцам тюрьмы.
По словам рассказчика, П. последний представитель типа коммерсанта старого времени и оригинала. Личность П. интересна вообще; Она дала бы богатый материал для художника, скульптора, но больше всего для психиатра, и я подозреваю, что почтенный доктор Б. наверно наблюдал господина П. при удобном случае П. читал очень много – чем наше купечество, вообще, себя не балует – и читал серьезные сочинения; у него в голове масса сведений, но все сбито в кучу, без всякой системы и обобщений. Он очень забывчив, или притворяется таким, и нередко приглашенного, накануне, на чай или к обеду встречал словами: вам что угодно-с, или что прикажете-с? Оригинальных его выходок и похождений я мог бы представить очень много, но описывать современника – оригинала считаю неудобным. Лучше сообщу вам эпизоды из жизни оригиналов-коммерсантов, уже ушедших в мир блаженства и покоя.
В Иркутске жил когда-то маститый коммерсант К.; его и теперь помнят за громадные пожертвования, — капиталами и прекрасными зданиями. К. изображал из себя англомана, самой строгой школы. Он был всегда безукоризненно выбрит и носил только бакенбарды правильными котлетками. Белье допускал лишь батистовое с кружевом (настоящим валансьен или брабант) и с огромными жабо, известного фасона. Фрак, цилиндр и проч., конечно, было в том же строгом стиле.
Другой К. родственник англомана, жил в Красноярске и тоже владел громадным состоянием. Этот был оригинальный патриот, славянофил и страстный поклонник изяществ и художеств, особенно живописи. Патриотизм его доходил до того, что он считал неправдой и наглой ложью, если на картине, изображающей сражение, хотя один русский солдат лежал убитым! Он в детстве читал много реляций наших знаменитых генералов, которые умудрялись громит врага, без всяких потерь с нашей стороны. Такие картины, т.е. с убитыми русскими, он скупал и немедленно сжигал, как клевету на наше несокрушимое воинство! Он благоговел перед великой княгиней Марей Николаевной, как президентом академии художеств, и не зная как выразить свои верноподданнические и артиста в душе – чувства, задумал принести в дар ее высочеству такую соболью шубу, какой еще не бывало. Несколько лет его агенты скупали всюду головку лучших сорочков, согласно переданных им образцов, и из целой несметной массы этих бесподобных зверьков, создался, наконец, давно желанный мех. Нечего упоминать, что на шубу пошли одни хребтики (одна ось), подбор меха, выделка шкурок и сшивка их превосходили всякие ожидания. Любуясь бесподобным мехом, художник-купец все-таки нашел недостаток, а именно, что он, т.е. мех, весь как одна капля воды, а по правилам искусства, правая пола должна слегка оттеняться. «Видите ли, пояснял он окружающим, (которые не допускали не только недостатков, но и возможности создать еще что либо выше этого произведения), та же шанечка бывает все-таки – погуще и – пониже; так и правая пола должна непременно быть чуточку погуще, хотя этого неопытный глаз и не заметит». Но где достать еще более высоких соболей? Тут он вспомнил, что у одного дряхлого старца-купца, помешанного на соболях и подбиравшего только самые редкостные экземпляры, в течении 25 лет, имелись 20 шкур – чудо из чудес!.. К. немедленно поехал к старику и предложил ему по 100 руб. за штуку, что в то время составляло баснословно дорогую цену, но старик и слушать не хотел. Тогда оригинал пустился на хитрость: он завел сношения с дряхлым старцем по другим делам, бывал у него изредка, покупал разные вещи, а о соболях и не упоминал. Однажды он сторговал у старика какие-то камни; расходились в пустяках, и К. закончил торг словами: так и быть, я прибавлю, причем выложил деньги, но вы должны дать мне полюбоваться соболями. Скряга собрал деньги и принес соболей, а когда старик спустился в подполье достать водку и закуску (прислуги он не держал), то К. забрал соболей и сбежал! Конечно, пошла писать губерния, но дело все-таки кончилось тем, что пушнина осталась у художника-купца, а скряга получил за каждую шкурку по 200 руб. Когда мех был преподнесен великой княгине, как президенту академии, то ее высочество пришла в восторг, но заявила, что без разрешения Императора такого подарка принять не может. Государь Император соизволил разрешить, и тогда Мария Николаевна спросила К., — какой желал бы он получить в свою очередь подарок? К. отвечал, что самая маленькая вещица из кабинета или будуара великой княгини будет для него величайшим даром, в тысячу раз ценнее всяких бриллиантов и алмазов. Но К. все-таки подарили очень ценный перстень с изумрудом, осыпанный алмазами. Это очень огорчило артиста, и он, показывая с гордостью свой подарок, прибавлял со вздохом: «а все-таки мне очень жаль, что вместо этой драгоценности, не стоят два подсвечника или статуэтки, из булуара обожаемой мной великой княгини».
Должен оговориться, что оба К. были люди развитые и достаточно образованные. Сын красноярского К., хотя уступал отцу в развитии, но был очень добр, человеколюбив, тратил много на разные хорошие дела и участвовал в экспедиции графа Муравьева (на Амур), что стоило уме очень дорого, так при этом он пожертвовал крупный куш на разные настоятельные нужды края. Оригинал он был тоже изрядный. В шестидесятых годах как-то дела его пошатнулись, но он не унывал, хотя семья была уже порядочная. Но вскоре он приобрел очень богатый прииск и нажив в два-три года, более миллиона. Тогда он собрался с целым своим домом поглядеть на обе столицы, докончить образование детей и заглянуть в Европу. В Петербурге приключениям его не было конца, но описывать их не стану, а упомяну, как он разъезжал по заграничным железным дорогам. Он обыкновенно брал билет прямого сообщения, занимал целое купе и не только не выходил ни на одну станцию, но и ни за что не соглашался перейти в другой вагон, при перемене линии. Тогда брали с него огромные деньги, он не противоречил и ехал до места назначения в том же помещении. Моря он боялся и потому в Америку не решился поехать, хотя его сильно туда тянул. Но если только пообедает, как следует, со старыми друзьями, то непременно скажет серьезно: а не поехать ли нам завтра в Рио-Жанейро? И сейчас же отдавал соответствующие распоряжения, которые на завтра обязательно отменялись.
С ним был в большой дружбе и знаменитый Михаил Константинович Сидоров, который, живя в Красноярске, оставил по себе память необыкновенного оригинала и школьника. Так он, узнавши, что у губернатора семейный праздник и к обеду приглашены по билетам самые близкие и важные люди, — добыл где-то бланк пригласительных билетов и заадресовал приглашение на имя еврея Х. Легко себе представить изумление губернатора, когда Х., предъявил свой билет у входа, развязно показался в гостиной губернаторши. Хозяин не званного гостя встретил со словами: чем я обязан вашему посещению? Но когда еврей засунул руку в боковой карман фрака, чтобы показать приглашение, то умный и всегда тактичный сановник – догадался, в чем суть, и любезно прибавил: по всяком случае, очень рад, прошу пожаловать закусить, — и увел Х. в буфетную. Волей, неволей еврей обедал в интимном кружке губернатора. Праздник, конечно, был испорчен, но хозяева и гости старались оживить разговор, а некоторые, помоложе, едва удерживались от смеха. Сейчас после обеда, кто-то простился с хозяевами и уехал, а вслед за ним поспешил и еврей, у которого, при выходе, деликатно попросили пригласительный билет. Нечего говорить, что полиция была поднята на ноги, а дознание проследило, что бланк добыл Сидоров и, заадресовал на имя Х., отправил ему приглашение с казаком, хорошо знакомым, при разносной книжке. За эту проделку Сидоров просидел целые сутки на гауптвахте и тем дело кончилось. Вследствие, когда Сидорович был признан к следователю, как свидетель, по какому-то делу, то против пункта: «Не были ли вы под судом или следствием?» — не утерпел вспомнить гауптвахту и написал: «Под судом и следствием не бывал, но за то, что пригласил жида к объединенному столу губернатора – был лишен всех прав состояния на 24 часа и посажен на гауптвахту».
За эту выходку упрекали Сидорова и самые близкие его друзья. Всем, конечно, известно, что Сидоров был очень развитой и предприимчивый человек; север всегда завлекал его, и он много трудился над ним, но в часы досуга не мог отрешиться от эксцентричностей и даже школьничества. Его биографию вероятно составят близкие люди, а пока добавлю к сказанному еще одну характерную его выходку.
В Красноярске жил тогда немец аптекарь, очень ограниченный, но накрахмаленный буршзадира. Он всегда хвастался, что имел 20 дуэлей и остался победителем. Вот, однажды в собрании, когда немец хвастался и врал усиленно, Сидоров за неуважение у русским вызвал его на дуэль. Сейчас же явились пистолеты и секунданты, и когда публика разъехалась, то противников поставили на противоположных концах бильярда, дали в руки пистолеты, и противники должны были стрелять по команде: раз… два… три! Раздались два выстрела одновременно и Сидоров пал, обливаясь кровью. Немец, увидев это, сбежал без шубы и без шапки и, как оказалось потом, забился у себя на чердак, откуда вытащили его через 12 часов. Вся дуэль была комедией, придуманной Сидоровым. Пистолеты были заряжены холостыми патронами и Сидоров повязал себе пузырь, с брусничным или другим соком, и раздавил его при умышленном падении. Немец был ужасно скуп, но тут, по случаю спасения жизни Сидорова и счастливого извлечения пули (что, конечно, была придумано весьма искусно) – заставили его разориться на дюжину шампанского.
Следующая серия купцов-оригиналов будет состоять из субъектов другой формации, во главе которой займут первое место Иван Степанович Хаминов и Иван Иванович Базанов. А теперь в категории описанных выше следует приобщить еще очень многих, но я назову пока: В.П. Баснина, С.Ф. Соловьева, И. Нерпина, Сабашникова, Кандинского, Старцева и пр.
Теперешнее купечество по словам старика, составляет новое, особенное поколение, создавшееся на развалинах своих хозяев. Они (еще всем памятно) очень давно были мальчиками, молодцами или прикащиками, и многие, без особенных «комплиментов», сняли вывески преждних своих господ и повесили личные. Созданные при одних и тех же условиях, преследующие одни и те же цели (т.е. брать с покупателей полтину на рубль и платить москвичам – максимум – полтину за рубль), они удивительно походи друг на друга, если наблюдатель, конечно, не простой оптимист. Вглядитесь в их лица, и вы найдете у всех одно и то же выражение жажды наживы и объегоривания, которое так и искрится в из маленьких бесцветных глазках. А если у них туловища и корпуленция вообще различные, если один ходит рысью, другой — переступью, третий – иноходью, а четвертый испанским шагом, то это пустяки. Равно пустяки, если одни – толсты и черны, а другие – сухие и рыжие, или то и другое перемешано, — от формы существенность не намечается. Веруя в теорию Щапова, легко предсказать, что это новый, случайный вид купечества выродится очень скоро, но какой народится вновь, предсказать не берусь.
Прежде в Сибири купцы были коммерсанты; они если и не стояли во главе культурного интеллигентного общества, то во всяком случае не отставали от него. А теперь пусть отзовется который-нибудь купец, что он коммерсант, мы не попросим даже доказательств; пусть который-нибудь предъявит нам хотя самый мизерный образовательный ценз… Впрочем, не передавали за верное, что старший сын В., желая дешево избавиться от солдатчины (так как теперь квитанция стоит 10,000 руб.), поступил бесплатным учителем чистописания в какое-то московское благотворительное заведение! Если посчитать все расходы по поступлению в учителя чистописания и сравнить их со стоимостью квитанции, то и тут наверное окажется. Что сделка выгодная и уплачено ха один рубль не более 30 или 40 копеек.
Нельзя умолчать, что некоторые интеллигентные люди тоже попали, в последнее время, в купцы, но не пришлись ко двору и сошли со сцены.
Опубликовано 13 декабря 1887 года.