Поездка в Забайкалье.
Из ламайского дацана мы выехали на почтовый тракт в Кяхту, и на минуту остановились в Селенгинске, маленьком городке, нечем ныне не замечательном, заглохшем, заносимом песком. Городок этот с самого начала построен был на правом берегу Селенги, но затем, вследствие неудобств положения, перенесен в другое место. С одних песчаных бугров он попал, однако же, на другие. Селенгинск находится на главном транзитном пути и составляет уездный город, до того миниатюрный и малозначащий, что путешественник проезжает его с улыбкой сожаления. Тем не менее, этому городу 200 лет. Он основан в 1666 г. Селенгинск, как и другие забайкальские города, давно забыл свою историю, ее, как и многих сибирских городов, мыши съели. А история эта была. У них обитал здесь когда-то сосланный в Сибирь в 1671 году малороссийский гетман Демьян Игнатьевич Многогрешный. В одной из церквей селенгинских есть старая икона кажется, оставшаяся от него. В Селенгинске жили и декабристы: Бестужев, Горбачевский. Декабристы собирались у довольно образованного и начитанного сибиряка Старцева, где был тогда центр местных новостей.
Подъезжая к Кяхте, мы по неволе должны были возобновить в памяти историю Забайкалья, и первых сношений наших с великой Китайской Империей. В самом деле, это был весьма важный дипломатический шаг. Пройти, покорить пустыни, это одно дело, но открыть новые народы, завести с ними сношения и соединить Европу с древнейшими центрами азиатской культуры, сблизить Европу и азиатский восток мирным путем, положить начало международным сношениям и пробить окно для цивилизации – эта задача была поважнее. Она, пожалуй, и теперь еще не окончена, не смотря на то, что мы приблизились к китайской границе уже в половине XVII в. (Василий Поярков был на Амуре в 1645 г., а Ерофей Хабаров явился сюда же в 1649 г. из Якутска). Первые же сношения с Китайской империей и некоторые дипломатические акты относятся уже к 1619 и 1649 г.
Просматривая историю сношений с Китаем в первое время, поступательные шаги русских за Байкалом и заключение мирных трактатов для установления торговли, мы наталкиваемся на массу странностей и противоречий. Мы видим с одной стороны отважные и настойчивые стремления русских людей к завладению Амура и прилежащих земель и полную неудачу в мирных дипломатических сношениях и посольствах. Невозможно было разом воевать и торговать.
В 1643 г. русские появились на Байкале и совершили первое плавание на его водах. В 1649 г. основан Верхнеудинский острог. По-видимому, намечалась прямая дорога к Забайкальской границе Китая. Но еще не было поставлено Иркутского зимовья (оно основано лишь в 1652 г.), не поставлен Нерчинск, когда нас перекинуло на Амур. В 1651 г. горячий Ерофей Хабаров основал Албазин. Это первая попытка завоевания Амура дорога стоила нам. 40 лет длились ненужные кровопролития и по нерчинскому трактату, мы все-таки должны были отказаться от Амура. Это затормозило наши сношения с Китаем и много повредило нам за Байкалом в установлении торговых сношений. Завоевание Амура вовсе не явилось обдуманным и решительным шагом государственной политики. Брать Амур, укрепиться на нем, возможно было только тогда, когда был обеспечен тыл и укреплена ближайшая граница. Амур был целью стремлений авантюристов, удальцов. В 1665 г. возобновляет набеги на Амур сотня беглых преступников во главе с ссыльным Никифором Черниговским, жившим на Лене в Усть-Кутском остроге. Илимский воевода Лаврентий Обухов отбил у него хорошенькую жену. Черниговский мстит ему, убивает воеводу, захватывает казенное имущество, бежит на Амур и с своими удальцами восстанавливает Албазин. Албазин берут вновь китайские войска, и он становится сибирской Троей. Несколько раз еще пришлось сносить и восстанавливать Албазин, все-таки мы должны были отступить. Амур представлял всегда журавля в небе и долго еще находившаяся в руках синица – Забайкалье приносилась в жертву этому журавлю. В первых завоеваниях, мы видим, таким образом, много ашиновской отваги и дерзости, но весьма мало было дипломатии и выдержки. Когда начались посольства для установления сношений с Китаем – Байкова в 1653 г., Ивана Перфильева, Сеткула Аблина в 1658 г. и вторично в 1668 г., Торутина, Милованова, Спафария 1675 г., то эти посольства потерпели неудачу. Китайский двор спрашивал русских: «Для чего вы ходите сюда с посольством, когда ваши казаки делают нападения на границы?» (см. вопросы дипломат. собран. дел между Китаем и Россией Балтыш Каменского изд. Флоринского стр. 17). К этому присоединился выход князя Гантимурова за Байкал; бегство монголов в наши пределы усложнило дело дипломатических сношений и появился ряд недоразумений. Нам представляются эти первые посольства с боярскими детьми и товарищами, они тянулись из Москвы, неведомыми дорогами шли через Монголию, в неведомые государства, не зная, кто там живет и кого там встретят. Не ломая боярских шапок, не желая исполнять китайского церемониала, они являлись к китайскому двору, но отсюда также благополучно возвращались, не видя богдыхана; Спафария просто выслали. Замечательно, что послы, предлагая торговлю, в тоже время везли приглашение китайскому императору вступить в русское подданство (Милованов, Аблик). Странно, что китайское правительство не только не обижалось, не объявляло войны, но даже и не показывало вида, что понимает предложение и как будто игнорировало это призвание. «Кажется, боялись министры доложить о сей наказной памяти императору, или при переводе оной утаили иезуиты огорчительное оной выражение, или, наконец, предано сие презрению» (Бантыш Каменский стр. 20). Послов корили, поили чаем, угощали и возвращали обратно. Торговые сношения не завязывались. Так тянулось до Нерчинского трактата, заключенного Головиным в 1589 г. Посылки к китайскому двору еще продолжались, причем посланные, вместо того, чтобы приглашать к подданству, должны были получать грамоты богдыхана на коленях, с поклонами (Прием гонцов Венюкова и Фаварова. Бантыш Каменск. С. 47). Богдыхан посылаемые подарки принимал, как выражение подданства.
Ясно, что здесь были взаимные недоразумения. Два Китая, два замкнутых мира, не имея понятия друг о друге и считая себя каждый владетелем вселенной, стали друг против друга в недоумении. Наше знакомств с Китаем было не совсем удачно. Наши невежественные боярские дети и посланцы явились не совсем вовремя. Император Канси был на высоте могущества, окруженный учеными иезуитами, которые уже знакомили китайский двор с Европой и Россией. При договоре Головина с китайцами прибыли на границу два иезуита Фома Перейра и Франциск Гербальон. Они играли видную роль в заключении трактата.
«Немец, таким образом, уже рано начал гадить». Впрочем, если бы мы хотели это знать, то, справившись, нашли бы известие о том, что уже в 1581 г. иезуит Лимодзеу прибыл в корабле в город Гуань-Джыу (Кантон), вошел в милость к богдыхану и с этого времени иезуиты пользовались огромным влиянием. Но и еще ранее европейцы проникали не только в Китай, но знали, как, например, знаменитые венецианцы Марко-Поло и Плано Карпини, Монголию. Они побывали еще в XIII стол. За несколько сот верст от Кяхты, в знаменитом Каракоруме столице Чингисхана, затем даже из Рима явились сюда францисканцы и доминиканцы как знаменитый Рубриквист. Несториане также проникали в Монголию и где-то в Ордосе было царство загадочного попа Иоанна. А мы этого ничего не знали, и не знаем кажется, до сих пор (в жалком русском переводе Марко-Поло нельзя ровно ничего понять. И только на итальянском, французском и английском языках Марко-Поло издан с комментариями, на английском, напр., знатоком Китая полковником Юлем.)
Трактат Головина был не из удачных. Этому нерчинскому трактату исполнился в нынешнем году 200-летний юбилей. Им было достигнуто право торговли т дана подписка не претендовать на Амур. Потянулись тогда наши караваны из Селенгинска в Пекин и Ургу. Караванная торговля, однако, не ладилась, караваны отправлялись казенные, казна сама хотела приобретать барыши. Барыши действительно были в первое время, не малые, но масса препятствий ставилась развитию торга. Но затем трактаты заключаются более выгодные. Измайлов явился от имени Петра В. В Пекин и был принят благосклонно, результатом его посольства было согласие допустить русского агента Ланга и основать русскую церковь в Пекине. Известно, что из Албазина увели много русских и поселили в Пекине. Но не прошло 2-ух лет, как агент Ланг был выслан, и китайцы, точно сдурели, решительно отказались и от казенного, и от частного торга с русскими, а между тем русские уже ездили в Ургу для торга и караваны ходили в Пекин. В истории говорится: «поводом послужили откочевка 700 монголов, избивших китайский пограничный караул, и постоянное буйство и пьянство русских купцов в Пекине». Историк Щеглов делает большое примечание о распущенных нравах тогдашних сибиряков. Но мы объясним это скорее тем, что дипломатический такт еще не привился в дипломатических отношениях, а завоевательные способности и буйный характер обнаруживались как среди мирного купечества, так и других русских. В Пекине мы начали распоряжаться по своему, купцы действительно гуляли, не воздерживалась и миссия, один из русских Филимонов, затесался по хмельком даже в дворе богдыхана и исколотил там китайских министров. Итак, мы не плошали, но и китаец также не дремал, а немец по прежнему гадил. Кончилось тем, что нас ограничили в путешествиях с караванами. Пусть говорят, бьют министров хоть через 3 года, а не каждый год. Скоро наш торг оттеснили к границе и назначили пунктом меновой торговли Кяхту. 20-го августа 1727 г. подписан трактат графом Савкой Рагузинским о русских границах и основана Кяхта и Троицкосавск. Кяхта явилась единственной русской факторией, где приютился русско-китайский торг. Упрямство китайцев было замечательно. Они выдержали нас на границе до 1885 г. т.е. тянцзинского трактата, после чего мы получили опять право отправлять караваны. ДО этого времени все сосредотачивалось в Кяхте. Кяхта царила, обогащалась. Китайский торг получил название кяхтинского торга, он гремел на всю Сибирь, как и Кяхта. Обмен с Китаем завязался. Сначала шла в Китай пушнина в огромном количестве, потом русская мануфактура, потом русское золото. Китай сначала посылал шелковые ткани, а потом выдвинул лакомый напиток – чай. Чай пошел только с начала нынешнего столетия и потребление его начало страшно увеличиваться. Наша торговля началась с 50,952 р. оборота в 1768 г., и начала возрастать до миллионов, с 1780 по 1784 г. обороты равнялись 36,416 р. Чаи в 1824 г. составляли 90 % ценности всех товаров. Кяхтинский торг имел огромное значение, им держался около 200 лет сибирский транзит. Иркутск, Томск, Тюмень были станциями Кяхты. Купечество всей Сибири принимало участие в кяхтинском торге. Кяхта вела сношения с Пекином, Ургой и пользовалась торговым влиянием в Монголии.
На границе обширной степной Монголии, Кяхта представлялась нам своего рода торговой Венецией, создавшейся у берегов азиатской песчаной пустыни. Сюда также стремились корабли-пустыни – верблюды мс с их тяжелыми тюками. Сюда свозились китайские произведения, отсюда открывалась дорога далеко на Восток и представлялось европейской отваге и предприимчивости проложить дорогу в загадочные места азиатского замкнутого мира.
Вслед за торговлей должна была идти русская культура, русская цивилизация, развивались широкие перспективы в бесконечной дали Монголии. Какие же фантомы и мечты окрыляли здесь русское воображение? Кяхта имела свой золотой век, как и Венеция, и Кяхте также суждено было после этого золотого века испытать падение. Адриатическая республика, свозившая богатства с Азии и бывшая долго видным торговым портом, утратила свое значение. Кяхте также нанесены удары в торговле другими конкурентами. Сначала пал извоз пушнины, потом пал под давлением европейского торга, проторившего пути в Китай, вывоз русской мануфактуры. Оставался чай. О чае можно тоже сказать, что о распространении кофе, в Европе. Запрос его был громаден, потребление его росло с культурой, он сделался потребностью цивилизации.
Чай стал продуктом европейского потребления, ему суждено в будущем достигнуть потребления у 90 миллионов русского населения. Русский мужик только, что приучается к чаю, а у сибиряка он давно уже вошел в обыкновение. Душистые кяхтинские яаи не утратили ни своего аромата, ни своего распространения, по-видимому, торговле чаем предстояла будущность и в Европе. Не даром американцы и англичане стали ярыми чаепийцами, они сделали этот чай и чайные пошлины предметом раздоров, которые помирил только Вашингтон. Но вот чай ускользает от Кяхты. Не вечно могла цвести Венецианская республика, не долговечно было могущество и сибирской Кяхты. Кяхта жила в своих песках, на берегу своей Грязнухи и была спокойна, утопая в купеческом довольстве, ходила на именины, справляла свадьбы, а между тем, там где-то на Западе развивались торговые пути, скользили корабли, прорывался Суэцкий канал, богатства Индии и Китая попали в руки предприимчивых европейцев. По зеленым морским волнам понеслись легкие корабли и пароходы с тем же ароматическим зельем. Пустыни Сибири, по прежнему, безмолвны, по ним тянутся верблюды, жалкие арбы монголов, с вертящимися ослами, скрипят сибирские кошевни и дремлет сидя на них, русский ум, а там, где-то проводились давно железные дороги, целые сети их избороздили Европу, давно свистнул энергический свисток локомотива, как посвист разбойника, быстро с помощью элеваторов азиатский товар перекинут на железнодорожную платформу и помчался, а наш старый традиционный цибик, остался на месте, заветный совок выпал из дрожащих рук кяхтинца. Соперником Кяхте явилась Одесса, восходящая под яркими лучами юного солнца с своими кораблями, увенчанными флагами, с примкнутыми к берегу железными дорогами, с дымящимися паровыми двигателями. Она может вырвать торговлю чаями, и замрут тогда сибирские пустыни. Но неужели же наша китайская граница опустеет и наши сношения с Китаем, поддерживаемые более 200 лет, прервутся навсегда, и именно в тот момент когда 200-летние усилия открыли нам, наконец, сводный широкий путь в Китай. При чем же оказывается наша история? Что думает об этом Кяхта, что думают кяхтинцы? Как они примиряются с этой судьбой? Нас занимал этот вопрос, когда мы подъезжали к Кяхте. Я смотрел на песчаные желтые холмы, предвестники Монголии. Снега не было, его не бывает здесь целую зиму. Возвращаясь из Кяхты мы испытали сильную бурю: песок застилал воздух и останавливал лошадей. Мы невольно устремляли глаза в степную даль, туда где лежит заколдованное царство, чудовищная стена и залитый южным солнцем Китай. Различные мысли осаждают путешественника. Что такое Кяхта? Какие памятники прошлого величия сохранила она? Какие сокровища вывезла она из застенного Китая? Что создал этот город, имевший вековые сношения с центральной Азией? Мы вспомнили старую Венецию, ее лагуны, большой канал. Риальто, набережную, собор св. Марка. Там мы робко ходили в соборы и капеллы, украшенные мраморными статуями с могилой Кановы. Эти разноцветные мраморы на европейских границах были вывезены со всех концов Азии: черные порфиры, триабуана из Иерусалима. Здесь во дворце в старой зале мы нашли большие глобусы и древние карты. На освещенной стене дворца мы увидели портрет гордого европейца с знаменем, и пред ним согбенную фигуру склонившегося желтого человека, вдали несущиеся корабли. Это был европейский гений, в лице Марко-Поло, гордо перебравшийся через пустыни и открывший мировую карту. Вот этот глобус XVI ст., вот эта карта 1452 г., а в библиотеке драгоценный фолиант в лайковом переплете под № 33,344.
Кто был склоненный желтый человек? Это был он, монгол, тип знакомый нам, которого я вижу в окрестностях Кяхты. Что это за открытые страны, лежащие на карте? Это были Tangut, Bargu (Баргуты – буряты?). Tataria, знаменитый Karakorum! Все это места, лежащие у русской границы, в каких-нибудь 400 в. от Кяхты. Что-то сделано здесь? В чем наши географические завоевания? Каких путешественников выслала наша Венеция, Кяхта? Выполнила ли она свое призвание для науки, цивилизации на крайнем Востоке? Какой-то ответ на это даст история Кяхты?
Н. Ядринцев.
Опубликовано 30 апреля 1889 года.