Через Байкал.
Славное море – прекрасный Бакал.
Чудный корабль – омулевая бочка!
Из байкальской песни
Ну, вот я и в дороге. Как бодро чувствуется на морозном воздухе, когда повозка скользит и бойкие лошади, мчат нас по ледяному полю реки. На берегу мелькают чьи-то заимки, хижины с тускло мерцающими огнями, далее синее глубокое небо с мириадами звезд, внизу снежная пустыня. Как вольно, когда вы очутились одни с самим собой, а позади остался город с его темными улицами, пиликающими фонарями, с его мелочной жизнью, сплетнями, каверзами, пересудами, с его пошленькими интересами. Теперь вы глаз на глаз с природой, правда холодной, бесчувственной, но все-таки навевающей на вас что-то спокойно торжественное и более возвышенное, чем оставленный вами муравейник.
Кругом застывшая Ангара, Неспокойная, бурная, стремительная она теперь скована зимой; груды льда и сверкающих зеленых пластин загромоздили берега и исполосили поверхность, — видно, что не сразу застыла она, прежде была борьба. Но все-таки стихийная сила сковала и ее. Бурная, страстная, порывистая жизнь сломлена под конец борьбы. Река оставила след своей борьбы в холодных навороченных пластинах, след страшных усилий, которые она напрягала, но ее порывы, движения все-таки были остановлены. А когда-то здесь сверкала прозрачная вода, сонце играло на ней, ходили валы и чувствовался прибой. Так волновалось живое когда-то сердце, кипело негодование, как эти волны, и все-таки настала неподвижность и смерть, и безмолвие. В этом застывшем покое, после всего пережитого, есть что-то внушительное, какое-то царственное величие. Человек и природа одинаково в этом мертвом сне величественны.
А вот и замерзшее море – Байкал. Мне пришлось переезжать его утром в солнечный день. Предо мной лежала бесконечная белая пелена в 30 верст. С одной стороны скрывались высокие утесы и горы, посыпанные снегом, а там вдали, где-то в белой дымке зимнего утра, как дальние облака, выступали другие. Мы на поверхности озера. Огромными зеркальными полосами выступает зеленоватый лед с мраморными прожилками. Сквозь этот лед сверкает прозрачная глубина загадочного озера и чудится там, в глубине, растут леса и гигантские травы (летом в прозрачных водах озера, говорят, виднеются на страшной глубине как будто леса, может быть это водоросли, или иллюзия от неровностей дна). Снег заметает зеркальную поверхность, видны местами «тороса», груды льда; они лежат иногда, как ледяные морены, означая след сомкнувшихся трещин. По берегу видны также груды нагроможденного льда около береговых утесов, это остатки сокуев, гигантских наслоений льда. Осенью они выглядывают бесконечным рядом бугров, высотой до 5 арш., внутри пустых с воронкообразными отверстиями на верху. Эти отверстия образованы бьющими осенью в берега волнами, поднимающими лед, снег и пену, которые постепенно смерзаются от сильных морозов. Далее следуют тороса и нажимы – льды, надвинутые друг на друга. Байкал, говорят, имеет свойство, еще необъясненное, выдвигать даже зимой льды на берега; точно также загадочно происхождение его трещин, то раздвигающихся, то сдвигающихся. Долго не устанавливается Байкал. Осеннюю картину этого бурного моря и борьбу его перед замерзанием рисует нам в поэтическом описании один из наших земляков, иркутянин, покойный писатель Н.В. Ушаров, посвятивший Байкалу хорошенькую монографию.
«Но зима все более оковывает льдами бурное море, вокруг носящихся судов образуют плавучие ледяные плоты, или острова, верст по 10 в пространстве; раздавленное судно, налитое водой, смерзается со льдами; его обледенелые паруса и снасти давно изорваны, разметаны вихрем; его мачты и бока изрублены на дрова, его жизненные запасы истощены; пловцы едят все, что попало, и как тени бродят по плавучему ледяному острову с надеждой примкнуться к берегу. Все шире и далее смерзается море, ледяные мосты протягиваются между плавучими островами и берегами и схватывают их друг с другом, как руки помощи, и, как ни ярится бурная стихия, зима берет свое, она кует да кует понемногу, без устали: то там набросит ледяное покрывало на грудь могучей соперницы, то здесь загородит ее льдами. Что день, то меньше простора волнам, и сорокоградусные морозы довершают свое дело; обессиленное море убито; оно еще вздрагивает, еще бьется, раздвигает льды, дает трещины и нажимы; но кончено, — внезапный подводный треск, грохот и гул от берега до берега дают знать, что море встало, что великан уснул мертвым сном и что это последний трепет, последний признак жизни. Вода приходит в равновесие поднимает и коробит горизонт льда, силясь его выправить.
Над широким ледяным зеркалом, появляется утром зимнее солнце, оно поднимается над селенгинскими горами, легкая изморось, как саван, ложится на лед; белые, покрытые снегом, утесы, как молчаливые старцы, смотрят друг на друга с берега на берег».
Байкал покрытый зимней пеленой, смирен и безопасен. Несутся по нему через замерзшие воды спокойно лихие тройки из Забайкалья и Иркутска. А посмотрите, между тем, над какой бездной несутся они. Ледяная кора на море толщиной всего в 5 четвертей, немного более аршина, а внизу грозные воды, и пучина, эта ледяная кора лежит над морем-озером на 600 верст в длину и от 30 до 90 в. в ширину, — вот то мост, та тонкая кора, которая связывает берега. И тем не менее человек спокойно пробирается по ней, как по висячему мосту. Временами, правда, Байкал дает трещины и в этих громадных трещинах плещется вода, но сибиряк научился с ними справляться: небольшую трещину в четверть или две перескочит на лихой ройке вместе с повозкой; если трещина в аршин и более, плахи положит и перетащит повозку, иногда объедет, а то, если весной и осенью водное пространство и зажоры велики, найдет и другое средство. Очертит лед, втащит повозку, лошадей, отделит ломами льдину, на которой стоит экипаж и переплывет, как на плоту, через воду, а потом опять покатится по льду. Проваливаются зимой в трещины редко, опасность существует только тогда, когда лед еще тонок и трещины сходятся, пересекаются. Говорят, что трещины появляются внезапно. Описывают, что образование щелей сопровождается страшным гулом, похожим на пушечный выстрел. Щели загадочно появляются и потом также быстро исчезают. Нам передавали живущие на берегу, что раз в внезапно образовавшуюся трещину провалился целый ряд обозных лошадей с возами, пока возчики ахали, трещина сомкнулась, и они остались без возов. Таковы таинственные явления грозного озера. Когда случаются провалы, лошадей приходится вытаскивать. Ушаров передает оригинальный способ спасать лошадей, существовавший несколько лет назад, может быть существующий и теперь. Провалившаяся лошадь не может выбиться из трещины, ее тогда быстро отпрягают, перерезают гужи, накидывают на шею петлю и начинают душить, пока она не всплывет боком, тогда ее легко вытащить, приводят в чувство ударами кнута, а потом усиленно гонят, чтобы она разогрелась. Способ по истине первобытный!
Несмотря на тонкий лед, трещины, заносы и бураны люди не робеют и путешествуют. Даже забайкальские дамы часто одни, в повозках, с истинно героической твердостью пересекают Байкал, чтобы попасть к иркутским увеселениям. Я также совершенно спокойно переезжаю замерзшее озеро. Устав смотреть в морозную мглу, я начинаю дремать в своей кошеве, не обращая никакого внимания, что под тонким льдом находится морская пучина. Солнце пригревает, я дремлю и припоминаю, каким я видел тот же Байкал летом года два назад. Он был красив и величественен, утесистые берега его круто спускались к берегу, вдали, за 30 верст, в синей дымке, виднелись высокие горы, и зеленая морская волна грозно плескалась; она была прозрачна, берег из прелестного подбора гранитных зерен и всяких обломков. Я любовался тогда на это озеро в его могучей ширине. По берегам его можно видеть целые панорамы сменяющихся скал, живописных грозных утесов. По ту и другую сторону это озеро окружено мощными горами. И при всем том от него веяло чем-то диким, пустынным. Эти бесконечные воды, страшная пучина их и дикие скалы скорее вас устрашали. Грозная стихия, дикая местность давит вас, леденит и вы чувствуете себя до бесконечности малым ничтожеством и сиротливым.
И я припомнил другие озера, виденные мной в Европе. Теперь в тихой дремоте среди зимы, на ледяном поле сибирского озера, они стали грезиться мне. Вот оно – Женевское озеро, окруженное виллами, красивые альпы высятся вокруг, но эта картинка не страшит вас, а рисуется какой-то чудной декорацией. Припомнилось Лаго-Маджире, Lago di Lucano, Lago di Como, которые я видел в яркий солнечный день под итальянским небом. Небо Италии также сине и прозрачно как сибирское, но какая разница в воздухе! Там веет теплом, негой, здесь – ледяным холодом. Помню этот воздух при переезде из Швейцарии, когда С. Готард скрылся в зареве заката и замелькали огни на итальянской стороне. Теплая ночь ласкала и нежила как бархат, из дали навевало запахом нежных цветов. Помню маленькое местечко Биеланцону, с его красивыми улицами, садами и скалой, увенчанной замком. Я отправился в Люкорно, чтобы видеть красивейшее итальянское озеро. Дорога шла по прекрасной долине, виднеются скалы и замки, повсюду нежная и роскошная зелень, из гор плещут водопады. Люкорно смотрит как игрушка, он весь увит зеленью, расцвечен флалами. На берегу вилла. Kocco bella – целый дворец с волшебным садом, бьющими фонтанами, обсаженными огромными тропическими растениями. Вдали сверкает озеро под ослепительными лучами солнца. Оно утопает как бы в золотой дымке, а вдали нежные синеватые абрисы гор, с мягкими тонами. Эти горы тонут в фиолетовом блеске, а вершины их окружены розовыми пурпурными облаками. Озеро тихо, спокойно, по нему скользит лодка, вы смотрите на эти воды на эти тающие облака, на берега с зеленными рощами, виллами, замками, и все это веет на вас жизнью, как будто кивает и улыбается, как те курчавые головки, которые виднеются в темных амбразурах окон, обвитый плюющем. Тихо скользит лодка с лодочником в широкой шляпе; вечереет, декорация меняется: над фиолетовыми и розовыми от заката солнца горами выплыла луна, как золотой шар, а в воздухе что-то дрожит и тает. Вдруг с берега, точно звук дрогнувшей струны, донеслась итальянская ария: тихая, нежная, полная страсти песня замирающей любви, исполненная робкой тоски и мук и тихого не выразимого блаженства.
— Ну, вот приехали! Не угодно ли отдохнуть сударь, гостиница! Я вздрогнул. Предо мной была та же бесконечная ледяная даль, слепящая глаза, крутил буран. Мы были на озере, но предо мной, среде навороченного льда, стояла дощатая лачужка.
— Что же это такое? – спросил я ямщика.
— гостиница-с, обозные останавливаются, может вы не зайдете ли, а лошадки отдохнут.
Я зашел. Это была наскоро сколоченная избушка, с плохой скамьей, грязным столом, железной печкой и наскоро сделанной кроватью из досок, на которой валялось какое-то тряпье и овчинка. В углу стоял нелуженый самовар, несло какой-то соленной похлебкой с душком и махоркой. Около печки сидел коренастый мужик, по виду или спиртонос, или байкальский контрабандист. Баба в огромных сапогах чистила рыбу.
— Прикажите, может похлебки, омуль не свежий, да ничего!
Вот и байкальское Rocco bella, — подумал я, и решился съесть грязной похлебки, потому что голод меня мучил. Я сидел допивал чашку чая, погруженный в свои грезы и воспоминания, на этом оледенелом море, среди зимней пурги, в оригинальном отеле, как вдруг услыщал под собой гул, как будто раздались раскаты грома.
— Что это такое? – спросил я.
— Это море гуляет! – был ответ. Море бушевало там подо льдом, под моими ногами, в темных безднах когда я сидел здесь в этой жалко слепленной хижине на утлом льду.
В путь! Буран заметает. Чем ближе к берегу, тем резче выступали из белого тумана горы с утесами, покрытые суровыми снегами. Ветер завывал, вихорь метал снег. «Люкорно» мелкнуло в моей голове, но воображение застыло, его сковала холодная действительность. Ступай скорее, ямщик, несись скорее, тройка! Скучно! Холодна, неприветна ты, родная, с своей ледяной пустыней! Не отогрело тебя еще солнце, сжимается сердце от холода, в бесконечную снежную даль несут нас лихие кони. Где проглянет теплый, ласковый луч. Где огонек согреет нас, где станция, где приют, что вас ждет на дальнем пути впереди – Бог весть!
Н. Ядринцев.
3-го марта 1889 г.
Опубликовано 2 апреля 1889 года.