Заметки об алтайской миссии.
В 1877 году, в первых числах декабря приближались мы к русской границе, возвращаясь из путешествия по Монголии. Путь наш лежал через долину р. Чуи. Местность эту населяет небольшой народ, говорящий наречием турецко-татарского языка, и сами они и мы русские с их слов зовем этот народ алтайцами.
Во время этой поездки по Алтаю мне в первые еще пришлось встречать бесчисленные следы языческих жертвоприношений в виде таилги, т.е. огромных тонких шестов воткнутых в землю вкось, на вершинах которых покачивались от ветра, печально ударяя копытами и костями ног шкуры убитых лошадей, коров, козлов и баранов. Шкуры эти обыкновенно возвышались над высоким помостом на четырех столбах, прикрытых хворостом. Я долго думала, что на помостах этих алтайцы кладут своих умерших, и потому всегда проезжала мимо таилги с особенно печальным чувством, и только впоследствии узнала, что помост предназначался только для сохранения костей тех жертв, шкуры которых были развешаны над ним в таком положении, как будто животное направляется к небу. Иногда перед такой таилгой протягивался еще между двумя высокими жердями длинный шнур, увешанный длинной бахромой из белый лоскутов.
Приближаясь уже к русским заимкам, по дороге мне встретился аланчик (постройка из жердей, составленный конусом и обложенных снаружи лиственничной или березовой корой), над вершиной которого печально покачивались остатки жертвы духам, — шкуры козла и барана. Лошади завьюченные нашим имуществом бежали, по алтайскому обычаю, в рассыпную, за ними следовали погонщики, нанятые нами из алтайцев. Мне удалось остановить одного из них, и я, отдав ему свою лошадь, вошла в аланчик; мне хотелось видеть, как живут алтайцы.
Внутренность этого жилья была еще печальнее его внешнего вида; в щели между кусками коры, покрывавшей жерди, врывался ветер, пол был ничем не прикрыт; у входа стояла только кадь, выдолбленная самым грубым образом из толстого обрубка лиственницы, неизвестно для чего предназначенная, да такая же но меньше валялась на полу пустая; на огнище лежало большое бревно, вокруг которого дымилось несколько прутьев; очевидно у владельцев жилья не было топора. У костра сидела женщина в старой овчинной шубе, покрытой заплатами, и маленький ребенок в таких же овчинных лохмотьях; на головах у обоих были капоры и кошмы. Ребенок был привязан на короткую веревку к одному из шестов, составляющих аланчик, чтобы ему нельзя было близко подойти к огню; маленький медвежонок, очевидно привык уже к этому и покорилс своей судьбе, расхаживая только по длине своей привязи. Полное отсутствие имущества и каких бы то ни было запасов поразили меня. Проводник мой кое-как — на половину знаками объяснил мне, что муж этой женщины недавно умер. Конечно не все алтайцы так бедны; по дороге нам случалось встречать алтайцев в хороших суконных шубах с лисьими воротниками, в огромных оригинального фасона черных мерлушчатых шапках, на хороших лошадях; но такие обыкновенно живут подальше от проезжей дороги.
На другой день мы увидали первое русское селение, это был стан алтайской миссии. С десяток домов и десятка два-три алтайских аланчиков и аилов, деревянная церковь, по своей архитектуре и размерам более похожая на часовню, стояли в долине, над которой о всех сторон возвышались горы. Местечко было очень красиво и такое закрытое от холодных ветров и снегов, что здесь с успехом можно не только заниматься земледелием, но и разводить огороды.
Нужно было пробыть почти два года вдали от родины, чтобы испытать то чувство радости и какого-то неопределенного ожидания совершенно новых впечатлений, какое испытали мы когда подъезжали к воротам одного из андугайских домов. Хозяйка была старушка немного мрачного вида, не разговорчивая; молодая ее племянница хлопотала по хозяйству, стараясь угостить нас, а муж ее алтаец родом, но уже совершенно перенявший русские обычаи и костюм, конфузливо скрывался от нас куда-то; такого общества было мне мало, и я, едва успев закусить, отправилась к священнику; мне так сильно хотелось слышать что-нибудь о том цивилизованном мире, который был совершенно чужд нам в эти два года.
Миссия, после тяжелого впечатления только что виденной бедности алтайцев и их полного и грубого язычества, меня чрезвычайно интересовала. Не смотря на все мое желание, разговор с батюшкой вязался плохо, он очевидно не понимал, что бы мне интересно знать. Существенные сведения о миссии вытеснялись рассказами о трудности жизни в такой глуши, где даже тележного пути нет. Скоро в комнату вошла матушка, — она теоенгитка родом, дочь священника миссионера. Матушка удовлетворила несколько моему любопытству, рассказывая о жизни их прихожан «новокрещенцев», как их зовут в алтае, говорила о том, что все они почти поголовно страшные бедняки, что у многих нет даже войлока для постеля, что крестившиеся и поселившиеся в миссионерских селениях могут по крайней мере не боятся голодной смерти, что у алтайцев язычников бывали случаи положительного вымирания целыми юртами от голода и холода в суровые зимы; что у них нет в обычае помогать друг другу в нужде. Эта матушка-теленгитка произвела на меня очень приятное впечатление; она очевидно находила Ангудай такой печальной глушью, где можно только прозябать в ожидании перевода в лучший приход.
Скоро мы расстались. Вечером, когда зазвонили ко всенощной, из избушек и аланчиков, составляющих Ангудай потянулись к церкви богомольцы. Молодые люди и мальчики в церкви встали на клирос, девочки и девицы составляли первые ряды за правым клиросом. Служба была на половину на церковно-славянском, на половину на алтайском языке; вся молодежь пела, сначала женские голоса были едва слышны, потом пришла матушка, встала между девицами и своим более обработанным голосом и умением направила хор. Это пение молодых голосов было необыкновенно приятно и заставило меня совершенно забыть убогую обстановку церкви, а обстановка действительно была бедна, даже на мой, отвыкший от всякой роскоши взгляд. Нигде не блеснуло ни искорки позолоты, не было даже ярких красок и материй, все было старо, убого. Бревенчатые стены были серы, а низкий иконостас, окрашенный в синюю краску, украшался только мелкой инкрустацией соломы. Иконостас этот был собственноручно сделан основателем ангудайского миссионерского стана иеромонахом Акакием. На другой день за обедней богомольцев было больше, в маленькой церкви было тесно, наполнилось и то отделение церкви, где по будням помещается ангудайская икона.
Обученем в Ангудае занимается псаломщик, тоже природный алтаец; обучение идет не особенно успешно, учитель часто отвлекается от школы другими своими занятиями и хозяйством; книг в школе мало. С девочками, если они бывают в школе, занимается иногда матушка, она же учила в школе пению. Сама она выучилась петь в миссионерской улалинской женской общине, где получила свое образование.
Более основательного знакомства с миссией мне не удалось иметь, — на другой день мы уехали из Ангудая; впрочем, здесь сне удалось слышать некоторые отзывы о миссии людей посторонних ей. Купечество и чиновничество в алтайском округе смотрит на миссию не особенно благосклонно: говорят, что новокрещенцы обыкновенно из чисто мирских расчетов, попадая в беду, и рассчитывая избавиться принятием православия или от беспомощной бедности, или от заслуженного наказания. Когда мне случилось высказать такие мнения одному из алтайских миссионеров, он не стал опровергать его, но прибавил: «Да, на искреннее обращение отцев по большей части нельзя положиться, мы рассчитываем по крайней мере детей воспитать в христианских убеждениях». Расчет, только мне кажется, оказывается верен.
В ту же зиму мне удалось посетить и главный стан алтайской миссии, селение Улалу, где так много потрудился в деле проповеди многоуважаемый о. Макарий. Память праведника не погибнет, и дело его устоит, из какого бы материала оно ни было.
В настоящее время Улала уже большое селение в несколько улиц, с красивыми домами, в коорых помещаются школа миссионерская, больница и квартира начальника миссии. В селении есть базар с деревянными рядами лавок, и между ними есть даже каменное строение. Церковь в Улале, стоящая на обширной площади, деревянная. Почти все население Улалы состоит из инородцев, которые впрочем по жизни теперь уже совершенно походят на русских: они переняли русские настройки, русское убранство внутри домов, русское платье, русскую кухню; разве отсутствие кровель на некоторых бедных домах и иногда заборов вокруг двора напоминает о том, что жители Улалы недавно стали жить оседло. Только язык да татарский облик лиц напоминает нам о том, что вы среди алтайцев.
Проведя в Улале день-два, вы можете заметить и другие особенности Улалы от русских поселений: вам не встречаются так часто пьяные, не слышно ни когда площадной ругани, даже не слышно песен. Все как-то особенно степенны; здесь можно услышать, как кучка собравшейся молодежи, в праздничный вечер, вместо светских песен распевает ирмосы.
Церковь улалинская не богата, это легко объясняется тем, чо миссия неохотно позволяет купцам селиться в Улале, а на приношения заурядных прихожан «новокрещенцев», как все зовут улалинцев, нельзя богато украсить храма. Зато все, что зависит от усердия о.о. миссионеров, в церкви есть, — есть стройный хор певчих, внятное чтение, чистота. Служба там совершается на половину на алтайском языке; один из священников природный алтаец в молодости бывший язычником, отец дьякон тоже алтаец, воспитанник миссионерской школы, чтецами обыкновенно бывают школьники, часто чередуясь в этой должности, в их чтении русское ухо отличает иногда лшибки против языка, но за то они бойко и верно ведут ту часть службы, которая идет на алтайском языке.
Недалеко от церкви выстроена школа. Это длинное двухэтажное здание; внизу в передней половине помещаются классы и комнаты учителя и в тоже время настоятеля миссии о. Макария, в задней половине спальни воспитанников пансионеров и кухня; в верхнем этаже помещается рисовальная школа и склад различных школьных принадлежностей. Стены классных комнат украшены портретами и картинами священного содержания, мы не могли не пожалеть при этом, что здесь не было портрета основателя миссии о. Макария.
Занятий в школе нам не удалось видеть, так как время было вакационное. О. настоятель показал нам только успехи в рисовальной школе, где обучает живописи иеромонах Антоний. Некоторые молодые люди и мальчики с успехом копируют иконы с выписанных из Москвы образцов. Окрестные церкви часто делают заказы в эту школу. Мальчики оставшиеся в школе – потому что были из отдаленных мест, — и некоторые из улалинцев, также пришедших в школу, показали нам свои успехи в пении; они довольно стройно спели несколько алтайских песен составленных для них о. Михаилом Чивалковым. Песни все духовного содержания. Не зная языка, ничего не могу сказать о их поэтическом достоинстве, но к чести автора должна сказать, что песни эти и рассказы его, составленные для школьников, пользуются любовью и популярностью среди новокрещенных, часто, говорят, матери со слезами слушают, как их дети распевают о судьбе Иосифа прекрасного. Пению обучает детей, нарочно приглашенный в псаломщики в Улалу, певчий из архиерейского томского хора. В школе есть несколько коллекций для наглядного обучения, несколько атласов, и картин. Но самое лучшее, что мы видели в этой школе, по моему мнению, — это полную преданность и любовь к своему делу их главного начальника и учителя о. Макария. Он монах в полном смысле слова, он занимается школой и нравственным воспитанием алтайцев, помня евангельское изречение: ищите прежде Царствия Божьего и правды его, и сия вся приложатся вам. Нельзя, конечно, не пожалеть, что его педагогические труды не облегчены для него знакомством с современными педагогическими приемами, и даже, пожалуй, о том, что он, как монах, забывает иногда, что его воспитанники, выходя из школы, будут люди светские, пахари, ремесленники, учителя, призванные жить в миру. Впрочем, связь его с воспитанниками не прерывается и по выходе их из школы. Он входит часто и в их житейские нужды и затруднения; иногда своим вмешательством даже стареется спасти их от эксплуатации купцов, которые, пользуясь неумелостью и незнанием инородцами русских законов и обычаев, обижают алтайцев, особенно во время сбора и закупки кедровых орехов, одного из главных промыслов окрестного населения.
В деле преподавания у о. настоятеля есть помощник, в настоящее время алтаец из воспитанников той же школы; раньше бывали учителями те из воспитанников семинарии, которые приезжали в Улалу, желая посвятить себя миссионерской деятельности. Нельзя не желать, чтобы учитель улалинской школы был человек с более разносторонним образованием; школа эта, очевидно, имеет значение для всего края, она снабжает учителями все алтайские инородческие и русские селения. Да и те воспитанники, которые выходят из школы в свои семьи, очевидно, должны быть проводниками русского просвещения в среде инородцев, — народа только что принимающего культуру, и потому охотно и легко перенимающего все полезное, — у них нет пристрастия к старым порядкам, которое мы встречаем среди русского крестьянства. Между тем улалинская школа дает только грамотность, знакомство с священным писанием и умение петь в церкви. В Улале есть также и женская школа; девочки приходят учиться в ту же школу, где учатся и мальчики, а дома обучаются рукодельям под руководством двух-трех монахинь, переселившихся для этой цели в Улалу из женской улалинской общины, находящейся в нескольких верстах от Улалы. Девочки живущие в этом приюте большей частью сироты. Дочерей своих улалинцы учат не особенно усердно, за то мальчики, кажется все посещают школу. В то время, как мы были в Улале, больница только что строилась; после слышно было, что в ней много бывало больных, преимущественно из окрестностей, из тех инородческих поселений, где в прошлом году свирепствовала горячка.
Часа в три того праздничного дня, который мы проводили в Улале, раздался звон колокола, и на вопрос мой: что это значит? я услышала что о. настоятель каждый праздник звоном этим приглашает в школу желающих слушать чтение или беседы. Школьные скамейки вместо детей очень усердно занимают отцы, и здесь слушают или объяснения св. писания о. настоятелем или просто чтение какой-нибудь душеполезной книги; иногда тут же читаются и газеты, в том году возбуждавшие особенный интерес по случаю военных действий.
Не смотря на самое короткое и поверхностное знакомство с алтайской миссией, она возбудила в нас самый живейший интерес к себе и самые горячие пожелания ей всякого успеха.
А.Н.