Карапчанская волость
Карапчанская волость киренского округа расположена большею частью по самой реке Ангаре, вниз от Братского острога, в 125 верстах, или вернее от селения Усть-Вихоревского. От г. Иркутска волость эта отстоит в 730 верстах и тянется на 200 с лишним верст.
В минувшем 1865 году, в конце благодатного мая, по частному делу, я сделал поездку в помянутую волость, где и прожил до осени. И так как волость эта представляет некоторую особенность в жизни своих обывателей, то я решился набросать несколько слов о том, что мог заметить в столкновениях моих с жителями и по их рассказам.
Странствование мое было не по всей волости, поэтому и описание коснется жизни другой её половины понаслышке.
Доплывая по различным зигзагам Ангары, миновав уже четыре порога, до села Усть-Вихоря, мы приблизились, по направлению на запад к ущелью, из которого речка Вихорь впадает в р. Ангару.
В версте от устья Вихоря, вверх по речке, находится деревня и ниже её на половине маленький порог. Все речки впадающие в Ангару с началом её порогов, как бы в подражание своей повелительнице, также украшены порогами.
Надобно заметить, что селение Вихорь ранее стояло на самом устье речки, по берегу Ангары. «Да, что уж делать христовеньки, как объясняют крестьяне причину своего отселения, больно крепко начали обидеть прохожие». А в сущности новое место удобнее старого, потому что в пади и климат теплее, и к пашням ближе.
Ниже от устья Вихоря, Ангара поворачивает вправо, на восток, а еще далее на юго-восток. При этом на 23 версте встречается Седановская шивера, которую проплывают ближе к левому берегу, и на 30 версте, на крутом берегу, живописно висит деревушка Седаново, повыше устья речки того же названия. Это первая деревня карапчанской волости на левом берегу Ангары.
В старину жители этого села были страшны проплывающим Ангарою бродягам, миновав долгий порог, скитальцы на плотах пускались далее и, подбирались к Седановской шивере, к более спокойному левому берегу, попадали на меткие пули седановцев, которые убить бродягу считали выгоднее выстрела по белке. А теперь когда, после кровавой мести бродяг, не стало охоты на людей, о старом времени говорят, как о тайном болезненном воспоминании.
Вниз от Седанова, в 20 верстах, по той же стороне, деревня Королева и против неё на острову – Федорова. Здесь народ миролюбивее и гостеприимнее.
В 4 верстах ниже Королевой находится 6 домов – выселок под названием деревни Никольской, или по местному – Речки, так как по обеим сторонам её впадают в Ангару три речки без названий.
У этих то выселков или в этих то Речках и был мой средний пункт, откуда летели мои золотоискательные перуны вверх и вниз по Ангаре, а также и внутрь заповедных тунгусских лесов.
От Речек в 25 верстах, левом материке, деревня Лукинская: против нее на острову село Шаманское с церковью, и в 10 верстах от него, на острову деревня Пашенная. Выше Лукиной в 3 верстах, на одном берегу с нею – бычок. Этим именем, как известно, везде почти окрещены прибрежные большие камни, находящиеся на самом фарватере и поэтому производящие шум и опасные пловцам своими недружелюбными жесткими боками.
От Седановской шиверы Ангара выходит из скалистых диорито-песчанниковых берегов её сжимающих, начинает расширяться от 1,5 верст уже на 4 версты ширины, разделяемой островами.
От деревни Пашенно, до знаменитого шаманского порога, только два селения – Ершово и Закурдаево, несколько засевающие хлеб, но далее карапчанская волость пользуется верховским хлебом, который приобретает в верхних деревнях за 30 коп. пуд, и отдается здесь даже по 1 р. Сер.
Год здешнего жителя проходит в следующем порядке занятий: с 1 апреля до 20 июня – пахота, посевы и новины, то есть заготовление и чистка новых полей; с 20 июня по 15 августа сенокос; после того до 1 октября уборка хлеба; с Покрова же до 1, 8 и 21 ноября и даже некоторые до 1 декабря ходят за промыслом в тайгу; декабрь и январь – уборка и возка хлеба и сена по деревням; февраль и март снова охота в тайге.
Пашни большею частию расположены на еланях, то есть отлогих скатах гор, и земля здесь глинистая мягкая. Урожаи хороши и неурожайных годов не запомнят. Земля не истощается постоянными одноместными засевами, и крестьяне не пренебрегают удобрениями. Сеется больше пшеница, которая в большем употреблении. В некоторых домах совершенно не употребляют ржаного хлеба, отдавая его в корм скоту, даже свиньям, которые однако ж здесь весьма малорослы.
Размежевание здесь ещё не произведено. Еланных мест годных для пашень много, покосов по населению и скотоводству тоже избыточно, в особенности по островам.
Необходимо было бы переселить деревни, расположенные по островам, на материк, потому что, при беспрестанных переездах через реку, много бывает гибельных случаев. Кроме того много покосов уходит под выгон, тогда как на ближнем материке места удобные для косьбы, расположенные в лесистых скатах, остаются не выкошенными. Чистка мест не весьма затруднительна, потому что обширные места, распаханные лет за 15 назад, покрыты лишь мелким кустарником, который может быть вырублен и вывесен без значительных усилий.
Селения Королева, Федорова, Речки, Шаманское и Лукинское, также Пашенное сеют хлеб на одной елани и то не засевают её 20 части; последнее от неё в 40 верстах. По уборке хлеб остается в амбарах на елани, которые запираются секретным затвором, известным только семейству или пайщику.
Жители этого края – наши милые соотчичи, подчиненные магическому «авось», и ударяя в этот лад, каждогодно ставят сено на низких заливах и на берегах в ожидании того, что вода не прибудет после вешней, и каждый год делаются жервами своей слепой надежды и лени, из-за которой происходит и самая косьба берегов, порастающих огромной, но не питательной травой, заманчивой по своему количеству, но не качеству.
Тайгу крестьяне нанимают от тунгусов каждый для себя рублей за шесть в год, они обыкновенно располагаются однодневно переходными кругами от своего до соседского зимовья в несколько сот плашек, как называются ловушки на белку, наживляемые маслянниками или березовыми опенками. Собаки во время промысла наследивают или соболя, или медведя, иногда сохатого, но ни козы, ни волка нет в этом краю. Белка здесь средней доброты, соболь тоже, впрочем попадают изредка и высокого сорта.
Огороды для звериных ям делаются чрезвычайно коротки, и несмотря на то, сохатые попадают часто, потому что их водится весьма много и жители круглый год пользуются любимым блюдом – корючим сохатиным мясом.
Характер карапчанских обывателей вовсе непривлекателен. К стыду их надобно сказать, что они заносчивы, неуживчивы, вздорливы, легкомысленны и жадны; но с избытком дурного они храбры в опасностях до дерзости и большинство весьма гостеприимно.
Заносчивость их натурально проиходит от необузданности, потому что едва однажды в год проедет какая-нибудь земская власть и то в образе какого-то липкого метеора; в остальное же время они решают все своими судами и не принимают ни единой власти, кроме силы Божьей, физической силы неделимых и не отразимой силы богатсва.
Неуживчивость, также следствие сознания при неразвитости, собственной, не ограничиваемой воли и безудержности: хлеб у него есть, на подать принесет тайга со остатком на прочой, мясо из ямы, бабы приготовят одежду. «Никому-то я молодец не кланялся, ни о чем с поклоном не хаживал», как гласит одна русская песня. Поэтому малейшее игривое слово соседа или соседки он встречает придирчиво и не жалеет крепких слов: даже женщины, или как говорят здесь «женска» не отстают в этом от своих глав. Нравственность в крайнем упадке и французское произношение в большем ходу у ловеласов.
Вздорность проистекает от недостатка развлечений, безграмотности и глухости места. Образованный человек явление мимолетное, ничего почти не оставляющее. Проезжающий эти места большею частью раздражается дерзостью и алчностью извозчиков, поэтому и со своей стороны не оставляет о себе благоприятного мнения.
Легкомысленность – свойство, вообще всего необразованного мира, а такая глушь, как карапчанская волость, конечно не может блеснуть просвещением. От сюда проистекает суеверие, боязнь некоторых святых, даже имен некоторых они не знают. Например, полагают, что работать в день святых Бориса и Глеба нельзя, потому что в этот день по тракту из Тулуна в Братский острог была буря или ураган, на несколько десятков верст поваливший лес и заваливший самый тракт, который пришлось очищать с большим трудом. Я слышал их слова по этому случаю: «вот христовеньки, и Борисовы гребли, тоже работать грех, больно сердитый день». День этот бывает во время сенокосов, когда и бывает гребля сена. Чествование праздников там весьма различно от церковного положения и как не старался я убедить знакомых мужиков, что они отступают от правил пастырей церкви в степени отдания похвалы светилам духовным, они упрямо упирались на взводимые гневы и наказания. Легкомыслие их простирается до того, что однажды и очень недавно население нескольких деревень заплатило по два пуда с души тунгусу, называющему себя шаманом, за освобождение от напущенных им в сердцах волков. Тунгус этот особенно стал чествоваться с тех пор, как умер по его проклятию один голова, который неучтиво посек его.
Жадность народа к деньгам выходит из незнания цены вещам или самим деньгам. Любого из них можно уверить, что курицу проезжающий возьмет за 10 рублей, потому что у него денег множество и нужда крайняя. Скажите ему что без крайности, что за нужда покапать курицу верно сильно нужно, ну и даст, что запросишь, и крестьянин верит. Разбить мужика, чтобы он не отдал вам вещь уже сторгованную – дело одной минуты: улыбнитесь только прислышивши продажной цены, и торг разладится, и вы услышите: — «нет уж хрестовенький, останешь при своих, больно убыточно даешь». А это убыточно заключается в том, что он дорогой, шедши с покоса, убил конечным выстрелом тетерю, вы ее сторговали за 25 копеек, а он запросил 30, думая пошутить и, имея ранее надежду зайти к вам и получить копеек 5 пользы. Вся торговля в сдешнем крае производится достаточными крестьянами, скупающими всевозможное с проплывающих судов – барок из Иркутска в Енисейск. А от сюда не смотря на запрещение из страха умереть, не сеющую братию, хлеб как контрабанда ежегодно доставляется до Енисейска, заслуживая волостной пропуск, конечно жертвой в темноте ночной.
Обстановка этого заброшенного народа со стороны природы не совсем плачевна: край хлебороден в верхней половине и лесист, травы для скота в изобилии, воздух здоров и не бывает причиной никаких продолжительных или периодических болезней. Летом нет нестерпимых жаров и зимою пронизывающих ветров. Вообще здесь климат умеренный. О воде не сказать того же, она не вредна вообще ко внутреннему употреблению, но имеет свойство, напившемуся её согретому несколько человеку сообщать изнурительную лихорадку, которая впрочем излечивается очень простым домашним средством. Кроме того самые незначительные раны смоченные сырой водой, принимают гангренозный характер, поэтому весьма часто появляются в руках и ногах так называемые змеевцы, поедающие мясо и, в случаях застарелости и запущения, самые жилы, отчего отпадают кости. За то, так называемой красной рыбы в этой опасной воде — обильно и ловится она самоловами и удочками. Летняя осетрина и стерлядь продается в полтора рубля, остальная рыба не имеет цены, потому что никем не покупается. Таймени, сиги, налимы, ерши и ельцы ловятся в избытке и составляют обыденную пищу. Лес изобилует белками, лисицами, сохатыми и медведями, нередко продают и соболи, вообще промыслы за пушниной составляют значительную доходную статью здешнего народа. И птицы здесь немного, да крестьяне и не любят её употреблять. Они даже не едят ни кур ни петухов, считая, почему-то грехом.
Земля, как я выше сказал, хлебородна, но овощи родятся плохо, кроме новин, на которых они родятся огромных размеров. Поверхность составляют разрушившиеся органические остатки лежащие на огромных толщах частых жирных глин. Вообще, после порогов, где Ангара переваливается через диоритово-песчаниковые крепкие массы, воды её текут здесь без шума, хотя и быстро.
Посев же на островах очень затрудняет жителей, которых безпристанная домашняя нужда заставляет часто и небезопасно переезжать широкую и быструю реку, что и вынудило более благоразумных, или не так неистово храбрых, перебраться на материк и образовать новую деревню Речки. Тогда же, когда я был там, произошел плачевный случай: в самом шаманском пороге, знаменитом своею опасностью, стоит остров, на который заплывают сверху с наплыва, переправясь через широкую протоку. Несколько человек отправились на него с лошадьми так как там не запрещено разводить пашню, и не сообразив прибыль воды, не попали к надлежащей пристани и были увлечены потоком, где весь скот и несколько человек погибли.
Часто наш русский народ фатанист и рутинер вырабатывает себе трагическую преждевременную сметрь, вместо спокойного конца в мире, достойного своей мирной жизни; и мне кажется, не мешало бы иногда сгонять его с избитой опасной тропы, проложенной ему самодурами старины.
Опубликовано 5 февраля 1866 года.