Кто кого перешаманит
«Со дня причисления моего в карапчанскую волость киренского округа, я был приглашен волостным писарем Ш-ковым быть помощником его, и я целый год трудился на стуле волостного правления, приучая себя к делопроизводству. Благодаря Всевышнего, особенно затруднений я не встречал, но влияние местного климата и разлука с родиной, причиняли мне не выносимую скуку. В 1872 году волостной писарь Ш-ков, видя меня в таком положении, для развлечения в декабре месяце командировал меня с поручением в верхнее-ангарский участок, до селения Седановского, собрать деньги за выданный зверопромышленникам в одолжение казенный порох и свинец. Не смотря на то, что расстояние от Карапчанки до этого пограничного селения более 200 верст в верх по р. Ангаре, я на другой день к вечеру явился уже в означенное селение. В этом селении проживал и волостной голова, Т.С. П-даев, с который я должен был проезжать по селениям в обратный путь и учинять сбор помянутой недоимки. Подъехав к воротам его дома, я забрал с собой кожаную сумку с делами, вошел в избу и по обычаю помолился иконам. Волостной голова был дома и приветствовал меня, а за ним и члены его семейства по одиночке подходили здороваться со мной. В это время у него сидели за столом семь гостей из почетных крестьян той же деревни и между ними в углу, под св. иконами сидел тунгус среднего роста. С лицом смуглым, носом во все лицо расплюснутым, с выдающимися вперед широкими скулами, звали его Мирон Банщиков, ведения Нижнеилимской инородной управы; тут же с ним, на правую сторону, сидела его жена тунгуска, по имени Мария. Перед этими гостями красовался полный графин вина и жбан пива, и закуска (пирог из осетрины). Г. Погодаев попросил и меня примкнуть к столу и быть таким же гостем, и я не отказался. Утолив голод и поблагодарив хозяина, я вынул из сумки разные данные на имя его распоряжения и прочитал их во всеуслышание; но поездку отложили до утра. Сидевший в углу тунгус Мирон обратился ко мне, как полупьяный, с вопросом: зачем я именно приехал сюда? Я сказал в ответ ему разве ты не слышал, какие распоряжения мною были прочитаны г-ну голове? Не отвечая мне, мой Мирон с самодовольным видом обратился г. П-даеву: а што ваше поштение, пора со мной и рассчитаться? За вами есть недоимка еще за прошлый год. Я отозвал г. П-даева в сторону и тихонько расспросил его: что это за тунгус и за что требует так настоятельно расчетов? Неужели вы при таком порядочном состоянии могли у него задолжаться и накопить за собой недоимку? Г-н П-даев отвечает мне: хотя я обязательно ему и не должен, но за целое общество свое я порукой: мы ему собираем по 1 пуду с каждой ревизской души мукой, за то что он нас охраняет самих от болезней, а скот от медведя. При этом он просил меня, чтобы я с ним – тунгусом не связывался, а иначе он может и испортить. Тут я еще спросил г-на Погодаева: кроме вашего селения платят ли еще кто ему эту ругу? Как же, отвечал голова, платят все семь селений т.е. весь шаманский приход. Окончив об этом разговор, я обратился к Мирону с вопросом: а что, много ли ты получаешь в год руги с крестьян? Он отвечал мне: а столько, сколько шаманский батька. За что же ты получаешь? За то, что я охраняю их, всех от худова и злова. Чем же ты это можешь доказать, что в состоянии все это сделать? А тебе разве надо? Сердито спросил он меня. Да, отвечал я, желал бы поравняться с тобой. А ну! Что? Давай! Ну, и давай! Я тебя ведь испорчу, вот дам тебе только стакан пива. Так что же? Наливай и порти! Я человек теперь еще холостой и на чужой стороне, плакать обо мне не кому. Мой Мирон берет стакан в руки, и из жбана наливает пива, начинает нашептывать невнятными словами; а я в это время обратился к матери г-на П-даева и тихонько попросил у ней нюхательного табаку; та не замедлила открыть свою табакерку, и я сколько возможно было, захватил в щепоть левой рукой и потом опять подошел к столу, а Мирон все еще продолжал свои наговоры. По окончании наговоров подал мне стакан с пивом, я поставил его на стол, оградил крестным знамением и, сам перекрестясь, сказал только: Господи благослови! И выпил весь стакан в один залп. Все окружающие гости не мало дивились моей смелости. После этого я незаметным образом всыпал в стакан удержанную мной в левой руке щепоть табака, и начал наливать пиво, налил полный стакан, и немного помешал столовым ножом и подал Мирону со словами: ну, брат, как хочешь, теперь за тобой очередь выпивать этот стакан. Мирон, взявши от меня стакан, начал в него нашептывать и, помешивая в нем пиво тем же ножом, наконец стал пить. Выпил пол стакана, оторвал его от губ и заговорил: ууух! Сильно! Я побуждал его допить сей час же, а иначе… показал ему свой кулак, вот эта штука походит по твоей шее. Тунгус-шаман видит, что дело приходится плохо, и хотя не желал бы более продолжать эту выпивку, но чтобы не сконфузиться в глазах своих данников, должен был допить стакан. Но едва лишь допил его, как вдруг попросился вылезти из-за стола на улицу, жена его Мария едва успела вывести его, как он заорал благим голосом, при чем, разумеется, началась сильная рвота, и до того его прочистило, что он впал в изнеможение; его привели в избу, положили у дверей на широкую лавку и одели шубой, где он проспал до самого утра. Между тем я разъяснил присутствующим обман, которому они все вдались по своему суеверию.
На другой день утром подали чай и закуску, я вместе с г-м П-даевым сидел за столом, а наш Мирон-шаман едва подымался с постели, почесывая затылок, и, устремляя на нас взоры, будто бы что-то хотел предугадать. Я обратился к нему: а что Мирон, не желаешь ли вчерашнего бургунского? Уух! Нет, ответил он, и с этими словами встал, как какой-то ошеломленный, надел на себя оленью парку (род короткой дахи) и давай Бог ноги. С тех пор наш Мирон не только собирать с крестьян ругу, а боялся встретиться, в особенности со мной. Крестьяне верховых селений шаманского прихода узнали об этом происшествии и при каждой встрече со мной от души благодарили меня, что я шаманово иго снял с них. С той поры, благодаря Бога, не слышно шаманов.»
Далее наш перешаманивший шамана, корреспондент передает, как потом судьба вразумила шаманствовавшего Мирона и привела его к раскаянью.
«В 1875 году я, будучи уже исполнителем обязанности псаломщика, вместе с священником О.К. Петелиным, за неимением священника в шаманском приходе, поехали по делам службы в этот приход, и когда приехали в одно из селений, называемое Под-Еланское, десятник является к нам и говорит, что тунгус Мирон желает напутствоваться. О. Петелин и я тот час же пошли в указанную квартиру, и находим, что же? Бывший шаман Мирон лежит на полу около дверей у одного поселенца с обмороженными обеими ногами. Он признал меня, и стал говорить, что вот будто бы я лишил его руги, и он стал жить бедно, звериный промысел стал плохой. Я кругом обносился, продолжал он, олени все пали, а жена убежала, и когда полубосой пошел я на лыжах в деревню, то вот и ноги обморозил. Тут же он публично раскаялся пред всеми чистосердечно во всем, и приобщен был св. тайн Христовых. После этого наш Мирон жил еще 16 дней и мирно скончался».
Опубликовано 26 мая 1879 года.