От Иркутска до Балаганска.
Выбраться из Балаганска или добраться до него трудно не только людям – но и письмам: Балаганск собственно не далеко от «тракта»; — но вся беда в «путях сообщения»: дорога к Балаганску превышает всякие описания. Постараюсь дать вам о ней некоторое понятие.
С Черемховской станции (120 в. от Иркутска) – мне пришлось нанимать «вольных». Я торопился. В Балаганске нужно было быть непременно вечером.
— Можно у вас тут кого-нибудь нанять до Балаганска? – спросил я писаря.
— А я вот сейчас пошлю за дядей Кириллом. Он у нас постоянно возит.
— Пришел «дядя» Кирилл. Я спросил сколько он возьмет чтобы довести меня до Балаганска – без «клади».
— Время-то ишь-ты, теперича, такое… Весна… Коней на смерть измучаешь: дорога просто страсть… Ну, — да была – не была: ежели десятку дашь, — пожалуй свезу… А то ни за какие калачики не поеду – как хошь: дорога бедовая.
— Да ведь тут не больше 50-60 верст и пути-то всего! – Да и «клади» у меня нет… За что же ты цену-то такую заломил? Ужаснулся я.
— Меньше не повезу, твердо стоял он на своем. – А что на счет пути-то – так это ты напрасно «пятьдесят верст», говоришь: верных семьдесят, а то и больше будет. Это тебе зря так должно быть сказали.
— Да я от всех и каждого это слышал, — не соглашался я. – Но однако волей неволей пришлось согласиться на 9 р. 50 к. – Более «дядя» Кирилл о сбавке и слышать не хотел.
Мы кое-как уселись в простую крестьянскую таратайку на высокий ворох сена (положенного для лошади), с которого беспрестанно скатывались то наши вещи, то мы сами. Ни лежать ни даже сидеть, как следует, — не было никакой возможности. В таратайках и всегда обыкновенно трясет страшно; тут же, по исковерканной, грязной, весенней дороге, мы, сидя на своем ворохе сена, скоро почувствовали все неудобство такой езды. К концу пути нас совсем расшатало: все кости ныли, и каждый толчок отзывался в них болью. – «Ну! – другу и не другу закажу не ездить без особенной, экстренной, надобности в Балаганск!» — думал я на другой день после приезда, не смея ни пошевелится, ни повернуться на другой бок, ни сесть, ни встать: все ныло и болело.
Местность по которой мы ехали, представляла какую-то степнистую равнину – всю в холмах, — или – вернее – бесконечный ряд холмов, спускавшихся к нашей, — страшно исковерканной весенней водой – дороге бесконечными отлогими скатами и косогорами, так что, благодаря всему этому, мы ехали все болотистой местности, ужасно прыгая по самым кочкам болот и беспрестанно проваливаясь и ныряя в топкой, болотной грязи. Навстречу нам беспрестанно попадался, то какой-то жиденький и еще голый березовый лесок; то в три погибели изогнувшийся сосновый и кедровый лес, с реденькой хвоей на уродливо искривленных суках; то опять начиналась та же скучная холмистая степь с не успевшей еще зазеленеться сухой и реденькой травой, — такой желтой, что издалека ее можно было принять просто за песок, — с полувысохшими болотами-топями и топями-лывами от стаявшего снега.
Порою таратайка вдруг неожиданно прогрузала в какую-нибудь сырую яму на дороге.
— Что это такое? – спрашиваете вы, едва – и не сразу передохнув от сильного сотрясения.
— Да ишь – опять лешевая яма, — с досадой ворчал наш возница, еле усидевший на возу.
— Да отчего она на самой-то дороге! Ведь это вроде ловушки какой-то выходит, — досадуете вы.
— А ляд ее знает – отчего. Ишь осело. Оттого и яма.
— Да ведь тут же кругом все ровное место… На дорогу точно посадил кто ямы. – Черт знает что!.. – недоумеваете вы. Да землетрясений тут не бувает ли?
— Должно, — бывают.
Приходится еще переезжать и через довольно – таки глубокие рвы, с риском утонуть в топкой и вонючей грязи, — из которой вы – так или иначе – сухим все-таки не вылезаете. А то въезжаете вы в лес. Дорога чуть заметной змейкой чернеет, наполовину засыпанная сухой хвоей, между кривыми стволами сосен и кедров. Таратайка, прыгая по обнажившимся жилистым корням и сукам на дороге, беспрестанно натыкается то на пень, то на скатившийся к дороге гнилой обрубок, — то вдруг с треском зацепляется колесом за ствол дерева…
Часто мы не знали куда ехать: перед нами вдруг являлась целая сеть разных дорог и дорожек, между которыми нашей дороги нельзя было ни по чему отличить.
-Ляд ее знает, по какой тут тепереча и ехать? – в недоумении размышлял наш «дядя» Кирилл, остановившись посреди дорги и слезая с телеги. – Ишь, сколько их… — Вот бурят едет, — спросить лучше. А то в этой стороне я сам то часто не бывал.
При помощи указаний мы отправлялись дальше, натыкаясь на каждом шагу все на какие-нибудь новые «преграды».
Обыкновенно у какого-нибудь болотца, на косогоре, на самом солнцепеке, жмется друг к другу несколько жалких бурятских лачуг. Безотрадно-грустный вид представляют собой эти человеческие жилища. – Положительно не умеешь себе представить, как могут жить люди в таких лачугах.
— Ишь – и воды-то путной нет у них, у дьяволов, — впрочем вовсе не злобно замечает «дядя» Кирилл. – По эвтому самому в них, в самих, воды должно быть самая малость – Как вы думаете, поштенный?.. обратился он вдруг вопросительно ко мне, наивно заинтересованный.
_ Цы – ли! Ци – ли, проклятыя! –
Несколько тощих коровенок бежало к нашей таратайке, завидя в ней издали сено. –
Русские заимки выглядели далеко солиднее бурятских. Избы выше, ближе друг к другу: огороды кругом, — и небольшие вспаханные клочки земли виднеются где-нибудь неподалеку, на облитом солнцем взлобке холма. – Даже встречавшийся нам скот был заметно крупнее и сытнее бурятского. Но в общем беднота и нужда крестьянина – тяжелая, подавляющая, нужда – давала о себе знать по обыкновению – на каждом шагу… — Все о ней красноречиво говорило – на что ни взглянешь. – К вечеру мы были уже не далеко от Балаганска. Косогоры стали круче, холмы – выше. Вид местности значительно изменился. Версты за четыре от Балаганска начались невысокие, горы, покрытые каким-то невзрачным леском.
Тут вот и лесу-то другого не сыщешь, — усмехнулся, указывая около себя «дядя» Кирилл. – Вот этак – за 10 верст и поезжай, ежели нужда приспеет. А как без лесу-то: лес завсегда надобен… Мука это да и только, как строиться-то вот этак задумаешь: откуда только чего взять.
— А вот там скоро и Балаганск будет вон – только на лужок на тот подымемся – сейчас он и будет виден, — указал «дядя» Кирил куда-то вдаль, зачерневшийся вдали «лесистый» пригорок, сильно похожий на какую-то стриженную шершавую голову.
Балаганск расположился на правом берегу Ангары, — на открытом и голом месте. С реки вид на город – нельзя сказать особенно веселый, но по своему, пожалуй, довольно живописный. В быструю и прозрачную воду Ангары красиво глядятся, колеблясь и колыхаясь в ней, — с обоих сторон реки обе церкви балаганская-белая и высокая, каменная, — и малышевская (Прямо против Балаганска – за рекой находится сельцо или более – слобода – Малышевка – предместье Балаганска) – почерневшая, старая, деревянная, — и затем вся серенькая панорама берегов с ветхими строениями и дальними и ближними безлесыми горами, с желтыми и зелеными клочками распаханной – и засеянной земли. Все постройки Балаганска пахнут скорее деревней, чем городом. Большие села на московском тракте перещеголяют Балаганск и не только в отношении построек, — но и пожалуй – обществом. – И Киренск, и даже Верхоленск, больше города, — чем Балаганск. Преобладающий элемент населения Балаганского – мещане. Все почти – земледельцы. Ни «вечеров», ни «гуляний», — и вообще – никаких общественных «увеселений» между ними никогда не происходит. Да это и понятно. Землепашцем и некогда да и как будто не кстати – «делать вечера». Чиновный люд: исправник с «помощником» и еще кое-кем из своих сослуживцев или подчиненных – иногда «бостонят» и «пьют». А других способов «услаждения» «свободных минут отдыха» нет – и не придумывается. Так сонно – безмятежно течет Балаганская жизнь. – Всяк занят собой, своими делишками, — своим хозяйством, пашней, скотом, — или своей «мелочной торговлей» — и до других – до чужого горя или радостей – никому дела нет. Страшно скучно каждому – «в минуты отдохновения» — и дома у себя, в своей хате, — и в гостях у соседа, — скучно до зевоты. Все, — о чем можно было сказать два-три слова, — уже давно переговорено; а окружающая жизнь так однообразна и не интересна, что положительно не дает материала даже – и для сплетен. Поэтому, и посещения друг друга редки, — ибо все – равно скучать: что дома, что у соседа. Дома с одной стороны даже и лучше: ни что и никто не стесняет: захотел спать, — спи хоть сутки без просыпу. Никто не пожалеет заспанного времени. Все равно, оно и так бесплодно пройдет, — как и вся «суетная» (или вернее – совсем даже и не суетная) жизнь балаганского обывателя. Город пока еще не «на городском положении». Может быть (а впрочем право не знаю) это до некоторой степени способствует об щей спячке: ибо, благодаря этому и обывателям тоже «дела нет» и до общественных вопросов, — как и до всего прочего, кроме разве самого себя и своих «делишек». Да и не «след», дескать, соваться нашему брату в эвти самые вопросы, — не показано. – С какой стати вдруг сунешься?.. Еще голова услышит, так нахлобучку даст. – «Левизор, скажет», «какой явился!..» — Что за приятство с головой не ладить!
Так вот и тянется балаганская общественная жизнь, день – за днем, сонно, ни чем себя не проявляя, — точно ее и на свете нет совсем.
Опубликовано 4 июня 1878 года.