Сообщение г. Ровинского о поездке его на Тунку и на Оку до Окинского караула. Часть 2.

Г. Ровинский пытался также собрать материалы для истории этой местности в новейшем периоде.

Народных преданий об том, что было до поселения русских, почти нет кроме темных сказаний о чукчах и о прикочевании бурят.

О начале русских поселений в народной памяти также не сохранилось ничего. Знаю только, что самое поселение казачье и что большинство пришло с Лены и с Илима; затем, в более новое время, селились крестьяне из разных мест России, военные посельщики, а в самое новое время штрафные солдаты, известные здесь под именем кадетов.

Гораздо больше материалов представляют находящиеся там два архива – один при казачьем правлении, а другой при мирской избе. В первом находятся дела с 1772 г., а во втором с 80 годов прошлого столетия. Интересуясь более фактами, относящимися к началу заселения Тунки, г. Р. рассмотрел в казачьем архиве дела за 25 лет, начиная с 1772 года.

С этого времени упоминается уже, как готовые поселения: верхнее-иркутская тункинская крепость и караулы: туранский, хангинский, окинский, шаразаргинский, норин-хоройский, ергис-тарганский караулец и два маяка; деревни еловская и шинковская, слобода введенская и села: култуцкое, харагужирское и кибильтинское; торский почтовый станок, и стойбища киренские и на харботах.

С 73 года в Тунке упоминается отдельно от военного крестьянское олбщество, которое имеет свою приказную избу, старшину и выборных судей, но в тоже время подчинено дистанционному командиру или коменданту тункинской крепости.

Тункинский комендант состоял в подчинении троицко-савскому обер-командату и пограничному командиру, и в тоже время относился тоже прямо в Иркутск, где было наместничество, к которому причислялась колыванская область. С 86 года заметна борьба между гражданским и военным ведомствами; крестьяне стараются выйти из под ведения коменданта и находят опору в лице «уездного верхней расправы казенных дел стряпчего». Крестьяне и казаки ведут борьбу также с инородцами; последние, кочуя с своими стадами с места на место, выбивают покосы и вытравливают хлебные поля. Крестьяне жалуются на недостаток земли. Есть несколько описей крестьянского имущества по случаю конфискаций за воровство или провоз заграничного товара. Описи эти так подробны, что дают возможность составить себе понятие о зажиточности и образе жизни крестьян со всей обстановкой, со всем, что находится в избе, на дворе и в амбарах. Есть документы, дающие некоторые черты нравов в общественной семейной жизни. Вы видите здесь крайнюю снисходительность начальства к чиновничьим злоупотреблениям и к мошенничествам питейных целовальников и произвол местной власти; а в семейной жизни крестьян битье не много не до смерти мужьями своих жен из ревности и побеги жен от мужей; воровство, в особенности лошадей – не редкость; русские воруют у бурят и наоборот; случались поджоги гумна из мести; убийства редки, но драки очень часты, и не считаются делом важным, хотя бы чиновник отколотил чиновника. Духовенство крестит бурят и потом жалуется, что крещенные не живут по христиански, просит содействие светской власти. Относительно населения очень мало данных; но из немногих данных видно, что народонаселение умножается довольно быстро, и смертность была незначительна.

Встречаются заметки о землетрясении, о метеоре и о наводнениях. С 1800г. есть уже ведомости о количестве запашки, об урожаях, о движении народонаселения, о ценах на различные продукты и. т.п. Найден план Тункинской крепости, строившейся с 1772 г., с подробным описанием сколько было рабочих, кто заведовал постройками, а от 1786 г. подробная опись как ее, так и всех караулов, со всеми зданиями, находящимися внутри и вне их и с обозначением времени, когда какое здание построено, и между прочим значится, что Тункинская церковь во имя Святителя Николая построена в 1744 году.

Из правителей того времени выдается личность губернатора Адама Ив. Бриля: по его инициативе троится Тункинская крепость; в Тунке отыскивается железная руда; его сильно заботит заселение края, для чего он велит объявить «служителям и казакам, не пожелает ли кто самоохотно жительство навсегда при котором карауле иметь, увещевая и склоняя к этому через разные средства ласкостью»; известным властям он препоручает блюсти, чтобы крестьян не отягчать излишне почтовой гоньбой, справляется как устроились и на Гужире, и вообще в его распоряжениях видна некоторая мягкость, стоящая совершенно в разрез совсем окружающим.

В отношениях наших к Монголии и Китайскому правительству заметны колебания: то отношения эти очень дружественны, пограничные начальства оберегают друг друга от воров и даже позволяют провозить за границу оружие и разные военные припасы, за известную пошлину; то, вдруг, делается какая-то подозрительность и недоверие, особенно с 1788 г., при малейшем преступлении границы с той или другой стороны возникают огромные дела, запутывающие массу людей. По одному такому делу одни допросы составляют около 300 листов.

В 1788 г. наше правительство старалось разузнать: «прежде бывший в Урге главной управитель монгольской владеет Туматуханом где теперь находится, принят ли он китайским богдоханом по прежднему в милость и дано-ль ему над ургинскими управителями преимущество» и т.д. и наконец «не прислано-ль к их богдохану каких владений послов и с чем».

В 1789 г. поднялась тревога вследствие того, что по границе проехал китайский амбан заргучей, делая смотр войскам и что то затевая; с 90-го года с нашей стороны делаются также военные приготовления, но держатся в глубокой тайне, чтоб до монголов не дошло «никакого слухи эхости». Чем все кончилось, по делам архива не видно.

Материал этих двух архивов, во всяком случае, заслуживает внимания и дает возможность хоть в общих чертах изобразить прошлое Тунки, становящееся для нас весьма темным, несмотря на то, что оно не так далеко от нашего времени; а не изучив прошлого, мы, конечно, не можем понять и оценить современного положения тамошнего населения: только история может нам указать, прогрессирует ли там или стоит неподвижно, будучи не в состоянии одолеть неблагоприятные физические условия страны и поддаваясь гнетущему влиянию китайско-монгольского застоя. Чтобы и этот скудный исторический материал не лежал мертвым капиталом, г. Ровинский полагает полезным приобрести его Отделу и привезти в Иркутск, где он будет сохраннее и доступнее всякому, желающему заняться историей края.

Во время поездки в Окинский караул, г. Р. собрал несколько сведений относительно географии края: некоторых названий вовсе нет на карте Шварца, другие местности или неправильно названы или не на месте показаны; между прочим одна ошибка географическая имеет значение историческое. У Шварца показано две реки Ханги: одна течет в Монголию в Косогол, а другая в наших пределах в Иркут против хангинского караула. Второй Ханги вовсе нет в действительности, а с противоположной стороны, т.е. с левой стороны течет в Иркут р. Монда, по которой местные жители и называют караул не хангинским, а мондинским. Название однако, хангинского караула встречается во всех актах прошлого столетия. Судя по названию, должно заключить, что этот караул был когда-то на р.Ханге. Это подтверждает предание как наше, так и монгольское, что на р. Ханге или на Косоголе было когда-то русское поселение, был, как говорят монголы, каменный город, который уничтожен после проведения границы в 1728 г.

Сохранилось также у монголов предание, что Гунц-Сана (Князь Сава Владиславович Рагузинский) или его чиновник за бочонок золота отодвинул русскую границу дальше в Сибирь. Наконец, в Никольской церкви в бывшей Тункинской крепости есть образ Николая чудотворца, о котором говорят, что он принесен с Косогола. Тоже самое должно сказать и о Нарин-хоройском карауле, который находится на притоке Оки Гаргане, тогда как Нарин-Хоро находится в Монголии. Эти обстоятельства ясно указывают, что русская граница когда-то была дальше в Монголии. Вопрос о границе, давно уже решенный, в народном мнении получает смысл и в настоящее время. Снятие караулов монголы считают знаком того, что Россия не признает настоящей границы и de facto владеет уже той частью Монголии, которая когда-то занимаема была русскими.

Как ни интересно прошлое Тункинской местности, с ее ископаемыми древностями и историческим материалом, хранящимся в архивах, но, как все прошлое, оно имеет смысл и значение на столько, на сколько имеет какое-нибудь отношение к современной жизни; на столько причины, действовавшие в прошлом, не прекратили своего действия и в настоящее время или насколько совершившееся уже дает нам возможность лучше понять то, что совершается перед нашими глазами. Главная задача уяснить себе, что силы кроются в нашем народе, куда эти силы направлены и что из того может выйти.

В настоящее мы встречаем здесь почти четырехтысячное русское население, окруженное 11-ю тысячами бурят. Население это не составляет одного целого, а разделено на три общества: казачье, крестьянское и ясачное.

Первые два имеют, конечно, свое особое управление и отдельные довольствия в земле, а последние причислены к бурятам и находятся в ведении инородческой думы.

Первое русское поселение в Тунке относится к началу прошлого столетия и началось постройкой острога. Каким путем и в какой прогрессии прибывало народонаселение, на это не имеется указаний, так как не сохранилось ни каких списков или церковных записей ни в двух тункинских архивах, ни при Никольской церкви, самой старой в той местности. Первые поселенцы были конечно казаки и солдаты, сначала бессемейные, а потом с семействами. В 1744 г. построена церковь во имя Св. Николая, что можно принять как знак, что население было постоянное и семейное. Есть, впрочем, свидетельства и позднейшего времени, что казаки из Тункинской крепости увольняются на места своей родины в Иркутск или за Иркутск, на том основании, что жить далеко от семейства тяжело. С 70 годов заметна заботливость правительства заселить эти края семейными людьми, но все-таки из военных. Так в 1744 г, в Култуке, Тибельтах, Шимках и на Гужире поселено 21 семейство. В следующем году поручено было солдату Максиму Тихинскому осмотреть «жительство военно-посельщиков», вследствие чего он рапортовал дистаночному командиру (тункинскому) капитану Зелейщикову: «в Култуцком поселении у трех семей домы до потолку построены и с сенями, а на достаточное строение лес вывезен; в Тибельтинском поселении у шести семей домы построены и в них жительство имеют, а в двух семьях еще не достроены, а именно: у фурьера Никиты Остакова с артельщиками до окошек, у Кузьмы Петрова с артел. стопа совсем срублена; а оные жительство имеют в построенных ими зимовьях; в Харагужире – домы построены, токмо во всех не покрыты, да у оных посельщиков в семьях в домостроительстве между собой чинятся великие споры». Тут же прибавляет рапортующий, что дороги плохи мосты почти не существуют; а братские в землях посельщиков травят сено и ставят на зверей луки.

О поселеньях в самой Тунке не имеется никаких показаний. От 1773 г. есть сведение из приказной избы и количестве сенных покосов у тункинских крестьян, причем поименовано 68 душ платящих подушное, и между прочим оказывается, что по межевой инструкции следовало покосов по 4 десятины на душу, но им не доставало до такой пропорции 160 десятин, так что крестьяне должны были нанимать покосы у братских. В состав крестьянского общества входили экономические крестьяне, посадские, цеховые и разночинцы.

В 1785 г. снова возникает жалоба крестьянского общества на недостаток земли, поданная от 142 душ, состоящих в подушном окладе. При таком недостатке угодий, причисление к крестьянскому обществу новых поселенцев не могло быть значительно, и действительно, по архивным документам видно, что ссыльные государственные преступники зачислялись больше в казачье ведомство, а военнопосельщики все обращались в казаков. По этому есть основание (покуда не откроется новых документов) полагать, что крестьянское население умножалось более естественным путем.

Сравнив число окладных душ 1785 г. в 142 челов. с нынешним в 670 получим увеличение населения меньше чем в 100 лет, почти в 4,7 раз, или ровно в 4 раза, если дробь пустить на новых поселенцев.

Относительно казачьего населения имеется список 1788-го года, в котором, вероятно, поименованы все, так как есть дети одного года. В них значится муж. 148 д. и 105 ж. = 253. В том числе солдат 10 человек, из которых 4 слишком по 60 лет; один в 50 л.; тре по 40 л.; 1 = 24 и 1 = 34; у одного 60-летнего жена 50 лет, у 50-лет. жена 49 лет. и у 24-летнего жена также 24 лет. Рассматривая этот список дальше, сы замечаем между казаками множество холостых и при том пожилых: из 20 неженатых, 7 имеют от 40-52; 12 свыше 35 и больше всего за 40 л. и только один парень 26 лет; к этому молодому парню можно присоединить еще 3 малолетков по 16 лет и одного 15 летнего; вот и вся мужская молодежь, а женской молодежи только девица 16 лет и 6 по 14 лет, а остальные ниже. Очень старых казаков также нет; всего трое по 50 и 52 года, из них двое женатые. В числе 56 женатых – 16 бездетных, по видимому не давно женившихся. Всех детей 106 челов. В настоящее время казачьего населения в Тунке около 1000 д. обоего пола, следов. с 1788-го г. население даже не учетверилось и уступает в этом отношении крестьянскому. Причина такой разницы заключается в том, что казачье общество должно было принимать в свою среду множество бессемейных людей, не редко престарелых, вследствие чего мужское население преобладало над женским, что, конечно, было весьма не благоприятно для семейной жизни, потому что там было так много холостяков и женившихся поздно. Военное положение видимо здесь поддерживало естественное умножение народонаселения. По мере того, как Тункинская крепость утрачивала свое исключительное военное положение и из чисто военного образовалось земледельческо-казачье население, умножение числа жителей становится прогрессивнее. Так в 1838 г. исчезает уже преобладание мужского пола над женским из числа 724 д. обоего пола 348 муж. и 375 жен., число детей также значительно увеличивается.

В 1788 г. приходилось на все население в 253 души обоего пола – детей 105, на одного взростлого 0,7 или на 10 взрослых 7; а в 1838 г. на все население было 461 душ детей, или на 1 взрослого 1,7 ил на 10 взрослых 17 детей. Кстати здесь привести цифры, выражающие прогресс нарождения и отношение полов в детях в том же 1838 г.: родилось детей мужск. Пола 14, женск. 12; из них умерло раньше 15-летнего возраста муж. 6, женск. 3, следовательно мужских осталось 8, а женских 9. В других казачьих населениях того же ведомства и в том же году отношение полов было другое.

В Шимках всего населения 140 м. и 125 ж. Детей всего 33 м. и 37 ж. Родилось 4 м. и 6 ж. Умерло 3 м. и 5 ж.

В Тибельти всего населения 11 м. и 9 ж., детей 11 м. и 11 ж., родилось 2 м. и 1 ж., умерло 1 м. и 1 ж.

В Култуке всего населения 3 м. 2 ж., детей 6 м. 3 ж. родилось 1 м.

В Гужирах всего населения 13 м. и 14 ж., детей 21 м. и 26 ж., родилось 2 м. и 1 ж.

Преобладание мужского пола в Шимках заставляет думать, что туда было больше послано бессемейных, потому вероятно, что там как и в настоящее время, было больше простора; цифра же для других местностей есть нечто сомнительное; но, вообще, все эти цифры указывают, что смертность в тех местах была слабая.

И так в результате мы имеем, что казачье население в 1788 г. по настоящее время не учетверилось, тогда как крестьянское почти в тот же период едва не упятерилось. Материальная выгода, т.е. простор и выбор местности на стороне казаков; след. причины этого нужно искать в составе самого населения и в гражданском быте, и последние два условия оказываются более благоприятные для крестьян.

Просмотревши казачий архив 1800-х годов, с которых встречаются более подробные сведения обо всем, вероятно можно было бы видеть, как постепенно влияло к лучшему на народонаселение облегчение военной службы и меньшее переселение солдат, разного рода ссыльных и бессемейных, сплошь и рядом устарелых летами и деморализованных по жизни. Кроме казаков и крестьян в Тунке есть еще ясачные в числе 280 душь, состоящих в подушном окладе, которые теперь уже чисто русские, как по вере, так и по языку, по образу жизни и по стремлению соединиться с крестьянским обществом. Ясачными в настоящее время называются русские, потомки крещенных бурят. При этом рождается интересных вопрос: каким образом буряты обратились в русских?

Оно крещение не в состоянии сделать бурята русским. По верховьям Иркута и Оки теперь живет множество бурят которые крещены лет 40 назад, у них и дети носят христианские имена, но они не знаю ни чего по русски и уж конечно не в состоянии прочесть ни одной христианской молитвы, хотя для виду иные могут перекреститься, что однако не мешает во всем следовать ламайской или шаманской вере, держать в юрте вместо русских образов бурхани-шире и по образу жизни оставаться бурятами.

Когда именно началось в здешней местности крещение бурят, с точностью нельзя определить. Постоянно оно могло производиться, конечно, не раньше как в 40-х годах прошлого столетия, когда здесь построена первая церковь. Если, однако и в настоящее время церковь, крестя бурят, оказывается бессильною сделать из них истинных христиан, то в прежнее время это было еще невозможнее. Понятие об том дает нам следующий приказ Тункинского дистаночного командира Шуленге (родовому старосте) Халагую Васильеву: «Тункинской Никольской церкви Семен Попов прописывает, что де он по прибытии из города Иркутска уведомился, что из новопросвещенных бурят и сойот от здешней Тункинской крепости разъехались в дальние места и там будучи, забыв страх по закону божию и церковь, обусурманились по прежней вере. А он, наблюдая по долгу своему, почитает за нужное таковых заблудших людей, подобно по слову Христа Спасителя, яко овец, а он яко пастырь есть, соблюсти и сохранить, и от того заблуждения возвратить, и от легкомыслия по незнанию их веры от того греха избавить, и испрашивает учинить ему вспоможение, дозволить послать казака по живущаго на Зун-Мурине новокрещенного сойота, а по крещении Ивана Кобелева, для привозу в крепость со всем его семейством и жительством для приучения православной христианской вере. Чему и я по долгу веры греческого исповедания ревнуя, несомненно за долг почитаю, что таковых всегда надлежит изыскивать и от крепости в дальние жилища священникам не отпускать, ибо их всегдашний долг повелевает присмотр иметь, и всегда пасти овцы словесныя, и согласуя послать казака к вам с приказом, с тем, чтобы вы Шуленга, справились в родах, в котором месте вышеописанной сойот стойбище имеет, до того места приказать давать и для препровождения и для привозу сюда в крепость дать братских человек до пяти, дабы они, убоявшись, утечки учинить не могли, и что по сему учинено будет письменно отрапортовать». Приказ этот был приведен в исполнение, но окончательное приведение сойота в христианство и слияние с русскими довершено было уже не священником и дистаночным командиром, а русским поселением, путем постоянного общения. Теперь между ясачными несколько семейств носят фамилию Кобелевых, и на некоторых из них нет и признака их бурятского происхождения.

Один сойот таким образом был возвращен в лоно христианства; а что сталось с остальными и почему священник требовал одного Кобелева и оставил в покое других? Не было ли тут какого-нибудь злоупотребления? Из тех же бумаг видно, что тот же священник давал бурятам денег взаймы, и по приказанию того же командира послан был казак для сыска священникова должника. Но хлопотал ли в этом случае священник об своей словесной овце больше ради сбора с нее шерсти, чем ради усердия к вере?

Вопросы эти невольно являются, так как злоупотребления подобного рода бывали во времена не очень давние, и крещение производилось со стороны крестивших ради отличия и наживы, а со стороны крестимых ради соблазна получить какую-нибудь плату или избавление от наказания, а истинное крещение довершалось уже русским народом.

Как бы то ни было, а русское население насколько помогало крещению, настолько и пользовалось им. В 1787 г. последовало такое сообщение Тункинского командира священнику Ефимию Попову: «Тункинской дистанции команды моей казак Прокопей Воронин возымел желание жениться тункинского ж ведомства у ясачного Петра Аврамова Юдина на дочери девице Агарии, коего изволите ваше благословение с показанной невестой обвенчать». Тот факт, что русские в это время женились на ясачных, дозволяет предполагать, что последние в то время уже значительно обрусели.

Крещение в этом случае уничтожало только первую преграду между бурятом и русским, а остальное делалось само собой. Здесь русское население является цивилизующим элементом по отношению к инородческому. Русский образ жизни привязывается к бурятам и помимо крещения. Около Тунки и в Шимках вы встретите бурят новокрещенных, живущих в избах с русской печью, пекущих хлеб и стряпающих на русский манер; многие носят рубашки и во всем наблюдают чистоту. От русских буряты познакомились с некоторыми удобствами жизни, каких они не знали прежде. Это становится очевиднее, когда вы сравните быт наших бурят с бытом монголов в самой Многлии. Мало-мальски зажиточный бурят живет лучше важного и богатого монгольского чиновника. Бурят уже перестает быть кочевым: он только раз в год перекочевывает, как и в России в некоторых местах одно время года живут на хуторах, летних или зимних; что вы встретите даже в Австрии и в Швейцарии.

Буряты теперь делают постоянные запасы сена, имеют значительные запашки хлеба, принимаются даже за огородничество.

Насколько вместе с этим идет и умственное развитие трудно решить, но во всяком случае земледелец, бросающий в землю зерно и готовящий себе запас на будущее время, стоит уже ступенью выше кочующего скотовода, кормящегося от стада и не заботящегося о завтрашнем дне.

Ясачные составляют приобретение, сделанное русским народом для европейской цивилизации почти без всякой помощи со стороны духовной или светской власти и при самых неблагоприятных условиях. Бурят, крестившись, попадает в самые не выгодные условия: делаясь в глазах своей некрещеной братии отступником, он навлекает на себя общую не любовь и, состоя в ведении бурятских родовых старшин, подвергается разного рода притеснениям, а иногда лаже истязаниям; при раскладке податей и разного рода мирских повинностей также на крещенных наваливают больше, чем на некрещеных. В 1842 г., вследствие жалоб со стороны ясачных и ходатайства Иркутского Преосвященного, Генерал-Губернатором Вост. Сибири сделано было следующее распоряжение для ограждения их от притеснения: 1) дозволить всем врещенным составить особое управление под начальством избираемого в головы крещенного инородца тыртонского рода Бардая Порушенова и старшин из того же рода, не отделяя однако же совершенно ясачных сих от ведения Тункинской степной думы, где голова Порушенов должен быть заседателем от своих родовичей, следовательно представителем в делах ясачно-крещенных, а в случае надобности ходатаем и защитником их; 2) производить сбор ясака и на земские повинности голов посредством своих старшин или сборщиков и вносить оный или в Тункинскую степную думу выданные в получении денег квитанции.

А сбор на внутренние общественные потребности, равно отнесение личных повинностей и взнос хлеба в магазины, оставить по прежнему в совокупности всего Тункинского ведомства: ибо это в общей массе будет для тех и других инородцев легче и удобнее. Но при том возложить на обязанность головы ясачно-крещенных наблюдение, чтобы повинности их разлагались как можно уравнительнее, и безобидно для ясачных его ведения.

В случае же замеченных им каких либо пристрастных действий инородческих родоначальников в отношении к крещенным, доводить об этом до сведения начальства обыкновенным порядком и даже прямо начальнику губернии».

Документ этот ясно указывает, в каком положении находились ясачные. На первый раз цель вполне достиглась, тем более, что голова Порушенов был человек умный, энергичный и действительно не давал никого из своих в обиду, что конечно, было очень не по нутру думе – и баргузинским властям; поэтому, со смертью Порушеннова, не было уже выбора нового головы и ясачные очутились в прежнем угнетенном положении.

Судить об умственном уровне тамошнего населения очень трудно. Единственная область, в которой сказывается сколько-нибудь умственная деятельность, обнаруживается народное миросозерцание, религиозные верования. Здесь мы замечаем с одной стороны индифферентным, как в русских, так и в бурятах: те и другие гораздо меньше придают значения обрядности, чем в других местах, что, впрочем, происходит от той терпимости, какую должны иметь друг к другу два народа различных вер, поставленные в зависимость друг от друга, вследствие общий интересов экономических и гражданских.

Здесь в русских далеко меньше пренебрежения к бурятам, чем напр. в Казанской губернии к татарам или в Астраханской к калмыкам. Вы почти от каждого, и русского и бурята, услышите, что Бог у всех один и различно только служение ему. Склонности к религиозным толкам и прениям незаметно ни сколько. Находясь вместе в путешествии или на промыслах, русские с благоговением относятся к исполнению бурятами разного рода религиозных обрядов, как напр. набрасыванию камней или веток для обонов, плескание водки на 4 стороны, навешивание ленточек и т.п.; а буряты непременно заходят в стоящую на пути русскую часовню, где молится по своему перед образами и подобно русским жертвуют деньги и разные мелочи.

При случае буряты обкрадывают эти часовни, вытаскивая деньги из кружки, а русские также не упускают случая вытащить монету, брошенную благочестивым бурятом в какой-нибудь священный родник или колодец. Говорят, что некоторые русские прибегают к помощи шаманов и даже сами шаманствуют.

В этом взаимном влиянии двух племен и в усвоении русскими кое-чего от бурят, нельзя еще видеть подчинения первых последним, и как бы регресса в смысле цивилизации и умственного развития. На какой бы низкой ступени умственного развития ни стоял народ, всегда у него найдется что-нибудь годное для заимствования другому народу, стоящему на высшей степени цивилизации. Этого рода взаимодействие неизбежно, и оно непременно должно отразиться на образе жизни, морали и языке, не производя, однако регресса в умственном развитии. Самые образованные европейцы, путешествуя в странах диких или малоразвитых народов, проживши там несколько лет, невольно поддаются влиянию местных привычек и нравов. А русские уже несколько столетий живут среди инородческого населения, потому заимствование многих привычек и слов не удивительно.

Что же касается специального усвоения русскими некоторых шаманских суеверий, то нужно пояснить, что во всех верованиях так много общего, как по самой сущности, так и внешности, т.е. в обрядах и обычаях, что смешение их неизбежно. Есть ли какая-нибудь существенная разница между чисто-русской демонологией и бурятской? Чем существенно отличается русский колдун и знахарь от бурятского шамана, русский обычай зачурать от разных предохранительных бурятских манипуляций? Ответы должны быть, конечно, отрицательные, и верования народа нельзя брать за критериум его умственного развития, суеверие русского христианина ставит как бы выше суеверия бурята и в отступлении от своего в пользу бурятского уже регресс умственный.

Русский суеверен до крайности и одинаково как в европейской России, так и в Сибири; как суеверны массы везде, даже в цивилизованной Европе.

Чем он был в Европе, тем он остался и в Азии.

Суеверие есть следствие дурно направленной религиозности, и оно может идти в человеке рядом с довольно значительным развитием в гражданском смысле. Так в лесных кантонах Швейцарии простой народ, благодаря тому, что образование его находится в руках невежественных капуцинов, суеверен и фанатичен до крайности, а между тем это первые охранители гражданской свободы Швейцарии, а там, где позволяет природа, т.е. где они не задавлены горами, вы встретите на значительной степени развит экономический быт, что, конечно, невозможно без умственного развития.

Сравнивая быт тункинского русского с бытом русского из коренной России, нельзя у первого не заметить некоторых улучшений во внешней обстановке: чисто вымытые не только полы, но стены и потолки, на полу не редко встретите половики или он посыпается песком, нет спанья в повалку; печенья из муки такие же, как в России встретите только в купеческих или барских домах, непременное условие – мясная пища и чай, хоть не постоянно, но несравненно чище, чем в России; таже чистота и опрятность, а у женщин даже некоторая роскошь в одеянии, ловкость в обращении и танцах: сибирская восьмерка – это переделанная кадриль, только несравненно живее: на пирах, в самом разгаре страсти, под влиянием сильного выпития, все-таки соблюдают порядок и благообразие. Одним словом во всей внешней обстановке тункинского жителя вы видите уже нечто городское.

Он, правда, в тоже время, беден и плохой хозяин, и виновато в том отчасти его не уменее и нерадение, пьянство и не бережливость, леность и недостаток энергии; но рядом с этим нужно сопоставить и обстоятельства, с которыми ему приходится вести борьбу: один год ударила засуха – хлеб погорел, другой год – на 1-го Августа, убило морозом, на третий – привелось посеять мерзлые семена, на четвертый – единственная осталась надежда – получить семена из запасного магазина, а их выдают после 9-го Мая, когда посев давно должен быть закончен, а у иного было чего посеять и удалось – так кобылка съела.

Таким образом в Тунке неурожаи были 4 года сряду. Добавьте к тому недостаток земли такой, что приводится кортомить у бурят, как пашню, так и луга. А между тем государственная подать не терпит, дорожную повинность приходится исполнять вест за 100 и дальше; промышленности ни какой, следовательно заработать негде. Поэтому тункинских вы много встретите в Иркутске в дворниках и работниках; по дороге между Култуком и Иркутском вы встретите тункинских, и писарем и ямщиком; многие отправляются на золотые прииски; в числе погибших в прошлом году на Байкале и на пароходе – большинство было из Тунки.

Чтобы выдержать такую борьбу за существование и в тоже время исполнить культурную миссию относительно превосходящего и поставленного в лучшее положение инородческого населения, нужно иметь достаточный запас существенного развития, энергии и вообще нравственной силы.

А в исполнении этой миссии – убеждает нас прогресс в жизни бурят, в смысле приближения к русскому образу жизни, и более 600 душ ясачных, сделавшихся совершенно русскими из тех же бурят. Прогресс, конечно, не большой, но он совершен при самых неблагоприятных обстоятельствах, физических и гражданских, массой людей, лишенных всяких средств к образованию и не имеющих полного гражданства. Прогресс будет еще больше, если вы дадите только русскому населению школу и уравняете в правах и повинностях с остальным населением и избавите от зависимости экономической и административной от инородческих властей.

Здесь кстати будет заявить, что Высокопреосвященный Иркутской эпархи, Архиепископ Парфений, ревнуя об обращении бурят в христианство и сознавая необходимость в просвещении их вместе с верой и светом науки, сделал уже шаг для основания школы для миссии в Коймарах, выдал тамошнему миссионеру книгу для сбора денег и в тоже время, озаботился основанием школы собственно в Тунке для русского населения. Желательно, конечно, чтобы это благое дело осуществилось скорее, в чем, конечно, окажут полное содействие, как светские власти, так и все образованное общество.

Сверх успехов в гражданском и экономическом отношении, зависящих, кроме естественных условий страны, от умственного развития народа, от умения пользоваться своей свободой и готовыми силами природы, есть у каждого народа чисто культурная сторона, завещанная ему историей и составляющая его национальную физиологию, которой он отличается от всех других народов, независимо от умственного развития. Сюда относятся: язык, обычаи и нравы, костюм, образ жизни, устройство жилища, семейные и общественные отношения, с играми и увеселениями, со сходками и их решениями и. т.д. Сюда же должно отнести и религию, которая у каждого народа видоизменяется сообразно с его национальным характером.

Относительно языка, г. Ровинский заметил несколько особенностей, как в фонетике, так и в грамматических формах и в синтаксисе, и собрал более 50 слов, внесенных в академический областной словарь, и вдвое более того слов, которые могут служить вариантами; что же касается остального, то в полтора месяца нельзя многого заметить, впрочем г. Ровинский., сколько возможно, наблюдал обычаи и нравы на свадьбах, похоронах, вечерках, крестинах и т.п. особенных случаях народной жизни и собрал более 40 песен.

В языке г. Р. находит много слов и особенностей фонетических, принадлежащих собственно южно-русскому и отчасти западно-русскому наречию (выговор е как и, и как я: исть вместо есть; сяла вместо села; слова: коморник, мордовать и замордовать, коштоваться, пшевновать, мотауз и др.). В костюме кидается в глаза рубашка с прямым воротником, а не с косым, как у всех русских. В свадебном наряде, в манере женского пения – мужскими голосами с оттяжкой в конце и без визгливости русских баб, также есть что-то, напоминающее южную Русь. Это наводит на мысль, что в здешнем населении была примесь из южных и западных краев России, настолько значительная, что по сю пору не могла совершенно изгладиться и пробивается из под господствующего великорусского типа. Это явление может быть объяснено историей заселения Сибири вообще и в частности Тункинского края. Первые поселенцы здесь были с Илима, с Лены и из западной Сибири; а там содержалось значительное казаков, которые большей частью были с Дона и с Украины. Особенность из сознавалась старыми сибирскими летописцами, у которых эти казаки называются польскими, литовскими и черкасскими, а иногда просто Литва.

А в конце XVIII ст. из Малороссии много семейств бежало от помещиков и скиталось по восточной и северо-восточной России, где эти люди попадались наконец в руки местного начальства и препровождались в разные места Сибири. В Тунке есть одно семейство (Ашенковых), в котором по сю пору есть его родоначальник старик 115 л., бежавший из Черниговской губернии, схваченный в Оренбургской или Пермской и препровожденный сначала в Иркутск, а после в Тунку. Есть и добровольные поселенцы из Малороссии уже новейшего времени. Они сделались совершенно велирусскими, но у стариков слышится выговор малороссийский.

Песни – общие великорусские, но есть вариации, как в мотиве, так и в тексте, а некоторые совершенно изменены и могут вполне служить образцами местного творчества, при чем нужно заметить, что на этих переделках лежит печать солдатчины и мещанства.

Так как во всем этом большая часть не составляет принадлежности исключительно Тунки, а по всем вероятностям встречается и в других местностях Сибири, то г. Р., намереваясь в том же направлении изучить некоторые пункты Забайкалья, полагает более удобным этот материал представить уже вместе, как совокупное целое с указанием только местных особенностей и вариантов.