Страшная изба. (рассказ из сибирского быта).
По якутской трактовой дороге, 31 декабря 18… года, лениво тащилась бурая лошадка, запряженная в дровни; на дровнях не то сидел, не то лежал мужичек в козьей дахе (шуба, ее носят шерстью вверх), в рукавицах и в дорожном малахае (шапка). Пушистый снег, на необъятное пространство покрывая землю белым саваном, летел большими хлопьями; лес покрытый иглистым инеем, сверкал серебром от лучей заходящего солнца. От времени до времени путешественник слезал с дровней и, пробежавши несколько сажень, снова садился; должно быть мороз был порядочный – настоящий сибирский мороз, каким ему и следует быть. Вот показалась поскотина, и мужичек стал чаще и усерднее погонять своего буркуда, бурко, вероятно, тоже почуял близость жилья и соглашаясь с убедительным увещанием своего хозяина, прибавил шагу и побежал крупной рысцой. Вот в дали мелькнул огонек, послышался лай собаки; вот из-за рощи показалась избушка, другая, третья и наконец все село стало высыпать на дорогу, как будто радуясь гостю, а гость был ли рад приветливым хатам? – говорить нечего. Проехав вдоль улицы десятка два изб, мужичек остановился у одной из них, с резными ставнями и с такими же воротами. Путник слез с дровней, отпер скрипучие ворота и ввел бурку во двор; две-три собаки с громким лаем бросились на проезжего, в окне появилось свежее лицо молодицы; на крыльце показался бородатый мужик в полушубке накинутом на одно плечо.
— А Мартын Иваныч! Здорово живешь, сказал он, подходя к проезжему и помогая выпрягать лошадь.
— Здравствуй, Кузьма Петрович.
— Все ли по добру по здорову?
— Како-те по добру по здорову; околел, как собака!
— Так иди в избу скорее!
— А вот ужо выпряжем лошаденку-то.
— Ладно.
Оба они распрягли бурку, поставили его под навес, задали корму и пошли в избу, сопровождаемые собаками, которые с веселым визгом вились и прыгали вокруг хозяина. Козьма тотчас же, как только вошел, велел живее ставить самовар, а Мартын, поздоровавшись, стал снимать дорожное платье; между тем приветливый хозяин поставил на стол полуштов водки, рюмку и закуску. Когда гость разделся, Кузьма пригласил его выпить с морозу, на что Мартын с удовольствием согласился. Когда живительная влага стала по немного отогревать Мартына, тогда мало по малу начал у него появляться и язык, а до того он все молчал. Самовар уже весело шумел на столе, хлопотливая Авдотья ставила чашки; Кузьма с Мартыном хватили еще по рюмочке перед чаем и сели поближе к столу и завелся разговор о том о сем. Родная сестра хозяина была за Мартыном и накануне нового года он приехал к Кузьме погостить и звал Авдотью к своей хозяйке.
— А что, Кузьма Петрович, Бречаловы-то перешли в новый дом али нет? – спросил Мартын, неожиданно переменив разговор.
— Да! Как-те не перешли! Это, брат, не так-то легко доспеть (сделать). Ведь вот в самом деле строили, строили избу, ну и выстроили, а жить-то нельзя.
— Пошто?
— Да по то, ишь ты, говорят чудится…
— Чудится?
— Да; вот ты не веришь, али там так для близиру показываешь, что не хошь верить в дедушку-суседку, все каклякашь, что это бабьи сказки! – а мы так подивиться не можем на экое чудо! Да выпей, парень, лучше; уж вижу, что ты опять хошь спорить.
— Изволь! Выпить-выпью; а ты меня, слышь, не обижай, не считай за хвастуна; ты, брат, это напрасно говоришь, сказал Мартын, задетый за живое.
Друзья выпили и стали закуривать трубки, Авдотья, с кашлем прибирала со стола посуду. Водку не тронь, заметил Кузьма.
— Так расскажи, братаха, что это там чудится-то? Начал Мартын.
— Да то, брат, заговорил Кузьма, потягивая из трубки и поплевыя на сторону, да то чудится, что и рассказать страшно. Дом-то, знашь, как выстроили, то и перешли в него совсем. Иван, тоже знаешь, мужик богатый, на новоселье то задал славную гулянку, перепились все наши. Когда разбрелись гости, хозяева-те стали ложиться спать, погасили огонь. Вот ночью-то, слышь ты стукоток такой в избе поднялся: Михайло, Ватохин-то брат, полетел с полатей, ровно его черт сбросил, право! Ребятишки закричали, шум такой поднялся, все повскакали, добыли огня. Глядь, Мишутка-то лежит на полу с разбитым рылом без памяти: кое как отлили сердечного водой. Толковали, что он как-нибудь пьяный повалился, так он божится, клянется, что сам видел, как ночью его суседко за волосы стащил с полатей. Только што легли спать после этой суматохи-то, слышь, только успели погасить огонь, так что ты думаешь? – трескотня пошла по всей избе такая, что волосы дыбом! Трещит и щелкает чего-то, хоть беги из избы, так в пору. Так вот всю ту ночевку и промучились до самого свету, никто не смог заснуть. Утре-то Иванову шапку нашли в лоханке, а он говорит, слышь ты, что помнит, как сам с вечеру-то на гвоздик шапку повесил. Бабушка Митриза бает (говорит), что уж не к житью-де эта изба. Так опять Гречаловы и перебрались из новой-то избы в старую, да теперича, вот уж месяц, как не живут в новой избе – боятся, слышь. Да и кто станет жить в такой избе? – пропадай она совсем. Ну-ко, лучше выпьем, дружок, что-то страшновато стало.
— Эх, ты баба! Отозвался Мартын, пропустив рюмочку, — право баба ты, не мужик!
— А небось смелой выискался! Поди-ко, поди-ко ночуй в этой избе, вмешалась Авдотья из-за печки.
— А что дашь? Спросил лукаво Мартын.
— Отвяжись, с неудовольствием ответила Авдотья.
— А что в самом деле не ночую толи? Ночую и есть! Говорил расхрабривший Мартын.
— Полно! Ну полно же, унимал Кузьма, не хвались, лучше Богу молись!
— Нет уж, Кузя, я тебе докажу, что я не хвастун и не трус и не такая баба, как ты! Пойдем к Бренчаловым; коли вся ихна семья боится спать в новой избе, так я один не боюсь – вот как!
Друзья еще выпили, после небольшого спора Кузьма согласился отвести Мартына к Бречаловым. И в избе, и дорогой напрасно хозяин представлял своему гостю, что теперь святки и шеликуны толпами бегают по улицам, как не чистая сила потешается теперь на пропалую и как опасно связываться с ней, на храброго Мартына не действовали ни какие доводы. Он был точно не трусливого десятка, хотя и бессовестно лгал, что не верит в домового, да теперь как еще выпил, так уж тут ему и порт ни почем: ведь не даром же гласит родная пословица, что «пьяному море по колено, лужа по уши». Когда Мартын объявил у Бренчаловых о своем намерении ночевать в страшной избе, вся семья таки ахнула; Мартын самодовольно улыбнулся, гордо подбоченившись и задрав голову к верху; важно похаживал он по избе и хвастливо обещался вовсе выгнать из новой избы нечистую силу. Кто верил, кто не верил храброму Мартыну, однако же его порядком угостили и согласились позволить ему ночевать в страшной избе. Храбрец объяснял по своему все таинства новоселья, он говорил: «Эх вы! Изба трещит от того что сырой лес всегда в жару дерет, а Михайло упал с полатей вестимо пьяный, а суседко приснился ему с дурру, так себе, с вина, а шапку в лохан тоже кто-нибудь пьяный спровадил». Так говорил Мартын, но его умной и простой речи никто не хотел верить: хозяева сомнительно покачивали головами и посмеивались над Мартыном. Наконец пришла пора и спать ложиться. После сытного ужина Мартын простился с хозяевами, поблагодарил их за хлеб за соль и через сени отправился в новую избу, которая превращена была в теплую кладовую; днем ходили в нее все, а ночью – сохрани Боже – ни кого ни палкой не загонишь, ни калачом не заманишь. В избе было жарко натоплено, однако ж Мартын по любимой привычке залез на полати; перекрестившись раза два, стащил он кое как с ног своих бродни, задул свечку и скоро захрапел. Долго ли он спал, незнаю, но пробудился таки от жару и жажды. Лежит он полатях и слышит трескотню по всей избе; Мартын хотя и знал, что это дерет от жару новый лес, но спать одному в такой страшной избе, да еще о святках, в первый раз показалось ему страшновато; а тут же, как на грех, стал приходить ему на ум и рассказ Кузьмы о том, как с этих самых полатей проказник домовой стащил Михаила. Что если и мне будет такая же почесть, думал Мартын, почесывая затылок. Ведь черти не то што, не свой брат, размышлял храбрец; если уж с хозяином дома суседко поступил так не вежливо, то чего же доброго ждать тут чужому, да еще и такому хвастуну, который обещался выгнать из новой избы всю не чистую силу! – Храбрый Мартын почувствовал, как на голове его поднимается волосок за волоском; а треск по избе идет между тем своим порядком: то в переднем углу щелкнет, то за печкой, то вдоль стены, то на полатях; вот, вот как будто кто ходит по избе, да пощелкивает плетью или бичом. Невольный, какой-то безотчетный, непостижный страх более и более овладевал моим героем, и страх этот скоро достиг еще высшей степени, когда Мартыну послышалось, что будто бы кто-то возле него тяжело вздыхает. Вот он притаил дыхание, зажмурил глаза – хотя в избе и так темно, как в аду – слушает: нет ничего! Это мне так показалось, подумал он; вдруг, как бы в опровержение такого скоропостижного заключения, опять слышится вздох. Мартын почувствовал как мурашки поползли у него по телу, а сердце так и бьется, так и бьется, как выскочить хочет. Он хочет спросить кто тут, но язык не повинуется ему, а трескотня в избе сделалась, как ему кажется, еще громче, и еще явственнее слышатся ужасные вздохи. Мартын решился было сходить к хозяевам за огнем, но его удержала мысль, что над ним будут смеяться и трунить; жажда мучила его с похмелья жестоко, а он бедняк, не смел выйти напиться, опасаясь тех же шуток и насмешек. Покуда он волновался между различными думами, страх его рост с минуты на минуты; треск слышался пуще и пуще, вздохи сильнее и сильнее; наконец за печкой треснуло так и потом кто-то ужасно вздохнул, что храбрый Мартын, сделав неимоверное усилие, трясясь как в лихорадке, слабым умирающим голосом спросил наконец: кто тут? Молчание воцарилось в избе на некоторое время; бедняк начал было отдыхать от страха, но вот трескотня и вздохи возобновились; Мартын опять спросил, уже погромче: кто тут? В ответ послышался вздох и потом что-то шлепнуло с полатей об пол. Мартын затрепетал всеми членами, стал читать молитвы и заклинания: треск и вздохи не унимались, напротив к ним присоединилось еще какое-то периодическое шлепанье с полатей; чем более Мартын молился и крестился, тем сильнее в избе трещало, вздыхало и шлепало. Мартын видит: дело плохо! Он решился убраться из избы; но прежде чем совершить столь постыдное отступление, герой хотел достать огня из печи и посмотреть, что делается в избе. Иногда любопытство превозмогает и страх. Крестясь и читая все молитвы, какие попадали на ум, (часто даже не докончив одной, принимался за другую или читал по две и по три вдруг, перемешивая их между собой), Мартын стал надевать свои бродни, да в испуге-то долго не мог их надеть, как следует. Наконец кое как надел, а сам трясется, стрясется, как осиновый лист. Вот он стал слезать с полатей, чувствует, что кто-то дернул его за рубаху и больно оцарапнул по боку; Мартын рванулся – рубаха с треском распластнулась надвое – быстро спрыгнув на пол, следом за ним тоже что-то шлепнулось с полатей. Мартын без памяти бросился скорее к печи добывать огня; пока он вздувал уголь, трепетный и скоро гаснущий свет наполнял избу фантастическими призраками, а расстроенное воображение представляло ему уже черт знает что! Дул, дул Мартын; никак не мог достать огня на свечку, которую он трепещущимися руками не в состоянии был поставить к углю, как следует. Наконец Мартын, покрытый крупными каплями пота, почувствовал, что кто-то хватил его палкой по лбу, да так чувствительно, что искры из глаз посыпались; тогда герой бросив уголь и свечку, без ума кинулся из избы, крича во все горло.
— Ай, ай, ай! Караул! Ай, бьют, режут! Батюшки-святы! Ай, ай, ай! Караул!
К довершению ужаса, Мартын не скоро мог отыскать двери и долго метался по избе из угла в угол; лопнул еще у него пояс, но уж герою было не до того! Хозяева услыхав неистовый рев храброго гостя, вообразили, что черти уже принялись душить бедного Мартына. Вместо того, чтобы кинуться бедняку на помощь, они закрючили свою дверь, и мало того, Иван поддернул клюку сквозь дверную скобу, а Михайло перевязал ее крепко на крепко кушаком; бабы громоздили у дверей ящики и мебель. Все толпились в кучу, большие и малые, все с ужасом слушали вопли бедного Мартына, который ревел так, как будто действительно все силы ада вцепились в него. Нашел таки Мартын и двери, продолжая орать во все горло, выскочил он в сени; храбрый победитель не чистой силы спешил захлопнуть за собой тяжелые двери и вдруг бултыхнулся на пол; он хочет бежать, но чувствует, что кто-то держит его за ноги. Тогда-то Мартын уж вовсе лишился ума и сил и языка; он упал замертво, все члены его оцепенели… Бренчаловы слышали скрип отворившейся двери, слышали падение тела, слышали последние стоны Мартына и заключили, что Мартын, бедный Мартын, задушен чертями окончательно. Мужики повесили головы, бабы завопили: беда теперь неминучая, приедет заседатель, начнет следствие производить – тут достанется правому и виноватому.
Солнце высоко катилось по серому небу, когда Бренчаловы решились выйти в сени. Изумленным глазам из представился бедный Мартын, в сильном обмороке, лежавший на полу в разодранной рубахе, с оцарапанным боком; на лбу героя красовалась порядочная синевица, оборки бродней были прихлопнуты дверью. Стали водиться с Мартыном; кое как пришел он в себя и долго сидел молча, бессмысленно поглядывая вокруг, наконец получил употребление языка и рассказал хозяевам все, что с ним было. Когда дошел до того, как черти схватили Мартына за ноги, когда он выбежал в сени, Михайло захохотал.
— Вот, брат Мартын Иванович, и врешь ты, сказал Михайло, не черти поймали тебя за ноги, а сам ты оборки-то дверью прихлопнул; вот почему ты свалился; ха, ха, ха!
-И взабол так! – подтвердили домашние со смехом. Мартын просил однако же объяснить ему, кто вздыхал, что такое шлепало, кто оцарапнул его и разорвал рубашку, кто съездил его палкой или чем-то по лбу? Насмешники умолкли, но не надолго. Пригласили Бренчаловы сторонних людей и, собравшись с духом, напустились идти в страшную избу – и мигом объяснились все чудеса ужасной ночи. На полатях стояла квашня с тестом; когда она стала подниматься и киснуть, то Мартыну и послышались вздохи, а когда тесто полезло через край, то падая на пол, стало оно шлепать; в доске возле полатей торчал гвоздь и на нем висел клочок Мартыновой рубахи; слезая второпях с полатей, он попал как-то на гвоздь, и не удивительно если получил царапину и разорвал рубаху; на полу подле печки лежала клюка, когда Мартын наступил ногой на ее железо, тогда чернеем клюки его ударило по лбу; прочее разумеется уже все показалось ему от страха. Долго и много смеялись над бедным Мартыном, ему стало так стыдно, что он в тот же день уехал домой и там ни за что ни про что прибил с сердцов свою хозяйку, а Бренчаловы подумали, подумали, да с нового года и перешли жить в новую избу. Приятели и знакомые часто смеются над храбрым Мартыном. «А ну-ко, ну-ко, Мартын Иваныч, говорят они, расскажи-ко, как ты выгонял у Бренчаловых из новой избы не чистую силу?» Мартын в ответ отпустит какое-нибудь, неудобное в печати и даже в письме, выражение, которыми так богат русский язык, и отойдет прочь от насмешников, а они то смеюся.
Б…
Опубликовано 16 ноября 1863 года.